Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом
-- Это из наших, кума Маня.
Такой незначительной фразы, по-видимому, было совершенно достаточно для того, чтобы Светлову был оказан самый радушный прием со стороны молодой хозяйки.
-- Мы вот с этим человеком, Маня, десять лет не видались, так надо нам хорошенько поговорить с ним с глазу на глаз,-- сказала ей Жилинская после первых обычных расспросов о здоровье и делах.-- Ты уступи нам, часика на два, вашу чистую половину и молочком нас попотчевай: я вот его обещалась угостить,-- указала она глазами на Светлова.-- Мы ведь вас не стесним этим... а?
-- Что вы, что вы, барышня, грех какой! Да мы с Гарасей душу за вас отдать рады! -- взволнованно проговорила радушная хозяйка.
Кума Маня засуетилась, сбегала на чистую половину, торопливо прибрала там, что было нужно, и проводила туда гостей, опять со свечой в руках; потом, минуты через три, она принесла им крынку густых сливок, две кружки, деревянную ложку -- поставила все это на стол, покрытый чистой скатерью, и ушла, ласково сказав на прощанье гостям:
-- Христос с вами! Хоть две ночки напролет проговорите...
Жилинская стала раздеваться.
-- Мы здесь, Саша, как у себя дома: распоряжайся,-- весело заметила она Светлову.
Александр Васильич видел, что ему готовы дать решительную, смертельную битву, и чувствовал в то же время, что никакая логика не устоит перед этой гордой, страстно любящей женщиной. Он задумчиво смотрел, как она сняла с себя сперва шубку и положила ее в углу на сундук, как сняла потом с головы косынку, небрежно кинув ее туда же, как ее изящные пальчики нетерпеливо тормошили не снимавшийся сразу меховой ботинок,-- и его всего охватило вдруг чем-то теплым, чем-то никогда им еще не испытанным. Он быстро сбросил с себя шубу и помог Жилинской снять заупрямившийся ботинок.
Христина Казимировна откинула назад волосы и обвила Светлова руками за шею.
-- Теперь я обниму тебя и поцелую так, что ты никогда этого не забудешь!..-- сказала она, задыхаясь,-- и действительно, так обняла и поцеловала Александра Васильича, что у него на минуту опять встал давешний туман перед глазами.
-- Кристи! -- молвил он, опустив в изнеможении голову на ее плечо,-- ты сама не знаешь, что делаешь... Ты должна меня выслушать прежде...
Христина Казимировна отвела одной рукой от плеча голову Светлова, а другой нежно провела несколько раз по его волосам.
-- Ты, я вижу, не понимаешь, чего стоило мне любить тебя целые десять лет неизменно. Ты не знаешь, что значит тосковать столько лет, отдавать свою душу другому... даже без надежды увидеть его вновь когда-нибудь... Саша, Саша! как мало же ты понимаешь!!.
Она истерически зарыдала.
-- Полно, Кристи!.. Кристи! поговорим лучше задушевно...
Светлов успокаивал ее, как мог.
-- Я не ребенок, мне не нужно утешений...-- говорила она через минуту, уже улыбаясь.-- Давай, чокнемся молочком!
Жилинская до краев налила в обе кружки сливок и одну подала Светлову.
-- Настоящее -- наше. Выпьем же за эти немногие нераздельные минуты! -- сказала она ему, подняв высоко свою кружку.
-- За настоящим идет будущее...-- возразил он нерешительно.
Христина Казимировна гордо выпрямилась перед ним.
-- За свое будущее отвечаю я сама! -- пылко проговорила она, и глаза у ней опять засверкали.
Они чокнулись.
-- Теперь, Кристи, ты, во всяком случае, должна выслушать меня...-- сказал Александр Васильич, медленно ставя на стол опорожненную кружку. Он сел; она сделала то же.
-- Мы ведь не дети с тобой, Кристи... и ты знаешь, за какой вещью какой следует результат...-- продолжал Светлов.-- Я никогда не женюсь...
-- Мне нет нужды знать об этом! -- вся вспыхнув, гордо перебила его Христина Казимировна.
-- Нужно или не нужно тебе это знать, Кристи,-- повторяю: я никогда не женюсь...
-- Отчего?..
Она пристально и проницательно смотрела на него.
-- Оттого...
Светлов не договорил и тихо забарабанил кончиком пальца по столу.
На те деньги, молодец,
Ты купи коня1.--
1 Цитата из поэмы М. Ю. Лермонтова "Измаил Бей" (1832). Черкесская песня, глава IX.
задумчиво и как бы про себя продекламировал он. Христина Казимировна вздрогнула.
-- Послушай же меня, Кристи,-- продолжал Александр Васильич через минуту общего тяжелого молчания,-- я ведь уж не люблю тебя теперь той, навсегда для меня памятной глубокой и горячей любовью, которая одна -- и только она одна! -- могла бы дать мне право целовать тебя не братским поцелуем... Мне больно сказать это тебе... в особенности тебе... но... но я не буду принадлежать никогда даже и той, которую я, кажется,-- быть может, сам того не замечая,-- люблю теперь... Слушай, Кристи! Ты хорошо знаешь сама, как ты хороша; ты хорошо знаешь, что за тобой -- все обаяние моего невозвратного прошлого... все лучшее мое за тобой... Поедем!
Светлов решительно встал.
Она зарыдала, но не пустила его.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Медленной рысцой возвращались назад беговые саночки Христины Казимировны; ими правил уже Светлов, а она, крепко прижавшись к нему, лежала у него на плече. Бледная луна томно освещала ее еще более бледное лицо. По временам оно на минуту вспыхивало ярким румянцем, глаза лихорадочно загорались и потом неопределенно-задумчиво смотрели в снежную даль. Александр Васильич тоже был бледен, задумчив, но на лице его играл какой-то особенный мягкий свет. Они всю дорогу ехали молча, только под конец заговорила Христина Казимировна.
-- Ты имел тогда право на все и ничего не взял... Лучше же поздно, чем никогда... А я все-таки не могу ни наговориться с тобой, ни насмотреться на тебя!..-- успокоительно шептала она Светлову, подъезжая к дому.
Казимир Антоныч и Варгунин давно уже поджидали их, не садясь одни за ужин, который роскошно был накрыт в маленькой, уютной столовой домика Жилинских. Когда Христина Казимировна вошла туда вместе с Светловым, старики жарко спорили о чем-то, сидя в двух противоположных углах -- один на кресле, другой на диване.
Жилинская взяла было Александра Васильича за руку, сделала с ним два шага вперед, но потом, заметив, что он не понимает ее движения, быстро отдернула назад свою руку.
-- Мы не обвенчаны, папка, да и никогда не будем обвенчаны,-- с лихорадочной твердостью сказала она, одна подходя к отцу,-- но мы теперь...
Христина Казимировна не договорила, и крупные слезы закапали у нее из глаз.
Светлов так и замер на месте, как ошеломленный.
Варгунин многозначительно посмотрел на всех, и начал медленно запускать правую руку в свои длинные, вьющиеся по плечам, волосы. На одну минуту в комнате стало так тихо, как будто бы в ней никого не было.
Старик Жилинский молча и величаво поднялся с кресел; ни один мускул не дрогнул у него на лице. Так же молча и величаво, твердым, неспешным шагом подошел он сперва к дочери, а потом к Светлову, обнял их и поцеловал каждого трижды в лоб.
-- Уж это ваше дело...-- сказал он им, наконец, с гордым спокойствием в голосе и во всей фигуре,-- а мое -- приказать подать шампанского, чтобы мы с старым коллегой могли от души выпить за ваше здоровье.
И старик, заложив руки в карманы, медленно-важно вышел из комнаты.
Подали шампанское; все чокнулись, обняли друг друта и сели за ужин. Если б не слишком резка была бледность Христины Казимировны, если б Светлов не так сильно краснел от времени до времени, то можно было бы подумать, что ровно ничего особенного не случилось с ними в этот роковой для них вечер. Казимир Антоныч и Варгунин, с своей стороны, употребляли все усилия, чтоб сделать непринужденной общую дружескую беседу. Особенно удалось это Матвею Николаичу, после того, как, обратившись к Светлову и чокнувшись с ним не в зачет, он сказал ему задушевно-весело:
-- Эх, батенька! у меня опять начинают "чернеть кудри"...
Как только кончился ужин, старик Жилинский первый встал из-за стола и тотчас же подошел к дочери.
-- Поди, поди скорее спать, моя милая девочка: тебе покой нужен,-- как-то грустно, но нежно сказал он ей, напутствуя ее, по обыкновению, горячим поцелуем на сон грядущий.
Когда она ушла, Казимир Антоныч пригласил Александра Васильича в свой кабинет -- "дымить", как он выразился.
-- Да и ты не помешаешь нам нисколько, старый коллега,-- обратился старик к Варгунину, заметив, что тот собирается уйти в отведенную ему вместе с дорожным товарищем комнату, дверь в которую вела из столовой.
Долго длилась беседа в кабинете Жилинского; много говорилось, много спорилось. Споры были горячи, шумны и искренни. Голос Варгунина раздавался чаще и слышнее всех остальных.
-- Э, ба-тень-ка-а! Что тут долго думать да гадать!.. Тут действовать надо!..-- гремел он еще часу в четвертом утра.
Когда, уже на рассвете, Светлов вышел оттуда, на его спокойном лице не было ни малейшей тени...
