Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
— Voila, — сказала она, — la reconnaissez-vos? [66] Когда вы были здесь прошлый год, она оставалась в деревне. — И она улыбнулась ему, а мой милый старик тяжело вздохнул и прикрыл лицо рукой. Мне это знакомо. Я это пережил, когда полгода берег какую-то дурацкую ленту этой бессердечной вертушки Фанни Фримен. Помнишь, как я сердился, когда ты бранил ее?
— Мы с вашим батюшкой знавали друг друга еще детьми, мой друг, — сказала мне графиня с приятнейшим французским прононсом, а он глядел из окна в сад, разбитый вокруг их дома на улице Сен-Доминик. — Пожалуйста, приходите ко мне, когда вздумаете. Приходите почаще! Вы так мне его напоминаете! — И она добавила с чарующей улыбкой: — Вам что больше по вкусу — считать, что он был красивей, или что вы красивей его?
Я сказал, что хотел бы быть таким же, как он. Только это невозможно. Умней его, наверно, сыщутся, но кто сравнится с ним добротой? А интересно, очень он любил мадам де Флорак? Старый граф не показывался. Он очень стар и носит косичку — мы видели, как она покачивалась над его садовым креслом. Верхний этаж дома он сдает; там обитает американский генерал-майор, достопочтенный Зенон Ф. Тупоумен из Цинциннати. Мы видели во дворе кабриолет миссис Тупоумен и ее лакеев с сигарами во рту; все нижнее семейство, кажется, обслуживает один дряхлый старик, который едва держится на йогах и не моложе графа де Флорака.
Мадам де Флорак и мой батюшка беседовали о моей профессии, и графиня сказала, что это ne belle carriere [67]. Полковник ответил, что это лучше, чем служить в армии.
— Ah, oi, monsier [68], - отозвалась она с явной грустью.
Тут он заметил, что теперь я, возможно, приеду учиться в Париж, раз он знает, что здесь у него верный друг, который присмотрит за его мальчиком.
— А вы разве не приедете присмотреть за ним, mon ami [69], - спросила француженка.
Отец покачал головой.
— Скорей всего, мне придется вернуться в Индию, — сказал он. — Мой отпуск истек, и теперь я беру дополнительный. Если я получу следующий чин, то могу не ехать, А без этого мне не по средствам жить в Европе. Мое отсутствие, скорей всего, будет недолгим, — добавил он, — да и Клайв теперь достаточно взрослый, чтобы обходиться без меня.
Не потому ли в последние месяцы отец ходил такой мрачный? Я опасался, что всему причиной — мое мотовство, хотя ты знаешь, я всячески старался исправиться: счет портного сократился нынче вдвое, долгов почти никаких и с Моссом за его проклятые кольца и побрякушки я расплатился дочиста. Когда мы вышли от мадам де Флорак, я расспросил отца про эти невеселые новости.
Оказывается, он и вполовину не так богат, как мы думали. Он говорит, что, с тех пор как вернулся домой, тратит намного больше, чем может себе позволить, и очень сердится на себя за свою расточительность. Поначалу он думал совсем выйти в отставку, но за эти три года обнаружил, что не может прожить на свой доход. Если он дослужится до полного полковничьего чина, то будет получать тысячу фунтов в год. Этого, вместе с деньгами, вложенными им в Индии, и тем немногим, что хранится у него здесь, вполне хватит нам обоим. Видно, ему даже в голову не приходит, что я тоже могу кое-что заработать своим искусством. Допустим, я продам за пятьсот фунтов "Битву при Ассее". Тогда я смогу продержаться довольно долго, не прибегая к отцовскому кошельку;
Виконт де Флорак зашел за нами, чтобы вместе пообедать, но полковник сказал, что ему не хочется выходить из дому, и мы с виконтом отправились вдвоем. Обед он заказал в "Trois Freres Provencax" [70], а платил, разумеется, я. Потом мы пошли в один небольшой театрик, и он повел меня за кулисы — любопытнейшее, скажу я тебе, место! Мы явились в уборную к мадемуазель Финетт, которая выступала в роли маленького барабанщика, — она исполняет знаменитую песенку с барабаном. Он пригласил ее и нескольких литераторов отужинать в Cafe Anglais [71], и я вернулся домой страшно поздно, просадив двадцать наполеондоров в игру под названьем "буйотта". Это все, что осталось от двадцатифунтовой ассигнации, которую мне подарил на прощание наш милейший Бинни, процитировав при сем известное тебе место из Горация: "Neqe t choreas sperne, per" [72]. О, какое чувство вины я испытывал, когда в такую поздноту возвращался домой, в Hotel de la Terrasse, и тихонько пробирался к себе в номер. Впрочем, полковник крепко спал; его милые старые сапоги стояли на часах у дверей его спальни, и я проскользнул к себе, тихо, как мышь.
P. S. Среда. Остался еще неисписанный: листочек бумаги. Я получил письмо от Джей Джея. Он был на предварительном просмотре в Академии (значит, его картина принята) и узнал, что "Битву при Ассее" отвергли. Сми сказал ему, что она слишком велика, но, должно быть, она просто никуда не годится. Я рад, что меня там нет и я избавлен от дружеских соболезнований.
Пожалуйста, навести мистера Бинни. С ним приключилась беда. Он ехал на папиной лошади, упал на мостовую и повредил ногу себе и, боюсь, Серому. Будь добр, проверь, как у них ноги; из письма Джона мы ничего толком не поняли. Это стряслось, когда он, то есть мистер Б., собирался в Шотландию повидать родственников. Ты ведь знаешь, он вечно собирается в гости к своей шотландской родне. Он пишет, что все это пустяки и чтобы полковник не думал спешить с приездом. Меня тоже сейчас не тянет домой — встречаться со всеми этими юнцами от Гэндиша и из натурного класса и видеть, как они скалят зубы по поводу моей неудачи!..
Родитель, конечно, послал бы тебе привет, да его нет дома, а я остаюсь всегда преданный тебе
_Клайв Ньюком_.
P. S. Он сам предложил мне поутру денег. Ну, что за добрый и милый старик!"
"От Артура Пенденниса, эсквайра,
Клайву Ньюкому, эсквайру.
Газета "Пэл-Мэл", — политические ведомости, литературное обозрение и светская хроника.
Кэтрин-стрит 225, Стрэнд.
Любезный Клайв!
Крайне сожалею, что для твоей грандиозной картины, "Битва при Ассее", не нашлось места на выставке Королевской Академии, и от души сочувствую Фреду Бейхему, который, кстати сказать, с недавних пор занял ответственный пост художественного критика "П-М", Твой неуспех стоил Фреду Бейхему по меньшей мере пятнадцати шиллингов, так как заготовленный им для газеты, пламенный панегирик твоему творению, разумеется, пришлось из-за этого выбросить в корзину. Ну да не беда!; Мужайся, мой сын, мужайся! Герцог Веллингтон, как тебе известно, тоже, прежде чем победить при Ассее, по-. терпел поражение при Серингапатаме. Надеюсь, впереди у тебя новые битвы, в коих счастье тебе улыбнется. В городе не слишком много говорят о твоем провале. Сейчас, видишь ли, идут интересные парламентские дебаты, и "Битва при Ассее" как-то не очень занимает общественное мнение.
Был я на Фицрой-сквер, в доме и на конюшне. Ноги Гуигнгнма в целости и сохранности. Лошадь упала не на колени, а на бок, и никак не пострадала. Куда хуже дела мистера Бинни: он вывихнул лодыжку, и сейчас у него сильное воспаление. Ему, наверно, придется пролежать на диване много дней, а возможно, недель. Но он, как ты знаешь, оптимист и все житейские беды сносит с философским спокойствием. К нему приехала сестрица. Не знаю, служит это ему утешением в болезни или только отягчает ее. Он, как известно, весьма саркастичен, и я так и не понял, радуют его родственные объятия или докучают ему. Последний раз он видел сестру перед отъездом в Индию, когда она была еще девочкой. Сейчас это — при всем моем почтении — бойкая, пухленькая и Миловидная вдовушка, очевидно, успевшая вполне утешиться после кончины своего мужа, — капитана Маккензи, в Вест-Индии. Мистер Бинни как раз собирался навестить своих родственников, проживающих в Массельборо, близ Эдинбурга, когда произошел трагический случай, помешавший ему посетить родные берега. Письмо, в коем он сообщал о своем несчастье и одиночестве, было выдержано в столь патетических тонах, что миссис Маккензи с дочкой тут же села на Эдинбургский пароход и поспешила к одру больного. Они захватили твою берлогу — спальню и гостиную, — и последняя, по словам миссис Маккензи, больше не пахнет табаком, как в момент их водворения. Если у тебя остались там какие-нибудь бумаги — счета или billets-dox [73], - эти дамы, согласно милому обычаю своего пола, без сомнения, прочли их все до единой. Дочь — веселая, голубоглазая и светловолосая шотландочка с очень мелодичным голосом; она безо всякого аккомпанемента, сидя на стуле посреди комнаты, поет бесхитростные баллады своей родины. Позавчера вечером я имел удовольствие слышать из ее алых губок "Берет красавца Данди" и "Джока из Хейзлдина", хоть и не первый раз в жизни, но впервые в исполнении столь милой певуньи. Обе леди говорят по-английски с интонацией, свойственной жителям северных графств, но акцент у них весьма приятный и, я бы сказал, не такой сильный, как у мистера Бинни: дело в том, что капитан Маккензи был англичанин, и супруга усовершенствовала ради него свое исконно массельборосское произношение. Она рассказывает всякие занятные истории про него самого, про Вест-Индию и прославленный пехотный полк, в котором он служил капитаном. Мисс Рози пользуется большим расположением дядюшки, а мне выпало счастье снабжать их через редакцию "Пэл-Мэл" бесплатными билетами на спектакли, панорамы и иные развлечения нашего города, дабы сделать их жизнь в столице еще более приятной. Они, кажется, не слишком интересуются живописью, Национальную галерею сочли скучнейшим местом, а в Королевской Академии пришли в восторг лишь от портрета Макколлопа из Макколлопов, написанного нашим знакомым, носящим то же имя. Зато они совершенно очарованы выставкой восковых фигур мадам Тюссо, где я имел счастье представить их нашему другу, мистеру Фредерику Бейхему, который, зайдя потом в редакцию со своими бесценными заметками по искусству, особливо расспрашивал об их материальном положении и объявил, что завтра же готов предложить руку любой из них, если только старик Бинни даст за невестой приличную сумму. Я заказал для наших дам ложу в опере, куда они отправились в сопровождении крестного мисс Рози, капитана Гоби из того же полка, и имел честь навестить их во время спектакля.
