Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс
Если зимой она опять останется одна и у нее не будет утешения, что вечером она может встретиться с ним, тогда вокруг снова наступит мрак и уныние. Что уж греха таить, Хьельсберг стал для нее единственным светом в жизни…
…Вошла Лена с руками, красными от сока, который она только что выжимала, и начала накрывать на стол.
Сегодня в кухне все просто с ног сбились. К обеду подали приторный сливовый суп. Тетушка Раск не вышла к столу — она не могла отлучиться из кухни, пока не управится с вареньем.
А после обеда все толклись между кухней и кладовой, осматривали банки и бутылки и готовили записки с названиями, которые нужно наклеить, когда варенье остынет…
— Ох, как досадно, что мне надо снова идти в старом пальто, ведь новое уже почти готово! — вошла в комнату Арна, растопырив пальцы, липкие от возни с ягодами; она торопилась переодеться, собираясь на урок французского. — И как назло, нужно проходить по Гроттенбаккену, как раз мимо дома Скэу!
Она осторожно облизывала губы кончиком языка; видно, обожгла рот и не хотела показать, что уже полакомилась вареньем…
— Что, никого нет? Куда же все разошлись? — тихо появился в дверях Антун. Опять он здесь!
— Право, не обратила внимания. — Майса ожесточенно строчила на машине.
Он остановился, нерешительно постоял в дверях… Волосы белесые, очки в золотой оправе, поверх жилета золотая цепочка.
— И вы, значит, совсем одна, Майса? — ухмыльнулся он и подошел поближе.
— Не совсем, господин Транем, ваша сестра только что была здесь.
— А что это такое красивое вы шьете сегодня?
— То же, что и вчера.
— Ах да, парижское пальто… Вряд ли вам надолго хватит этих несчастных марки и шести шиллингов, что вы получаете за день. А ведь еще и развлечься хочется. Но вы-то, наверно, не думаете о развлечениях. Вас такие вещи ничуть не интересуют… — Он стоял, покачиваясь, и нащупывал что-то в кармане жилета…
— Знаете, мне некогда с вами разговаривать.
— Вот как, хе-хе-хе! Ну еще бы! Какие мы гордые! А что вы скажете о пяти далерах? Вы могли бы завтра вечером сходить в Клингенберг на бал…
Он достал из кармана голубую бумажку в пять далеров и бросил ей на колени.
— Заберите, слышите! Пожалуйста, заберите, а то я их брошу! — Она протянула ему деньги.
— Чепуха! — рассмеялся он. — Перестаньте, Майса. Берите, раз дают. В этом нет ничего дурного. Я же никому не скажу, не бойтесь!
— Сейчас же заберите деньги, слышите!
Она поднялась и швырнула ему бумажку. Та упала на пол, и в эту минуту в дверях появилась тетушка Раск; она шла из кухни.
Майса подхватила шитье, соскользнувшее с колен, и быстро села за машину.
— Вы не знаете, тетушка, отец уже ушел в контору? — в замешательстве спросил Антун.
— Мне кажется, ты должен бы знать, что он, как всегда, пошел наверх отдохнуть, — холодно сказала фрекен Раск, не поворачивая головы. А деньги валялись на полу у самой ножки стола.
— Вот это я и хотел узнать, только йомфру не смогла мне ответить, — проговорил он и ушел, сделав вид, будто очень спешит.
— Я думаю, не ваше дело отвечать на подобные вопросы, йомфру Юнс, — с возмущением заметила фрекен Раск.
— Причем здесь я, если господин Транем вошел и спросил меня, фрекен? — вся красная и со слезами на глазах ответила Майса.
Деньги лежали на полу и, казалось, жгли ей глаза… Но теперь уж она не смела поднять их и отдать тетушке Раск. Как глупо, что она не сделала этого раньше. Получится, будто она все-таки приняла их…
…Майса снова осталась одна; она старалась справиться с собой — надо по крайней мере пойти и рассказать все, как было!
Но фрекен Раск такая недоверчивая…
А если еще она заметила деньги возле ножки стола, тогда совершенно ясно, что она подумала…
Так прошел весь вечер. Майса снова и снова переживала случившееся и едва сдерживалась, чтобы не расплакаться… Ей казалось, что в этом доме ей расставили ловушку…
И как избавиться теперь от этих мерзких пяти далеров?
Небось негодяй Антун тут больше не покажется. Придется забрать их домой!
Она не могла отделаться от ощущения, что, пока деньги у нее, он имеет какую-то власть над нею…
Но она их вернет, во что бы то ни стало вернет, только бы улучить минуту, когда он будет один, пусть даже ей придется бросить эту бумажку ему в лицо!
Ох, сколько горя может причинить вот такой бездельник…
А как быть с Хьельсбергом?
Сгоряча она решила, что сразу расскажет ему все, как только они встретятся, и не могла дождаться вечера.
Но чем больше она об этом думала, тем больше у нее появлялось сомнений. Неизвестно, какие мысли могут прийти ему в голову, когда он узнает, как ведут себя с нею господа в домах, где она шьет!
Она сидела и ломала себе голову…
А если он даже сразу ничего плохого и не подумает, не потускнеет ли она в его глазах оттого, что с ней обошлись как с другими девушками?
Майса замирала от страха и так и видела, какими колючими становятся его серые глаза. Хуже этого ничего быть не могло, все остальное пережить было бы легче…
Ох, куда ни глянь, всюду вокруг нее холодные, неприступные стены!
Возвращаясь вечером домой, она все еще не знала, скажет Хьельсбергу или нет…
А еще эти деньги в кармане, не хватает только их потерять. Вот беда! Приходится то и дело проверять, на месте ли эта злосчастная бумажка.
Она так и не удержалась и со слезами рассказала Хьельсбергу все.
Он очень рассердился, побледнел и всю дорогу, задумавшись, шел молча…
Наконец его прорвало: нет, эти Транемы ему определенно нравятся! Они просто встали у него поперек дороги… Но и он попробует отплатить им тем же. Он не из тех, кто остается в долгу, если, конечно, речь идет не о деньгах. У него прямо-таки особая симпатия к этому семейству…
Он шел и ворчал себе под нос. Утешения в этом было мало, но все-таки Майса почувствовала облегчение: она понимала, что его тоже больше всего рассердил Антун Транем…
На следующий день Майса снова сидела у Транемов. Она была подавлена, расстроена и лихорадочно дошивала пальто, а пятидалеровая бумажка лежала у нее в кармане…
Она сразу заметила, что все смотрят на нее как-то странно. Разговаривают сухо, отрывисто и только по делу. Все, кроме Арны. Ее, видно, решили не посвящать в такие истории. Фру спросила, кончит ли Майса работу к среде, хотя раньше предполагалось, что она будет шить у них всю следующую неделю.
Во что бы то ни стало нужно увидеть Антуна!
Когда наступило время обеда, у нее вспотели ладони; пришлось то и дело вытирать их. Антун, разумеется, не входил в ее комнату, но все-таки она непременно должна с ним увидеться!
Майса завернула деньги в бумажку и держала их перед собой наготове.
Она слышала разговоры в столовой, шум отодвигаемых стульев, когда все встали из-за стола, а затем горничная унесла посуду, и дверь осталась открытой. К своему обеду Майса едва притронулась, и то лишь ради приличия.
Увидев, что Антун еще в столовой, она вся подобралась, как зверек в засаде, страстно желая одного — только бы он не ушел… Пока другие то входили в комнату, то выходили, он стоял, засунув руки в карманы, и, беззаботно насвистывая, украдкой поглядывал на Майсу.
Наконец Лена тоже скрылась, и он повернулся к дверям, чтобы уйти.
Майса стрелой бросилась за ним и, когда он с с улыбкой отмахнулся от нее, швырнула ему бумажку.
Возвращаясь бегом на место, она заметила в дверях гостиной окаменевшее лицо фру…
…Нет, дольше, чем до среды, ей здесь не продержаться! Глядя на запертые комнаты, она понимала, что скоро двери этого дома закроются для нее навсегда. Тетушка Раск торопилась пройти мимо, а если Арна на минуту задерживалась возле Майсы, фру тотчас звала ее. Они не допускали, чтобы с ней разговаривали о чем-нибудь, кроме шитья.
В ушах у Майсы стучало и шумело, когда она оставалась одна в комнате и видела, как, проходя мимо, все старались повернуться к ней спиной. Казалось, им было неприятно даже то, что она прикасается к вещам, которые они будут носить.
А после ужина она услышала, как в столовой фру обратилась к Лене таким ледяным, бесстрастным тоном, что у Майсы внутри все оборвалось:
— Если йомфру уже кончила, Лена, будьте добры, узнайте у нее, не согласится ли она получить деньги сегодня. Все равно ей осталось шить только завтра и послезавтра…
…Весь дом будто затаился в тягостном молчании, и Майса была так пришиблена и удручена, что во всем ей чудились признаки беды…
Возвращаясь к себе, она не замечала ни улиц, по которым шла, ни домов. Какой срам пришлось ей пережить у Транемов, и неужели все это так позором и кончится?..
Ей, несчастной, только и остается, что со стыда забиться, как мыши, в свою нору. Какой позор, какой позор… Они все такие сильные, такие могущественные. Что им стоит раздавить ее, как муху?.. Она чувствовала себя до того маленькой и жалкой, до того ничтожной…
