Лесь Мартович - Хитрый Панько и другие рассказы
Юрчиха настаивала:
— Так я тебя и отпущу с краюхой хлеба в поле! Точно батрака какого… Да иди же, Юрцуня, иди. Только на минутку, сейчас же и выйдешь.
Юрко отказывался.
— Зайди, я тебя прошу!
Юрко был такой, что и малого ребенка послушается, не то что жены. Он вошел в хату, решив однако: пусть жена что угодно говорит, а он никуда не пойдет! После завтрака жена сказала Юрку, чтоб он надел чистую рубаху. Юрко отказывался, но жена уперлась: надень да надень! Юрко поддался уговорам, но пойду, думает, в чистой рубахе на работу. Но вот жена начинает уговаривать его, чтоб он, когда наступит полдень, пошел на суд.
— Нет, ни за что не пойду!
— Да побойся же бога! — убеждает жена. — Ты посмешищем сделаешься. Никто не поверит, что у тебя характер такой, а скажут, что ты дурак.
Юрко упорствовал:
— Пускай говорят!
Юрчихе просто непонятно было такое упрямство. Она убеждала его, как могла, а он — все нет да нет!
— Потому, видишь, коли пойду — так проиграю, — отговаривался он.
— Проиграешь — тоже невелика беда! Адвокат мне сказал, что дело идет не обо всем участке, а лишь о нескольких бороздах. Бог с ним, коли проиграешь, — лишь бы посмешищем не стать.
— Пускай, понимаешь, отберет, — стонет Юрко.
— Пускай бы уж отобрал, — возражает жена, — да только чтоб было, как у людей. А это ж как выйдет? Отберет, а тебя и не будет при этом.
— Я все-таки, понимаешь, не пойду, — заупрямился Юрко.
Юрчиха не знала уж, что и сказать ему. Был бы он плохой муж, лодырь, пьяница никудышный — изругала бы, осрамила бы, и — пропадай ты пропадом! А то ведь и работник добрый, и человек такой мягкий, чисто голубь; один только недостаток: неречист и робок. Что тут делать и как тут быть? Думала Юрчиха, думала и придумала:
— Знаешь что, Юрко, пойдем вместе. Ты там только постой, чтоб люди не подумали, что я вдовая.
Юрко согласился:
— Разве что так…
Ровно к полдню явились Юрчиха с мужем на участок, где должно было происходить судебное разбирательство. По дороге она наставляла мужа, чтобы он поцеловал сначала руку судье, а затем своему адвокату. Юрко не соглашался:
— Я, знаешь ты, даже не слышу всего этого…
Слышит Юрко или нет, а Юрчиха продолжала его наставлять: и как ему стоять, и что ему говорить, — столько Юрку наговорила, что он только глазами захлопал, да и говорит:
— Коли ты, понимаешь, вот как, — так я, знаешь, лучше ворочусь.
Юрчиха смолкла. Уж больше ничего ему не говорила, — только бы шел!
На спорном участке уже стояли Семен, войт, пономарь и с ними еще двое людей. Поэтому Юрчиха с мужем остановились поодаль, чтобы не стоять на виду рядом с Семеном. В группе, окружавшей Семена, велись разговоры, а Юрко с Юрчихой дожидались молча.
Через три часа подъехали два экипажа. Юрко с женой подошли поближе.
Судья был зол, так как его растрясло и от этого разболелась голова. Он поднял крик на Семена за то, что тот из-за такого пустяка затеял процесс. «Договоритесь сами!»— кричал он. Но ни Семен, ни Юрко не знали, что им делать. Судья злился еще и потому, что было два адвоката и он не мог покончить с этим делом сразу, — то есть повести его так, чтобы мужики ушли домой ни с чем, а ему бы не потребовалось составлять протокол.
Тем временем Юрко, стоя в стороне, рассуждал сам с собой: «Если только судья начнет на меня кричать, я скажу: пускай забирает, а сам удеру». Но никто на него не кричал. Когда судья увидел, что ему не удастся, ввиду присутствия адвокатов, прогнать тяжущиеся стороны домой, он — рад не рад, а взялся за разбор дела: велел Семену указать, что именно Юрко захватил, и рассказать, когда и как это произошло. В ответ на это судья услышал от Семена следующее:
— Когда захватил, я не знаю, а сколько захватил — не скажу.
— Вот это лучше всего! — произнес судья. — Зачем же я сюда приехал? Если ничего не знаешь, так я уеду обратно.
Розник отвел Семена в сторону и велел ему рассказать суду все до конца, — в противном случае получится плохо. После этого Семен стал говорить уж что-то слишком много. Он начал с того сухого кома, который каждый год приходилось разбивать сапогом.
Юрчиха слушала-слушала, и ей показалось, что Семен что-то больно много врет. Боясь, что вранью Семена поверят, она шопотом подзуживала мужа:
— Скажи, что это неправда.
Но Юрко и бровью не повел. Убедившись, что ей не заставить мужа разговаривать, она решила вмешаться сама и начала возражать Семену и перебивать его:
— Это неправда!
— А вот и врете!
В конце концов, то и дело перекрикивая Семена, она заговорила тоже. Семен — свое, а Юрчиха — свое.
Судья накинулся на Юрчиху:
— А ты что тут делаешь? Ты кто такая?!
— Я жена его, — ответила Юрчиха и указала на Юрка. — Да говори же! Чего молчишь? Не слышишь, что Семен тебя топит? — говорила она громко Юрку; не потому, что он не слышал, а затем лишь, чтоб и судья и адвокат сообразили, наконец, что Юрко неречист.
Но это ничуть не помогло. Судья запретил ей разговаривать: если еще хоть словом обмолвится, он ее оштрафует.
Перетрусившая Юрчиха зашептала адвокату, чтоб он говорил вместо Юрка, потому как Юрко неречист. Адвокат успокаивал ее, указывая, что ему еще не время говорить, но она попрежнему очень боялась и едва сдерживала слезы.
Участок Юрка был до этого под картошкой, а Семена — под рожью. Адвокат Юрка указал судье на то, что участок Юрка вспахан, а между тем стерня даже не затронута — ибо на последней борозде вспаханного участка не было ни единой соломинки. Ясно как на ладони, что Юрко не виноват.
Судье очень понравилось наблюдение, сделанное адвокатом, так как после него уже не требовалось выслушивать свидетелей. Адвокаты подсчитали издержки, велели Юрку и Семену расписаться, судья что-то пробормотал себе под нос, и все кончилось.
Розник сразу же сел в экипаж и завел для виду какой-то разговор с писарем, — чтобы не пришлось сообщать Семену, чем кончилось дело. Зато второй адвокат громко сказал Юрку и Юрчихе:
— Ну, вы выиграли. Семен обязан вам возместить расходы в сумме десяти левов.
Юрко закашлялся:
— Я, понимаешь, ничего, видишь, от него не хочу.
Юрчиха была другого мнения:
— Да что это ты, Юрко? Тебе так тяжело достается каждый крейцер — и дарить ему такие деньги! Ты хочешь бросить на ветер тот крейцер, что с таким трудом зарабатываешь?
Юрко опять закашлялся:
— Понимаешь, от работы еще никто, знаешь, не того; пускай, знаешь пропадает.
Комиссия уехала. Семен стоял как в воду опущенный. Не знал, верить адвокату Юрка или нет? С одной стороны, ему казалось странным, чтобы он мог проиграть дело, но опять же тут что-то в этом роде есть, раз адвокат Юрка такое говорил, а Розник хоть бы слово пропищал. Не хотелось Семену верить, что он проиграл дело, но вместе с тем у него не было ни малейшего повода радоваться окончанию процесса.
— Это они что-то натворили, — цедил сквозь зубы Семен, обращаясь к своим, — налетели, как птицы, посидели, как на угольях, и исчезли, как дым. Я этого, ей-богу, не понимаю.
VIЕще по дороге домой Семен думал о том, что будет бить жену, — так он был разъярен! Но когда дошел до своего дома, он уже не чувствовал ничего, кроме досады, что затеял дело, и обиды на комиссию. Деньги с него взяли, велели уплатить еще судебные издержки, разругали хорошенько и уехали!
«Дурака везде бьют, — думалось Семену. — Что ни говорил им — все было плохо, ни одного слова кстати не сказал. Кабы я все умно говорил — кто знает, может и в мою пользу вышло?»
Жене он ничего не сказал, даже не обратился к ней ни с одним словом. Сразу же по возвращении домой, взялся за работу. Думал, что за работой обо всем забудет. Да не тут-то было! Только и дум, что о комиссии.
— И к чему мне было начинать? — корил он себя. — Пускай бы пропадала там к чортовой матери!
В хату он боялся заглядывать, так как знал, что жена зацепит его, и тогда начнется драка. Чувствовал, что виноват, но только не понимал почему? Все будто делал так, как надо, будто иначе и нельзя было делать, — а все обернулось к худу.
— Не надо было свинью продавать, не надо было денег из дому уносить. Я сам себя ограбил, вот что!
Эта мысль не выходила у него из головы. Днем не давала работать, а ночью спать. По лицу жены понимал, что и она то же самое думает. Боялся жены, а она его — еще больше. Оба чувствовали, что она не вытерпит и начнет его попрекать, а он тоже, в свою очередь, не вытерпит и затеет драку. Оба поглядывали друг на друга со страхом и ненавистью. Боялись, что вот-вот сдерживаемое с таким трудом молчание прорвется; и еще пуще ненавидели друг друга — точно собака, норовящая укусить, и кот, готовый фыркнуть и царапнуть.
Оба чувствовали, что конец молчанию непременно наступит. И чем дальше он оттягивался, тем сильней становились их страх и ненависть.
