Жорис-Карл Гюисманс - В пути
Верьте, что в утренней дреме повинна не одна телесная усталость, но и нарочитое сатанинское наваждение, неослабно вводящее нас во искушение плохо петь службу.
— И никого из вас не минует эта распря?
— Никого. — И с просветленным лицом добавил: — Это не мешает, однако, обрести нам здесь истинное счастье.
Все наши испытания — ничто в сравнении с глубокими, чистыми восторгами, которые дарует нам Всеблагой Господь! Ах! Он Властитель великодушный! Сторицей возмещает нам наши жалкие лишения!..
В разговорах достигли они противоположного конца коридора.
Монах открыл дверь, и изумленный Дюрталь очутился в вестибюле, как раз против своей кельи.
— Никогда не подумал бы, что живу совсем вблизи от вас!
— Наш дом — настоящий лабиринт. Но мне недосуг, я удаляюсь, и господин Брюно проводит вас в библиотеку, где ждет отец приор. До скорого свидания, — кончил монах, улыбнувшись.
Библиотека помещалась на противоположной стороне лестницы, по которой поднимался Дюрталь в свой покой. Это была высокая, сверху до низу уставленная полками книг комната, посреди которой виднелось подобие письменного стола, тоже покрытого рядами томов.
Отец Максим сказал Дюрталю:
— Мы не слишком богаты, однако ж обладаем достаточными пособиями для работ по теологии и иноческой монографии.
— У вас восхитительные книги! — воскликнул Дюрталь, разглядывая великолепные фолианты в роскошных переплетах, украшенных гербами.
— Вот хорошее издание творений святого Бернара, — и монах протянул Дюрталю огромные тома, напечатанные готическими литерами на тяжелой бумаге.
— Как подумаешь, что я надеялся вкусить святого Бернара в аббатстве, им же самим основанном, и вот я завтра уезжаю и не прочел еще ни строчки!
— Вы незнакомы с его произведениями?
— Читал разрозненные отрывки его назиданий и посланий, просматривал избранные места из его сочинений — но и только.
— Он — преимущественный наш наставник; но обитель располагает и другими предками нашими, во славу святого Бенедикта, — произнес отец с оттенком гордости. — Взгляните, — и он указал на полки с мощными in quarto. — Святой Григорий Великий, преподобный Беда, святой Петр Амьенский, святой Ансельм… — И, поймав взгляд Дюрталя, читавшего заглавия, прибавил: — А здесь ваши друзья: святая Тереза, святой Иоанн де ла Круа, святая Магдалина Пацци, святая Анжель, Таулер и, наконец, та, которая, подобно сестре Эммерик, диктовала свои экстатические беседы с Иисусом… — И приор извлек два томика из ряда книг: «Диалоги» святой Екатерины Сиенской. — Эта доминиканка — гроза современных ей священников, — продолжал монах. — Она разоблачает злодейства духовенства, смело обличает его в продаже Духа Святого, в святотатственных действиях, в пользовании Святыми Тайнами для колдовства.
— Не говоря уже о недозволенных плотских грехах, в которых она обвиняет их, — вставил посвященный.
— Да. Она не стесняется в выражениях, но, осененная истинным божественным вдохновением, святая вправе говорить таким тоном, грозить от имени Господа. Учение ее питается божественными источниками. «Doctrina eius infusa, non acquisita» [99], говорит церковь в булле ее канонизации. Ее «Диалоги» — произведение дивное, и блаженны страницы, где Господь раскрывает ей святой обман, который Он иногда ниспосылает, ведя людей к благим целям, — страницы, где она обсуждает жизнь иноческую, уподобляя ее ладье, оснащенной тремя снастями: целомудрием, повиновением, бедностью и под кормчеством Духа Святого бросающей вызов бурям. В своем произведении она выказывает себя преемницей возлюбленного ученика Господня, равно как и святого Фомы Аквинского. Кажется схоластическим ангелом, истолковывающим четвертое Евангелие!
— Да, — начал в свою очередь посвященный, — хотя святая Екатерина Сиенская не предается, подобно святой Терезе, возвышенным рассуждениям мистики, не исследует тайн божественной любви и не указует пути душам, предназначенным к жизни совершенной, но в ней мы находим зато непосредственное отражение голоса небес. Она взывает, она любит! Читали ли вы, сударь, ее размышления о скромности и о молитве?
— Нет. Я читал Екатерину Генуэзскую, но никогда не попадались мне творения Екатерины Сиенской.
— А какого вы мнения об этом сборнике? Прочитав заглавие, Дюрталь поморщился.
— Вижу, что вам совсем не нравится Сюзо?
— Я бы солгал, сказав, что пленен разглагольствованиями этого доминиканца. Во-первых, он меня отталкивает как ясновидящий. Но если даже отвлечься от его покаянного неистовства, то какая в нем мелочная набожность, какая узость благочестия! Подумайте, он не решался пить, не разделив питья на пять частей. Выделывал это из почтения к пяти ранам Спасителя. Но даже больше, — последний глоток пропускал не иначе, как в два приема, в воспоминание о воде и крови, которые струились из ребра Божественного Слова.
Нет, эти причуды плохо умещаются в моем мозгу. Никогда не соглашусь, чтобы такие подвиги служили к прославлению Христа. И заметьте, как толчением воды в ступе, страстью к юродству проникнуто все его произведение. Трудно угодить на его Бога, столь щепетильного и мелочного, что, право, никому не достигнуть неба, если верить его росказням! Бог его — брюзга вечности, скряга райского блаженства!
Сюзо изобилует кипучим велеречием о пустяках. И мне смертельно скучны его аллегории, его угрюмая «Беседа девяти утесов».
— Не будете вы, однако, отрицать, что изследование «О слиянии души» не лишено значения; стоит также прочесть составленное им «Бдение Вечной Мудрости».
— Не отрицаю, отец мой. Я забыл это «Бдение», но ясно припоминаю исследование «О слиянии души». Да, пожалуй, — оно занимательнее остального, но сознайтесь, что у него не широкий кругозор… Святая Тереза тоже осветила вопросы человеческого самоотречения и божественного оплодотворения… Но, Бог мой, какая разница!
— Довольно, — заметил с улыбкой посвященный, — я не хочу превратить вас в усердного читателя славного Сюзо.
— Вот это, — продолжал приор, — следовало бы сделать истинной канвою наших размышлений нашим преимущественным чтением, располагай мы хотя бы небольшим досугом. И он подал Дюрталю фолиант творений святой Гильдегарды, игуменьи Рюперстбергского монастыря.
— Она, изволите ли видеть, великая пророчица Нового Завета, и со времени патмосских видений святого Иоанна Дух Святой никогда не озарял еще так целостно и ярко земное существо! В своем «Гептохрононе» она прорицает протестантизм и ватиканское пленение. В «Scivias» или «Познании путей Господних», редактированном по устному ее рассказу одним из иноков обители святого Дези-бодия, игуменья истолковывает символы писания и самую природу естества. Равным образом написала тщательный комментарий к нашему уставу и горделивые, вдохновенные страницы о священной музыке, литературе, искусстве, которое она определяет как «воспоминание, наполовину стертое, о нашей жизни в утраченном Эдеме». К несчастью, понимание ее дается лишь ценой кропотливых изысканий, терпеливого изучения. На ее апокалипсическом стиле лежит облик неразгаданности; как бы скрываясь, он замыкается в тот самый миг, когда пытаешься его постичь.
— Я совершенно запутываюсь в ней с своими начатками латыни, — заметил Брюно. — Как жаль, что нет перевода ее трудов, снабженного пояснительными примечаниями!
— Они непереводимы, — ответил отец и продолжал: — Святая Гильдегарда вместе с святым Бернаром — чистейший и славнейший отпрыск семьи святого Бенедикта. Изумляешься величию предназначения этой девы, с трех лет осиянной душевным просветлением и скончавшейся восьмидесяти двух, проведя целую жизнь в монастырях!
Замечательно, что она беспрерывно жила в ореоле вещего наития, — воскликнул посвященный, — и не походит на всех других святых! Дивно обращение к ней Господа, который забывает, что она женщина, и называет ее «человек».
— А именуя себя, святая употребляет причудливое выражение «Я бренная оболочка», — добавил приор. — Посмотрите, вот другая наставница, перед которой мы преклоняемся, — и он поднес Дюрталю два тома святой Гертруды. Это одна из наших великих инокинь, игуменья поистине бенедиктинская, в строгом смысле слова. Она тщилась разъяснять своим сестрам Святое Писание, хотела основать на мудрости благочестие своих духовных дщерей, хотела укрепить их веру литургическими яствами.
— Я знаком лишь с ее «Упражнениями», — ответил Дюрталь. — Помню, что у меня осталось от них впечатление эха, отзвуков священных книг. Судя по отрывкам, у нее, на мой взгляд, нет дара творческого изображения, и она значительно ниже святой Терезы и святой Анжель.
— Без сомнения, — подтвердил монах. — И, однако, способностью простодушной беседы с Христом и пылкой речью, преисполненной любви, она приближается к святой Анжель. Но перевоплощает все это на собственный лад, мыслит литургически. Да, это так, и в сознании ее ничтожнейшая дума облекается языком Евангелия и псалмов.
