Лев Толстой - Анна Каренина
наконец, чтоб избавиться от мелких унижений, мелких долгов дровянику,
рыбнику, башмачнику, которые измучали ее. Сверх того, отъезд был ей приятен
еще и потому, что она мечтала залучить к себе в деревню сестру Кити, которая
должна была возвратиться из-за границы в середине лета, и ей предписано было
купанье. Кити писала с вод, что ничто ей так не улыбается, как провести лето
с Долли в Ергушове, полном детских воспоминаний для них обеих.
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала
в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня есть спасение
от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не красива (с этим
Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: все есть, все дешево, все можно
достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела,
что это все совсем не так, как она думала.
На другой день по их приезде пошел проливной дождь, и ночью потекло в
коридоре и в детской, так что кроватки перенесли в гостиную. Кухарки людской
не было; из девяти коров оказались, по словам скотницы, одни тельные, другие
первым теленком, третьи стары, четвертые тугосиси; ни масла, ни молока даже
детям недоставало. Яиц не было. Курицу нельзя было достать; жарили и варили
старых, лиловых, жилистых петухов. Нельзя было достать баб, чтобы вымыть
полы, - все были на картошках. Кататься нельзя было, потому что одна лошадь
заминалась и рвала в дышле. Купаться было негде, - весь берег реки был
истоптан скотиной и открыт с дороги; даже гулять нельзя было ходить, потому
что скотина входила в сад через сломанный забор, и был один страшный бык,
который ревел и потому, должно быть, бодался. Шкафов для платья не было.
Какие были, те не закрывались и сами открывались, когда проходили мимо их.
Чугунов и корчаг не было; котла для прачечной и даже гладильной доски для
девичьей не было.
Первое время, вместо спокойствия и отдыха попав на эти страшные, с ее
точки зрения, бедствия, Дарья Александровна была в отчаянии: хлопотала изо
всех сил, чувствовала безвыходность положения и каждую минуту удерживала
слезы, навертывавшиеся ей на глаза. Управляющий, бывший вахмистр, которого
Степан Аркадьич полюбил и определил из швейцаров за его красивую и
почтительную наружность, не принимал никакого участия в бедствиях Дарьи
Александровны, говорил почтительно: "Никак невозможно, такой народ
скверный", и ни в чем не помогал.
Положение казалось безвыходным. Но в доме Облонских, как и во всех
семейных домах, было одно незаметное, но важнейшее и полезнейшее лицо -
Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, уверяла ее, что все образуется
(это было ее слово, и от нее перенял его Матвей), и сама, не торопясь и не
волнуясь, действовала.
Она тотчас же сошлась с приказчицей и в первый же день пила с нею и с
приказчиком чай под акациями и обсуждала все дела. Скоро под акациями
учредился клуб Матрены Филимоновны, и тут, через этот клуб, состоявший из
приказчицы, старосты и конторщика, стали понемногу уравниваться трудности
жизни, и через неделю действительно все образовалось. Крышу починили,
кухарку, куму старостину, достали, кур купили, молока стало доставать и
загородили жердями сад, каток сделал плотник, к шкафам приделали крючки, и
они стали отворяться не произвольно, и гладильная доска, обернутая
солдатским сукном, легла с ручки кресла на комод, и в девичьей запахло
утюгом.
- Ну вот! а всь отчаивались, - сказала Матрена Филимоновна, указывая на
доску.
Даже построили из соломенных щитов купальню. Лили стала купаться, и для
Дарьи Александровны сбылись хотя отчасти ее ожидания, хотя не спокойной, но
удобной деревенской жизни. Спокойною с шестью детьми Дарья Александровна не
могла быть. Один заболевал, другой мог заболеть, третьему недоставало
чего-нибудь, четвертый выказывал признаки дурного характера, и т. д. и т. д.
Редко, редко выдавались короткие спокойные периоды. Но хлопоты и
беспокойства эти были для Дарьи Александровны единственно возможным
счастьем. Если бы не было этого, она бы оставалась одна со своими мыслями о
муже, который не любил ее. Но кроме того, как ни тяжелы были для матери
страх болезней, самые болезни и горе в виду признаков дурных наклонностей в
детях, - сами дети выплачивали ей уж теперь мелкими радостями за ее горести.
Радости эти были так мелки, что они незаметны были, как золото в песке, и в
дурные минуты она видела одни горести, один песок; но были и хорошие минуты,
когда она видела одни радости, одно золото.
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти
радости.. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить
себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим детям;
все-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные дети, все
шестеро, все в разных родах, но такие, какие редко бывают, - и была
счастлива ими и гордилась ими.
VIII
В конце мая, когда уже все более или менее устроилось, она получила
ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, прося
прощения в том, что не обдумал всего, и обещал приехать при первой
возможности. Возможность эта не представилась, и до начала июня Дарья
Александровна жила одна в деревне.
Петровками, в воскресенье, Дарья Александровна ездила к обедне
причащать всех своих детей. Дарья Александровна в своих задушевных,
философских разговорах с сестрой, матерью, друзьями очень часто удивляла их
своим вольнодумством относительно религии. У ней была своя странная религия
метемпсихозы, в которую она твердо верила, мало заботясь о догматах церкви.
Но в семье она - и не для того только, чтобы показывать пример, а от всей
души - строго исполняла все церковные требования, и то, что дети около года
не были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным одобрением и
сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это теперь летом.
Дарья Александровна за несколько дней вперед обдумала, как одеть всех
детей. Были сшиты, переделаны и вымыты платья, выпущены рубцы и оборки,
пришиты пуговки и приготовлены ленты. Одно платье на Таню, которое взялась
шить англичанка, испортило много крови Дарье Александровне. Англичанка,
перешивая, сделала выточки не на месте, слишком вынула рукава и совсем было
испортила платье. Тане подхватило плечи так, что видеть было больно. Но
Матрена Филимоновна догадалась вставить клинья и сделать пелеринку. Дело
поправилось, но с англичанкой произошла было почти ссора. Наутро, однако,
все устроилось, и к девяти часам - срок, до которого просили батюшку
подождать с обедней, - сияющие радостью, разодетые дети стояли у крыльца
пред коляской, дожидаясь матери.
В коляску, вместо заминающегося Ворона, запрягли, по протекции Матрены
Филимоновны, приказчикова Бурого, и Дарья Александровна, задержанная
заботами о своем туалете, одетая в белое кисейное платье, вышла садиться.
Дарья Александровна причесывалась и одевалась с заботой и волнением.
Прежде она одевалась для себя, чтобы быть красивой и нравиться; потом, чем
больше она старелась, тем неприятнее ей становилось одеваться; она видела,
как она подурнела. Но теперь она опять одевалась с удовольствием и
волнением. Теперь она одевалась не для себя, не для своей красоты, а для
того, чтоб она, как мать этих прелестей, не испортила общего впечатления. И,
посмотревшись в последний раз в зеркало, она осталась довольна собой. Она
была хороша. Не так хороша, как она, бывало, хотела быть хороша на бале, но
хороша для той цели, которую она теперь имела в виду.
В церкви никого, кроме мужиков и дворников и их баб, не было. Но Дарья
Александровна видела, или ей казалось, что видела, восхищение, возбуждаемое
ее детьми и ею. Дети не только были прекрасны собой в своих нарядных
платьицах, но они были милы тем, как хорошо они себя держали. Алеша, правда,
стоял не совсем хорошо: он все поворачивался и хотел видеть сзади свою
курточку; но все-таки он был необыкновенно мил. Таня стояла как большая и
смотрела за маленькими. Но меньшая, Лили, была прелестна своим наивным
удивлением пред всем, и трудно было не улыбнуться, когда, причастившись, она
сказала: "Please, some more".
Возвращаясь домой, дети чувствовали, что что-то торжественное
совершилось, и были очень смирны.
Все шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что было
