Петрюс Борель - Шампавер. Безнравственные рассказы
Если тебе смешно, Ларжантьер, посмейся надо мной, смеяться над нею было бы бесчеловечно!
– Мне смешно, Бертолен, слышать из твоих уст слова, столь противные твоим привычкам. И это говорит закоренелый холостяк, убежденный женоненавистник, в общем, человек устоявшихся взглядов! Не по тебе это все! Продолжал бы лучше роль отца Кассандра, для Арлекина[73] ты уже староват.
– Ты решил меня оскорблять?
– Час от часу не легче; нет, положительно, ты влюблен!
– Ну, так что же! Да, я влюблен! И не постыжусь своей скромной любви, любви, внушенной жалостью, и благословляю небо…
– Или обходишься без его благословения!..
– … которое сохранило мне свободу до этого часа, чтобы я мог опекать сиротку…
– Ты что, подписался на Шатобриана?[74]
– … чтобы я сделался ангелом хранителем всеми оставленной девушки и не дал ей погибнуть или пасть от нужды. Теперь она одна-одинешенька; ее несчастная мать умерла три месяца тому назад, изнуренная долгими годами лишений, а более всего видом дочерних страданий. Когда, услыхав стенания Аполлины, я понял, что она теперь осталась одна на свете, я сразу же поднялся к ней утешить ее и предложил чем-нибудь помочь. Я взял на себя заботу о погребении и выхлопотал, чтобы мать ее похоронила мэрия. Впервые мне выдался случай говорить с Аполлиной. Не могу выразить, что я почувствовал, когда вошел в полупустую неубранную комнату, когда девушка осыпала мне руки поцелуями и благодарила меня голосом полным слез. Я был сам не свой, не знаю, ничего не помню, я плакал!.. Стоя на коленях перед грубым ложем, припав к телу матери, обезумевшая от горя, она взывала к ней.
Этот час стоил мне десяти лет жизни!..
И великая жалость превратилась в великую любовь.
Я пришел навестить ее через несколько дней: она была в сильнейшем смущении и все время, пока я был у нее, неподвижно просидела, положив руки на колени; когда же она поднялась, чтобы меня проводить, я увидел, что платье у нее спереди все разорвано и что своими маленькими ручками она силилась прикрыть жалкую нищету.
Я стал усердно посещать ее, мне полюбились тихие и грустные ее речи, и я увлекся ее редкой красотой, потерял голову как юноша и признался ей в своей страсти. Она отвечала мне, что слишком меня уважает, чтобы допустить мысль, что я хочу воспользоваться ее бедственным положением, что она искренне верит в благородство и чистоту моих побуждений, но, приняв решение расстаться с миром, в котором столько выстрадала, она уже написала настоятельнице обители Святого Фомы, прося, чтобы ее приняли в послушницы. Мне стоило большого труда отговорить ее: я убеждал ее, что после перенесенного горя, которое так истощило ее силы, ей не выдержать суровой монастырской жизни. В конце концов она сдалась.
Я не обольщаюсь тем, что нежная Аполлина страстно в меня влюблена: она ласкает меня как отца, для нее я щедрый опекун, друг, исполненный сострадания. Она с особенной силой привязалась ко мне потому, что до сих пор ей приходилось встречать только людей себялюбивых, жестоких. Она добра, отзывчива, приветлива и рассудительна, чего мне еще желать? Гордо отвергла она все подношения и подарки, которые мне случалось ей предлагать; поступать так, говорила она, заставляет ее чувство долга, честная девушка не должна ничего принимать ни от кого, кроме как от своего будущего супруга. Поэтому я пообещал ей, что мы скоро поженимся. Эта мысль наполнила ее радостью. И вот я как раз попросил у нее свидания завтра вечером, в девять часов, с тем, чтобы условиться о свадебных приготовлениях, и как знать… Ты видишь, я не лгу, а вот и ее ответ.
«Дорогой мой Бертолен,
По всей вероятности, важные дела заставили вас избрать столь поздний час: но да исполнится воля моего супруга, – раба его будет ожидать его приезда. Я потушу лампу, чтобы предупредить всякое подозрение со стороны недоброжелательных и нескромных соседей. Приходите тайно.
Ваш друг и супруга в душе».Обдумав все, я решил уехать без предупреждения, дабы избежать тяжести расставания. Я чувствовал, что, если увижу ее, у меня не станет сил уехать. По прибытии я ей напишу; а как только устроюсь в префектуре, вернусь, тайно обвенчаюсь с ней и потом уже только привезу ее в Осер и представлю своим подчиненным как жену, чтобы разом пресечь всякие толки.
Завтра утром я непременно еду; но мне надо как-то передать ей деньги, чтобы бедняжка в мое отсутствие не умерла с голоду.
Уже одиннадцать!.. Прощай, прощай, Ларжантьер! – Бертолен поднялся и направился к дверям; прокурор, слушавший рассказ с холодным вниманием, мрачно и сдержанно проводил его и все время, пока они спускались с лестницы, продолжал свои расспросы.
– Так ты говоришь, Бертолен, что эта Аполлина хороша собой?
– О, друг мой, я много повидал на своем веку, но никогда не встречал такой чарующей прелести: представь себе Эвхаристу Бертена,[75] Элеонору Парни,[76] нимфу, Эгерию,[77] Диану! Высокая, стройная, изящная, бледная и задумчивая, точно снедаемая недугом; уложенные шапочкой волосы венчают ее девичью красоту, а из-за черных густых бровей томно глядят большие голубые глаза.
– Ты, кажется, сказал, что она живет в том же доме, где ты?
– Там же, в конце коридора, как раз над моей квартирой.
Тут Ларжантьер бросился на шею Бертолену и с жаром поцеловал его; нежность, которая не могла не показаться странной со стороны человека высокомерного и сухого.
II
Was ist das?[78]
Девять часов затрезвонили у кармелиток, в Люксембургском дворце, в Сен-Сюльпис, в аббатстве О-Буа, в церквах Сен-Жермен-де-Пре, и весь этот нестройный хор колоколов вторгся в наступавшую тишину.
В это время какой-то мужчина незаметно проскользнул в богатый на вид дом на улице Кассет и, крадучись, поднялся по лестнице; на самом верху он вошел в темный коридор и остановился: из-за дверей доносился чей-то нежный голос. Прильнув ухом к замочной скважине, он услышал слова молитвы. Он тихонько постучал.
– Кто там?
– Откройте, Аполлина, то я!
– Кто это?
– Бертолен.
Она тотчас же отперла проклятую скрипучую дверь с петлями, скрежетавшими, как флюгарка.
– Добрый вечер, друг мой.
– Добрый вечер, моя красавица.
– Простите, что я принимаю вас не так, как положено, без свечей. Я ведь живу так бедно, что занавесок у меня нет и соседям из дома напротив все видно. Но почему же вы выбрали такой поздний час?
– Днем у меня голова забита делами. К тому же яркий свет нимало не располагает к излияниям: что такое любовь без темноты, без тайны?
– Мне не пристало вас осуждать. Я и сама нигде так не люблю господа, как ночами, в церковном полумраке. Вы что-то кашляете, друг мой?
– Ну да, околачиваясь в приемной у министра, я схватил насморк, а вдобавок еще и охрип, словом, извелся вконец.
– То-то мне показалось, что у вас глухой и изменившийся голос. Но поговорим серьезно, мой милый, зачем, скажите, отдалять наш союз? Если люди заметят нашу связь, обо мне пойдут сплетни.
– Терпение, милочка, терпение! Я только что получил официальное назначение в префектуру Монблана и завтра должен ехать; мне надо там обосноваться и, как только все устроится, обещаю тебе, что сразу вернусь и мы сыграем нашу тайную свадьбу; а потом мы тут же уедем из Парижа, и я тебя представлю моим подчиненным уже как жену…
– О, друг мой, я так счастлива!.. Но ты ведь уезжаешь ненадолго, не правда ли? Я буду очень страдать от разлуки с тобой.
– Маленькая законница, если бы ты знала, как я тебя люблю!
– Бертолен, что вы делаете? Не целуйте меня так!..
– Милая!..
– Вы очень уж вольно со мной обращаетесь сегодня, сударь!
– Любимая моя, я обращаюсь с тобой как с женой.
– С женой!.. Но ведь я вам еще не жена.
– Неужели, когда два существа любят друг друга, непременно нужна еще казенная печать, чтобы освятить их союз? Ведь закон только скрепя дет. Мы любим друг друга навечно и мы в том поклялись: мы супруги; а если мы супруги, то за чем же дело стало?
– Всякая связь без божьего благословения греховна.
– Бог, как и закон, только скрепляет.
– Не смею перечить, я не искушена в ученых спорах. Не скрою своей слабости… Только будьте великодушны.
– Я великодушен.
– Пустите меня, Бертолен, сегодня вы не похожи на себя. Чего вы хотите?… Ах! Нехорошо так глумиться над девушкой!.. Палач! Можно ли так мучить?… Я закричу!..
– Кричи!
– Я буду топать ногами, прибегут ваши слуги.
– Не прибегут.
– Ах! Ах! Это дурно, Бертолен!..
…………………………………………………………………………………………………………………………… …………………………………………………………………
– Теперь, друг мой, ты станешь меня презирать, ты оттолкнешь меня, ты уже не захочешь взять в жены девушку без чести, неверную долгу.
– Не говори так, Аполлина, ты меня обижаешь. Верно ты считаешь меня совершеннейшим подлецом. Чтобы я тебя обманул! Нет, никогда! Это еще больше возвышает тебя в моих глазах.
