Лев Толстой - Анна Каренина
Левин пришел в то, часто находившее на него детски-веселое расположение
духа, которое Дарья Александровна особенно любила в нем. Бегая с детьми, он
учил их гимнастике, смешил мисс Гуль своим дурным английским языком и
рассказывал Дарье Александровне свои занятия в деревне.
После обеда Дарья Александровна, сидя с ним одна на балконе, наговорила
о Кити.
- Вы знаете? Кити приедет сюда и проведет со мною лето.
- Право? - сказал он, вспыхнув, и тотчас же, чтобы переменить разговор,
сказал:- Так прислать вам двух коров? Если вы хотите считаться, то извольте
заплатить мне по пяти рублей в месяц, если вам не совестно.
- Нет, благодарствуйте. У нас устроилось.
- Ну, так я ваших коров посмотрю, и, если позволите, я распоряжусь, как
их кормить. Все дело в корме.
И Левин, чтобы только отвлечь разговор, изложил Дарье Александровне
теорию молочного хозяйства, состоящую в том, что корова есть только машина
для переработки корма в молоко, и т. д.
Он говорил это и страстно желал услыхать подробности о Кити и вместе
боялся этого. Ему страшно было, что расстроится приобретенное им с таким
трудом спокойствие.
- Да, но, впрочем, за всем этим надо следить, а кто же будет? -
неохотно отвечала Дарья Александровна.
Она так теперь наладила свое хозяйство через Матрену Филимоновну, что
ей не хотелось ничего менять в нем; да она и не верила знанию Левина в
сельском хозяйстве. Рассуждения о том, что корова есть машина для деланья
молока, были ей подозрительны. Ей казалось, что такого рода рассуждения
могут только мешать хозяйству. Ей казалось все это гораздо проще: что надо
только, как объясняла Матрена Филимоновна, давать Пеструхе и Белопахой
больше корму и пойла и чтобы повар не уносил помои из кухни для прачкиной
коровы. Это было ясно. А рассуждения о мучном и травяном корме были
сомнительны и неясны. Главное же, ей хотелось говорить о Кити...
X
- Кити пишет мне, что ничего так не желает, как уединения и
спокойствия, - сказала Долли после наступившего молчания.
- А что, здоровье ее лучше? - с волнением спросил Левин.
- Слава богу, она совсем поправилась. Я никогда не верила, чтоб у нее
была грудная болезнь.
- Ах, я очень рад! - сказал Левин, и что-то трогательное, беспомощное
показалось Долли в его лице в то время, как он сказал это и молча смотрел на
нее.
- Послушайте, Константин Дмитрич, - сказала Дарья Александровна,
улыбаясь своею доброю и несколько насмешливою улыбкой, - за что вы сердитесь
на Кити?
- Я? Я не сержусь, - сказал Левин.
- Нет, вы сердитесь. Отчего вы не заехали ни к нам, ни к ним, когда
были в Москве?
- Дарья Александровна, - сказал он, краснея до корней волос, - я
удивляюсь даже, что вы, с вашею добротой, не чувствуете этого. Как вам прос-
то не жалко меня, когда вы знаете...
- Что я знаю?
- Знаете, что я делал предложение и что мне отказано, - проговорил
Левин, и вся та нежность, которую минуту тому назад он чувствовал к Кити,
заменилась в душе его чувством злобы за оскорбление.
- Почему же вы думаете, что я знаю?
- Потому что все это знают.
- Вот уж в этом вы ошибаетесь; я не знала этого, хотя и догадывалась.
- А! ну так вы теперь знаете.
- Я знала только то, что что-то было, что ее ужасно мучало, и что она
просила меня никогда не говорить об этом. А если она не сказала мне, то она
никому не говорила. Но что же у вас было? Скажите мне.
- Я вам сказал, что было.
- Когда?
- Когда я был в последний раз у вас.
- А знаете, что я вам скажу, - сказала Дарья Александровна, - мне ее
ужасно, ужасно жалко. Вы страдаете только от гордости...
- Может быть, - сказал Левин, - но...
Она перебила его:
- Но ее, бедняжку, мне ужасно и ужасно жалко. Теперь я все понимаю.
- Ну, Дарья Александровна, вы меня извините, - сказал он, вставая. -
Прощайте! Дарья Александровна, до свиданья.
- Нет, постойте, - сказала она, схватывая его за рукав. - Постойте,
садитесь.
- Пожалуйста, пожалуйста, не будем говорить об этом, - сказал он,
садясь и вместе с тем чувствуя, что в сердце его поднимается и шевелится
казавшаяся ему похороненною надежда.
- Если б я вас не любила, - сказала Дарья Александровна, и слезы
выступили ей на глаза, - если б я вас не знала, как я вас знаю...
Казавшееся мертвым чувство оживало все более и более, поднималось и
завладевало сердцем Левина.
- Да, я теперь все поняла, - продолжала Дарья Александровна. - Вы этого
не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого
вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом,
девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает все на слово, - у
девушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что сказать.
- Да, если сердце не говорит...
- Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на
девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете
ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете
предложение...
- Ну, это не совсем так.
- Все равно, вы делаете предложение, когда ваша любовь созрела или
когда у вас между двумя выбираемыми совершился перевес. А девушку не
спрашивают. Хотят, чтоб она сама выбирала, а она не может выбрать и только
отвечает: да и нет.
"Да, выбор между мной и Вронским", - подумал Левин, и оживавший в душе
его мертвец опять умер и только мучительно давил его сердце.
- Дарья Александровна, - сказал он, - так выбирают платье или не знаю
какую покупку, а не любовь.. Выбор сделан, и тем лучше... И повторенья быть
не может.
- Ах, гордость и гордость!- сказала Дарья Александровна, как будто
презирая его за низость этого чувства в сравнении с тем, другим чувством,
которое знают одни женщины. - В то время как вы делали предложение Кити, она
именно была в том положении, когда она не могла отвечать. В ней было
колебание. Колебание: вы или Вронский. - Его она видела каждый день, вас
давно не видала. Положим, если б она была старше, - для меня, например, на
ее месте не могло бы быть колебанья. Он мне всегда противен был, и так и
кончилось.
Левин вспомнил ответ Кити. Она сказала: Нет, это не может быть...
- Дарья Александровна, - сказал он сухо, - я ценю вашу доверенность ко
мне; я думаю, что вы ошибаетесь. Но, прав я или неправ, эта гордость,
которую вы так презираете, делает то, что для меня всякая мысль о Катерине
Александровне невозможна, - вы понимаете, совершенно невозможна.
- Я только одно еще скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре, которую
я люблю, как своих детей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только
хотела сказать, что ее отказ в ту минуту ничего не доказывает.
- Я не знаю! - вскакивая, сказал Левин. - Если бы вы знали, как вы
больно мне делаете! Все равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили:
а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А
он умер, умер, умер...
- Как вы смешны, - сказала Дарья Александрова с грустною усмешкой,
несмотря на волнение Левина. - Да, я теперь все больше и больше понимаю, -
продолжала она задумчиво. - Так вы не приедете к нам, когда Кити будет?
- Нет, не приеду. Разумеется, я не буду избегать Катерины
Александровны, но, где могу, постараюсь избавить ее от неприятности моего
присутствия.
- Очень, очень вы смешны, - повторила Дарья Александровна, с нежностью
вглядываясь в его лицо. - Ну, хорошо, так как будто мы ничего про это не
говорили. Зачем ты пришла, Таня? - сказала Дарья Александровна по-французски
вошедшей девочке.
- Где моя лопатка, мама?
- Я говорю по-французски, и ты так же скажи.
Девочка хотела сказать, но забыла, как лопатка по-французски; мать ей
подсказала и потом по-французски же сказала, где отыскать лопатку. И это
показалось Левину неприятным.
Все теперь казалось ему в доме Дарьи Александровны и в ее детях совсем
уже не так мило, как прежде.
"И для чего она говорит по-французски с детьми? подумал он. - Как это
неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и
отучить от искренности", - думал он сам с собой, не зная того, что Дарья
Александровна все это двадцать раз уже передумала и все-таки, хотя и в ущерб
искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
- Но куда же вам ехать? Посидите.
Левин остался до чая, но веселье его все исчезло, и ему было неловко.
После чая он вышел в переднюю велеть подавать лошадей и, когда
