Шолом-Алейхем - Менахем-Мендл. Новые письма
Вышеподписавшийся
(Дер Фрайнд, № 202, 1903)[609]
49. В Америку
Два последних письма, написанных Менахем-Мендлом из Егупца
Пер. В. Дымшиц
Первое письмо
Дорогому другу, почтенному и именитому, учителю и наставнику Шолом-Алейхему, да сияет светоч его!
Прежде всего, уведомляю Вас, что я, слава Богу, пребываю в добром здравии, благополучии и мире. Господь, благословен Он, да поможет и впредь получать нам друг о друге только добрые и утешительные вести, как и обо всем Израиле, аминь!
Затем, знайте, что я забросил писательство, это дело нестоящее, то есть, может быть, и стоящее, да только не для меня, то есть делом-то оно для меня могло бы быть, и даже неплохим, одно плохо — не хотят печатать. В письмах из редакции меня просят, чтобы я перестал им писать, поскольку я, дескать, и так слишком много написал, у них, дескать, нет ни времени, ни сил читать всю мою писанину, ту, которую я им отправил, и добавляют, что они в этом не виноваты. Люди им говорят, что моя писанина никуда не годится; это, дескать, одни слова, много, слишком много слов, слишком похоже на шарж (я не знаю, что такое «шарж», но, коль скоро люди говорят «шарж», пусть будет «шарж», может, Вы знаете, почему они так говорят, люди-то ведь не спятили…). Поэтому в редакции меня просят, чтоб я перестал слать письма, они их даже читать не будут… Послушался я их и больше уже не пишу… Одного я только не понимаю: коль скоро мои писания называют «шаржем», как же я должен называть их писанину? Я-то думаю, что вся эта писанина всех этих писак, которые… Ладно, ничего, молчу, я ничего дурного, избави Бог, ни про кого не говорю, я, как Вам известно, далек от злословия, коли их печатают, значит, то, что они пишут, — хорошо, потому что было бы плохо, так не печатали бы… Я полагаю, что все зависит от удачи, на все нужно счастье; возьмите, например, нового редактора Лейзера Кукермана. Кем он был раньше? Маклеришка, торговал якнегозом, потом стал комиссионером по мучным делам. А нынче? Нынче он, с Божьей помощью, редактор газеты! По правде говоря, в газете пишут другие, не он, но титул редактора — великое дело! — шутка сказать, титул редактора! Его имя, начертанное полностью, разлеглось, как граф, под каждым номером — редактор Лейзер Кукерман — и что тут сделаешь! Нам бы с Вами воистину удачи так, как правда то, что я покупал у него, у редактора этого, акции «Путивля», и «Мальцева», и «Брянска», и все такое прочее и разорился на этом. Сказал бы мне кто тогда, что он будет редактором газеты!.. Не хочу, не дай Бог, говорить о нем плохо, я, как Вам известно, далек от злословия, скажу только об одном, об удаче. Мы оба два одинаково крутились на бирже в Егупце, одинаково слонялись по одному таретару[610], но он в конце концов стал редактором газеты, а я, растяпа, измучен и растерзан, и одному Богу ведомо, доколе мне суждено маяться на свете!.. Короче говоря, я забросил писание и пустился в другое предприятие, которое тоже имеет отношение к литературе, а именно: я занимаюсь абоментами[611], то есть я теперь торговый агент по еврейским газетам и книжкам[612], через меня выписывают все еврейские газеты и журналы, и тем я себе зарабатываю, слава Тебе Господи, на честный кусок хлеба, то есть большого счастья нет, но ничего, живем. Короче говоря, имеешь живую копейку, коль скоро, как Вы говорите, деньги крутятся… Заработок это почтенный, но совсем не легкий, можно даже сказать тяжелый, очень тяжелый заработок, потому что ведь не все люди честные, а большинство абоментов — людишки капризные, у всякого своя дурь, и надо быть крепче железа, чтобы выносить любое сумасшествие. Представьте себе, пока добудешь абомента, кровью нахаркаешься! Прежде чем до него дойдет, что он должен подписаться, немало воды утечет.
«Знаю я, — говорит он, — что такое еврейские газеты, да еще к тому же на жаргоне!» И начинает торговаться из-за цены, да еще и сердится, почему это ему не сбросят несколько процентов. «Что вы, — говорит он, — пристали?» А когда, с Божьей помощью, он уже подпишется, так хочет, чтобы то, на что он подписался, ему доставили в тот же день прямо к завтраку. Если пройдет лишний день, жизнью рискуешь. Что же происходит, когда, например, кто-нибудь подпишется, а проходит неделя, и вторая, и третья, и четвертая, и пятая, и шестая, а газеты нету? Небеса разверзаются! Мне приходилось, представьте себе, по полтора месяца сидеть и ждать — а газеты нет как нет! Писал в редакцию письмо за письмом, пробовал отбить телеграмму — не отвечают! Меня чуть не съели, пока Бог надо мной не смилостивился — пришел листок. Думаете, всем? Боже упаси! Одному пришел, другому нет. Поднялся крик: «Почему ему пришел, а мне нет? У меня что, не деньги, а полова?» Нужно снова писать в редакцию, а редакция молчит! Тут приходит еще один абомент с новой жалобой: «В чем дело, почему мне пришли две газеты?» Значит, новая история, редакция по ошибке выслала одному две газеты, а другому — ни одной. Снова написал в редакцию, снова никакого ответа. Бог помог, все абоменты получили наконец газеты, тут начинается новое представление: у одного не хватает шестого номера, у другого — второго, а третьему два раза пришел тринадцатый! Снова написал в редакцию, снова никакого ответа. Тут с криком вваливается еще один: «Еврейская редакция, нате глядите!» Гляжу, а ему перекрутили имя: вместо «Господину Мейеру Пинхасовичу Флейшбергу» написано вверх тормашками «Мейеру Флейшовичу Пинхасбергу» — все, Боже упаси, перевернуто! Есть у меня еще один абомент, кажется, подписал его как следует: «Господину Эфраиму Шиндлеру», так они вставили «в» и получилось «Швиндлеру»…[613] «Вы знаете, — говорит мне как-то раз этот Эфраим Шиндлер, — что я устрою вашей распрекрасной редакции за этого „Швиндлера“ такой праздничек, что они меня надолго запомнят!» Еще один абомент гонялся за мной с палкой, кости хотел мне переломать — и был прав: представьте себе, его зовут Зейдл Бессонов, а они взяли и сделали из него «Вейдла Безносова», счастье еще, что редакция сжалилась надо мной, исправила все ошибки, и с этих пор листок стал приходить как положено. Представьте себе, это только так говорится «как положено», иной раз «как положено», а иной раз — нет. И когда листок не приходит, поверьте мне, я — конченый человек, мне либо из дома бежать, либо на чердаке прятаться — такие все капризные! Один абомент не похож на другого. Например, у меня есть один «субботний», то есть такой, который читает только по субботам. Чем же я виноват, что листок приходит в воскресенье, в понедельник или вообще в среду? Он мне жизнь укорачивает! Он хочет, чтобы я написал в редакцию, чтобы ему присылали газету по субботам, но они меня слушаются, как, я не знаю, кота, и шлют ему как раз в среду, так он ловит меня и смешивает с грязью, я от него уже прячусь, чтобы он меня не видел, так он врывается ко мне домой и кроет меня, как последнего, а я должен молчать, что ж тут поделаешь? Это же мой заработок! Теперь у меня есть еще один «половинный» абомент, то есть такой, который подписался у меня только на полгазеты, то есть напополам со мной; он мне пообещал, что как только прочитает листок, так сразу же отошлет его мне обратно, и я смогу его отдать еще кому-нибудь, одна беда, пока он мне его пришлет, проходит без малого сто лет, а я не могу ничего ему сказать, потому что мы, дескать, не договорились, сколько времени он имеет право держать газету, и что ты ему на это скажешь? Я-то уверен, что у него у самого пара абоментов на этот самый листок. Вот и получается, он читает совершенно бесплатно, да еще и зарабатывает на мне… И еще есть у меня один абомент, который приходит читать ко мне домой, и дело тут не в том, что он читает, а в том, что он курит, моя хозяйка сколько раз уже давала ему понять, что он курит очень крепкие папиросы, такие, что, дескать, можно задохнуться. А он не обращает на нее внимания и дымит как паровоз. Что я могу с ним поделать? Выгнать его невозможно, поскольку у меня вроде как лавка, а в лавку ведь приходят всякие покупатели, черт бы их побрал, а ты молчи!.. Но что с того? Все прочие абоменты — золото по сравнению с теми, которые только глянут в содержание и уже считают себя знатоками литературы. Таких совершенно невозможно вынести! У меня есть один такой, который всякий раз, как встретит меня, так задерживает на два часа и пересказывает все, что прочел за неделю, пережевывает одно и то же по сто раз, не пропуская ни малейшей ерунды. А еще у меня есть такой, что, если у него появляется какой-нибудь вопрос, так он сразу приходит ко мне домой, чтобы я ему это разъяснил, и что бы я ему ни сказал, ему все не нравится. Он, дескать, лучше знает. Если вы, говорю я ему, знаете лучше, зачем же вы ко мне приходите? Непонятно! А еще у меня есть такой, которому не нравится ничего, кроме Ваших фельетонов. И когда ему приходит газета без фельетона, он швыряет мне ее в лицо и требует, чтобы я отослал ее обратно в редакцию. «Я, — говорит он, — настаиваю на том, чтобы весь листок состоял из фельетонов Шолом-Алейхема!»
