Лесь Мартович - Хитрый Панько и другие рассказы
Семен тоже замялся, он помолчал немного, уставился в землю — и снова:
— А знаешь, — сказал он, — что он говорит?
— Кто?
— Да Юрко, кто ж еще! Ты, говорит, приводи себе, говорит, хоть десять комиссий, а я, говорит, привезу адвоката, и все у тебя пойдет прахом. Вот что он мне через людей передает, чтоб его возило на собственных ребрах! Ну да, брат, я еще въемся тебе в печенки! Я об этом рассказал своему адвокату, так, знаешь, что он посоветовал? — закончил уже не так смело Семен.
Семениха стояла с таким видом, словно была чем-то пристыжена, и не произносила ни слова. Семен опять уставился в землю и уже не выговаривал, а жевал слова:
— Он мне посоветовал: коли, грит, Юрко берет адвоката, так бери и ты. Потому, грит, коли у него будет адвокат, а ты один будешь, так это, грит, все равно как если б Юрко пошел бы на тебя с цепом в руках, а ты против него с голыми руками. Кто б тогда, грит, от кого побежал? Да так оно в аккурат и есть! Что мужик, сама посуди, понимает в законах? Мужику по плечу цеп, сапка, коса, а что касается грамоты, так тут мужик глуп, как, понимаешь, эта стенка!
С этими словами Семен выпрямился на лавке, повернулся вправо, согнул палец и постучал суставом о стену.
— Потому как, понимаешь, это не штука, к примеру, понести расходы… А вдруг его адвокат да напустит на меня туману или другое что? Тогда пиши пропало!
Семен сплюнул и искоса поглядел на жену, ожидая, что она ему на это скажет? Но Семениха решила, что разговор кончен, и направилась к двери… Семен чуть с места не вскочил, чтоб ухватить ее за пояс.
— Да погоди ты, я же хочу с тобой кой о чем посоветоваться!
Семениха остановилась, испуганная. Советоваться — теперь?! Свинью уже продали, и опять советоваться! Сам говорит «советоваться», а толкует про адвоката. Сказать бы, что муж пьян, так Семениха понять не может, где бы и чего бы он мог нынче хватить? Сказать бы… Нет, тут что-то не так. А Семен между тем бубнил:
— Расходы он мне все вернет. Так мне говорил мой адвокат. О, это голова, хоть и не нашей веры! Быть адвокатом — не каждому дано. Что он мне со своим Бабишоком, коли я против него своего Розника выставлю? Он их обоих в угол загонит.
Семен немного помолчал, а жена попрежнему не знала, что ей делать? Уж не заболел ли муж, не про нас будь сказано? Ходит там через, чужие села, — может, и прицепилась к нему какая хворь? Да будь что будет, а надо ему это сказать:
— Да ты ж мне это говоришь, а я, ей-богу, не пойму что…
Семену сделалось неловко.
— Гм, в том-то и беда. Да слышишь же: люди передают, что Юрко адвоката берет. Я против него вызвал комиссию, а он адвоката берет, чтоб по-своему все повернуть. Так, вот, понимаешь, и мне надо взять адвоката. А расходы он мне все должен будет до последнего гроша вернуть. Мой адвокат хочет двенадцать левов за то, чтоб сюда приехать, и нужно дать, ничего не поделаешь.
Семениха помертвела: побелела как мел, губы стали лиловыми, как сирень, а глаза наполнились слезами.
— Господи милосердный! Ишь, какую он мне начал чепуху городить! Ему и эти последние крейцеры в сундуке мешают! Унес бы все, что есть, из хаты и роздал бы адвокатам. И греха ты не боишься? Да лучше бы все огнем пожгло! Я молчала, а теперь, ей-богу, не стану молчать. Из горла у тебя выдеру, а не дам! У людей хозяева норовят в дом, а этот последнюю животину отдал бы, только бы сунуть в пасть адвокату!
Семен не ожидал этого. Он не знал, что отвечать, как защищаться, и молчаливо слушал женину ругань. Наконец решился ответить:
— Да ты погоди! Не знает еще, что к чему, а уж подняла такой крик, что птица на крыше не усидит! Да он же все расходы вернет…
Семениха перебила его:
— Показывай мне груши на вербе! Не дам, хоть убей, не дам! — крикнула она.
Семен вскочил с лавки, стал возле стола, выгнулся, точно кот, готовящийся прыгнуть на мышь, и сжал правую руку в кулак, словно собираясь швырнуть в жену камнем.
— Цыц! Слышишь, цыц! — заорал он на жену. — Подумать только: она меня расточителем обзывает! Ой, не попадайся лучше мне под руку! Ишь ты, лезет мне советы давать… Советчица! Цыц! Советы мне дает!.. А ну-ка к горшку! Там твое дело!
И началась в хате у Семена такая ссора, что, услышав крики, прохожие останавливались. Семен закончил ссору тем, что вынул из сундука все деньги и понес их адвокату.
VВ четверг утром Семен не вышел в поле, так как в полдень должна была приехать комиссия. Он был занят тем, что сзывал к себе дружески расположенных к нему людей, чтобы они были у него за свидетелей. И люди эти явились: пришел войт, пономарь и два дальних родственника Семена.
Эти люди пришли, во-первых, потому, что хотели оказать Семену соседскую услугу: свидетельствовать, если понадобится, в его пользу; во-вторых — потому, что комиссия очень редко приезжает в село, и хозяева в таких случаях жертвуют своим рабочим днем. Больно уж тянет их поглядеть на лошадь, запряженную в экипаж с колокольчиком, на судью в чиновничьей фуражке, на сгорбленного писаря. А тут еще два адвоката собираются приехать. Кто кого?! А войт пришел еще и потому, что он обязан быть там, где появляется какой-нибудь чиновник. Таковы были причины, побудившие этих людей притти к Семену. Однако эти причины были только так, для отвода глаз, а на самом деле всех этих людей привело сюда совсем другое. Они не столь были расположены к Семену, сколь ненавидели Юрка, и хотели насладиться тем, как Юрко проиграет процесс, и, может быть, ввернуть и самим какое-нибудь словцо, которое бы Юрку пошло во вред.
За что они ненавидели Юрка? Коротко сказать — за то, что этот неречистый Юрко — «читальник»! Чем это грозило им, они не могли бы сказать, но нутром чувствовали, что Юрко этим словно бы чинит им какую-то пакость.
Ненавидели они Юрка за то, что он организовал читальню и очень ревностно посещал ее. Ненавидели его за то, что, когда происходили какие-нибудь выборы, Юрко бросал работу и хоть сам и не отваживался вступать в споры с комиссией и, голосуя, нередко путал, но зато ходил от хаты к хате, сзывал людей и, стоя возле канцелярии, следил за ними, точно пастух за стадом, чтоб оно никуда не разбегалось. Ненавидели они его за то, что Юрко только и ждал случая, чтобы его куда-нибудь послали по делам читальни. Он относил письма на почту и приносил с почты в читальню газеты. В общем они ненавидели Юрка за то самое, за что его любили посетители читальни.
Они видели, что в селе возникает какая-то новая порода людей, которая хочет сломать старые обычаи. А им эти обычаи были по душе.
Эти обычаи были таковы: не видеть света дальше своего родного села; не возмущать сельскую поэтическую жизнь никакими новыми стремлениями; сохранить на возможно более долгий срок наивные детские взгляды на все окружающее. Они не располагали ничем для того, чтобы одолеть в борьбе новую породу людей, и, кроме того, вынуждены были в глубине души признать правоту сторонников читальни. Но тем сильнее они их ненавидели.
Войт же и по обязанности был противником Юрка, боясь, что сторонники читальни при перевыборах скинут его с должности, и в то же время страшился присоединиться к ним, так как видел, что поляки, командующие из города крестьянами, ненавидят это новое народное движение.
Войт побрился так, что лицо его блестело, как зеркало, надел новый сардак[5] и нацепил на грудь медаль за участие в войне с босняками. Семен приветствовал войта очень любезно, чуть руки ему не целовал. «Как-никак, — думал он, — войт знается с панами. Может, какое-нибудь словцо за меня вставит? Этого, верно, будет достаточно, коли судьям увидит, что войт со мной хорош. Вот, подумает, порядочный хозяин, раз сам войт с ним дружбу водит; стоит повернуть дело в его пользу. Что ж? Нам неведомо, кому и чем надо угождать».
А Юрко тихонько поднялся еще затемно, вышел во двор, сложил бороны на повозки, прихватил с собой челетку[6] ячменя и приготовился ехать в поле. Жена, заметив это, бросилась из хаты — и:
— Юрко! Ты, — говорит, — куда?
— Видишь, сеять.
— Да ты не прикидывайся дураком! Комиссия ж приедет!
— Я, видишь, понимаешь, не того…
Юрчиха знала, что если его не заманить в хату, он уедет на поле. Но что с ним можно поделать во дворе? Обязательно сбежит куда-нибудь!
— Что ж ты поедешь без завтрака? Иди позавтракай.
Юрко уж рад бы и не завтракать, только бы в хату не входить.
— Я знаешь, не хочу, — врал он, отнекиваясь, — сунь, понимаешь, краюху хлеба… того… в торбу — и все.
Юрчиха настаивала:
— Так я тебя и отпущу с краюхой хлеба в поле! Точно батрака какого… Да иди же, Юрцуня, иди. Только на минутку, сейчас же и выйдешь.
Юрко отказывался.
— Зайди, я тебя прошу!
Юрко был такой, что и малого ребенка послушается, не то что жены. Он вошел в хату, решив однако: пусть жена что угодно говорит, а он никуда не пойдет! После завтрака жена сказала Юрку, чтоб он надел чистую рубаху. Юрко отказывался, но жена уперлась: надень да надень! Юрко поддался уговорам, но пойду, думает, в чистой рубахе на работу. Но вот жена начинает уговаривать его, чтоб он, когда наступит полдень, пошел на суд.
