Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление
Риарден вернулся за свой стол; он разговаривал со своим управляющим по одному телефону и коммерческим директором — по другому, сверяя даты и имеющиеся в наличии тонны руды — нельзя было позволить случаю или чужому небрежению устроить задержку в работе печей даже на один час: шла плавка металла последних рельсов для «Линии Джона Голта», когда раздался звонок, и голос мисс Айвз оповестил Риардена о том, что в приемной дожидается его собственная мать, настаивающая на немедленной встрече с сыном.
Риарден требовал от своих родных, чтобы они никогда не являлись на завод без предварительного уведомления. Он был рад тому, что его предприятие было им ненавистно, и они редко появлялись в его кабинете. И в данный момент он чувствовал сильнейшее желание выставить свою мать с территории, которую привык считать своей и только своей. Однако, сделав над собой усилие, большее, чем потребовалось ему на разрешение кризиса, вызванного катастрофой, он негромко ответил:
— Хорошо. Пусть войдет.
Матушка явилась в его кабинет в полной боевой готовности. Она огляделась вокруг так, словно бы понимала, что именно означает для него это помещение, и весьма сожалела о том, что в жизни его есть нечто более важное, чем ее собственная персона. Она долго ерзала в кресле, старательно пристраивая и перекладывая сумочку и перчатки, и при этом жужжала:
— Хороши это порядочки, когда родной матери приходится ожидать в прихожей и спрашивать у какой-то стенографистки разрешения увидеть собственного сына, который…
— Мама, у тебя важное дело? У меня сегодня нет ни минуты.
— Проблемы существуют не только у тебя. Конечно, у меня важное дело. Стала бы я ехать в такую даль, если бы оно не было важным?
— И в чем же оно заключается?
— Речь идет о Филиппе.
— Да?
— Филипп несчастен.
— Вот как?
— Он считает неправильным жить на твою милостыню и подачки, не имея за душой самостоятельно заработанного доллара.
— Хорошо! — проговорил Риарден с удивленной улыбкой. — Я все ожидал, что он, наконец, поймет это.
— Чувствительному человеку неприятно находиться в таком положении.
— Безусловно.
— Рада слышать, что ты согласен со мной. Поэтому ты можешь сделать вот что: предоставить ему работу.
— Что… что?
— Ты должен предоставить ему работу у себя на заводе — конечно, чистую, хорошую, за письменным столом и с собственным кабинетом, при хорошем жалованьи, подальше от твоих рабочих и вонючих печей.
Риарден понимал, что слышит эти слова собственными ушами, однако не мог поверить им.
— Мама, ты это серьезно?
— Безусловно. Мне известно, что именно этого он и хочет, только слишком горд, чтобы просить. Но если ты предложишь сам, причем так, как словно бы хочешь, чтобы он сделал тебе одолжение… тогда, я знаю, он с радостью согласится. Вот почему я должна была приехать к тебе сюда, чтобы он не догадался о моих намерениях.
Подобные вещи просто не укладывались в саму природу сознания Риардена. Мысли его сводились к одной-единственной, настолько очевидной, что не было понятно, как чьи-то глаза могут не заметить ее. Мысль вырвалась наружу в наивном восклицании.
— Но он ничего не понимает в сталеплавильном деле!
— А зачем ему это? Ему нужна просто работа.
— Но он не справится со своими обязанностями.
— Ему нужно добиться уверенности в себе и ощутить собственную значимость.
— Но от него не будет никакого толка.
— Он должен чувствовать себя необходимым.
— Здесь? Зачем он вообще может мне понадобиться?
— Ты же нанимаешь уйму всяких людей.
— Я нанимаю работников. Что может предложить мне он?
— Он ведь твой брат, правда?
— Какое это имеет отношение к делу?
Теперь уже она в свой черед онемела от потрясения. Какое-то мгновение мать и сын глядели друг на друга, словно разделенные межпланетным расстоянием.
— Он твой брат, — повторила она голосом граммофонной записи магическую формулу, в которой не могла допустить ни малейшего сомнения. — Ему необходимо положение. Ему нужно жалованье, чтобы он воспринимал получаемые им деньги как положенные ему, а не как подаяние.
— Как положенные ему? Но он не принесет мне и никеля.
— И ты думаешь в первую очередь об этом? О собственной выгоде? Я прошу тебя помочь брату, а ты прикидываешь, как заработать на нем, и не намереваешься помогать ему, если это не принесет тебе дохода… так?
Заметив выражение в глазах сына, она отвернулась и поспешно заговорила, возвысив голос.
— Да, конечно, ты помогаешь ему — как любому уличному попрошайке. Материальная помощь — вот что ты знаешь и понимаешь. А думал ли ты когда-нибудь о его духовных потребностях и о том, как влияет его положение на уважение Филиппа к себе самому? Он не хочет жить, как нищий. Он хочет быть независимым от тебя.
— Получая от меня в виде жалованья деньги, не заработанные собственным трудом, он не добьется независимости.
— Ты этого не заметишь. Тебя окружает достаточно людей, зарабатывающих для тебя деньги.
— Итак, ты просишь меня помочь инсценировать жульничество подобного рода?
— Не надо пользоваться такими словами.
— Если это не жульничество, то что же?
— Вот поэтому-то я и не могу разговаривать с тобой — потому что в тебе нет ничего человеческого. У тебя нет жалости, нет симпатии к родному брату, нет сочувствия к его переживаниям.
— Так это жульничество или нет?
— У тебя нет милосердия ни к кому.
— Неужели ты считаешь подобный обман справедливым?
— Ты самый аморальный среди всех людей на свете — тебя интересует только справедливость! В тебе нет ни капли любви!
Он встал, резким и решительным движением давая понять, что разговор закончен, и посетительнице давно пора удалиться:
— Мать, я руковожу сталелитейным заводом, а не борделем.
— Генри! — Негодование было вызвано только грубым словом, и ничем иным.
— И более не говори мне о работе для Филиппа. Я не поставлю его даже сбивать окалину. Я не пущу его на свой завод. И я хочу, чтобы ты поняла это раз и навсегда. Можешь пытаться помочь ему всеми угодными тебе средствами, только не надо пытаться использовать для этого мой завод.
Морщины на мягком подбородке старухи собрались в некое подобие насмешки:
— И что же такое, этот твой завод — храм, что ли?
— А что… пожалуй, да, — проговорил негромко Риарден, удивившись тому, что такая мысль еще не приходила ему в голову.
— Ты когда-нибудь думаешь о людях и о собственных моральных обязательствах перед ними?
— Я не знаю, что тебе угодно называть моралью. Да, я не думаю о людях — только, если я предоставлю место Филиппу, то не смогу посмотреть в глаза любому нормальному специалисту, нуждающемуся в работе и заслуживающему ее.
Мать Риардена встала. Втянув голову в плечи, с праведной горечью в голосе она обрушила на стройную статную фигуру сына последние аргументы:
— Причина всему этому лежит в твоей жестокости, в твоем низменном эгоизме. Если бы ты любил своего брата, то предоставил бы ему работу, которой он не заслуживает. Да, да, именно потому, что он не заслуживает ее — в этом проявилась бы истинная любовь и братские чувства. Зачем тогда нужна любовь? Если человек достоин своей работы, нет никакой добродетели в том, чтобы ее ему дать. Добродетель — это когда тебе дают незаслуженное тобой.
Риарден смотрел на мать, как дитя на невиданное кошмарное видение, когда лишь неверие собственным глазам не позволяет покориться ужасу.
— Мать, — проговорил он неторопливо, — ты сама не ведаешь, что говоришь. Я никогда не сумею презирать тебя в достаточной мере, чтобы поверить в то, что ты действительно так считаешь.
Выражение на лице матери озадачило его более всего остального: к читавшемуся на нем поражению примешивалась странная, лукавая и циничная хитрость, словно бы осенившая ее на мгновение мирская мудрость смеялась над его невинностью.
Взгляд этот застыл в памяти Риардена как памятная отметка, указывающая на то, что он столкнулся с непонятным фактом, над которым еще следовало поразмыслить.
Однако Риарден не мог позволить себе отвлечься, не мог принудить свой ум счесть этот факт достойным раздумий, не мог отыскать к нему никаких ключей, кроме непонятного смятения и отвращения, да и времени у него не было, он уже смотрел на следующего посетителя, сидевшего перед его столом и слушал мольбу о помощи в смертельной опасности.
Человек этот не излагал свое дело подобным образом, однако Риарден понимал, что речь идет о жизни и смерти. Но на словах этот посетитель просил только пятьсот тонн стали.
Он — мистер Уард — возглавлял компанию «Комбайны Уарда», Миннесота.
