Джеймс Джойс - Портрет художника в юности
– Все мы грешники, окаянные грешники, – невозмутимо ответил мистер Кейси.
– Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят, – сказала миссис Риордан. – Лучше было бы ему, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и бросили его в море, нежели бы он соблазнил одного из малых сих.[28] Вот слова Священного писания.
– И очень скверные слова, если хотите знать мое мнение, – холодно заметил мистер Дедал.
– Саймон! Саймон! – одернул его дядя Чарльз. – При мальчике!
– Да, да, – спохватился мистер Дедал. – Я же говорю... Я хотел сказать... Скверные слова говорил носильщик на станции. Вот так, хорошо. Ну-ка, Стивен, подставляй тарелку, дружище. Да смотри доедай все.
Он передал полную тарелку Стивену и положил дяде Чарльзу и мистеру Кейси по большому куску индейки, обильно политой соусом. Миссис Дедал ела очень мало, а Дэнти сидела, сложив руки на коленях. Лицо у нее было красное. Мистер Дедал поковырял вилкой остатки индейки и сказал:
– Тут есть еще лакомый кусочек, называется он архиерейский кусочек. Леди и джентльмены, кому угодно?..
Он поднял на вилке кусок индейки. Никто не ответил. Он положил его к себе на тарелку и сказал:
– Мое дело предложить. Но, пожалуй, я съем его сам. Я что-то за последнее время сдал.
Он подмигнул Стивену, накрыл блюдо и опять принялся за еду. Пока он ел, все молчали.
– А погода все-таки разгулялась! – сказал он. – И приезжих много в городе.
Никто не ответил. Он опять заговорил:
– По-моему, в этом году больше приезжих, чем в прошлое Рождество.
Он обвел взглядом лица присутствующих, склоненные над тарелками, и, не получив ответа, выждал секунду и сказал с досадой:
– Все-таки испортили мой рождественский обед!
– Не может быть ни счастья, ни благодати, – процедила Дэнти, – в доме, где нет уважения к пастырям церкви.
Мистер Дедал со звоном швырнул вилку и нож на тарелку.
– Уважение! – сказал он. – Это к Билли-то губошлепу или к этому толстопузому обжоре из Арма![29] Уважение?!
– Князья церкви! – язвительно вставил мистер Кейси.
– Конюх лорда Лейтрима[30], – добавил мистер Дедал.
– Они помазанники Божий, – сказала Дэнти. – Гордость страны!
– Обжора толстопузый, – повторил мистер Дедал. – Он только и хорош, когда спит. А посмотрели бы вы, как он в морозный денек уписывает у себя свинину с капустой! Красавец!
Он скорчил тупую рожу и зачмокал губами.
– Право, Саймон, не надо так говорить при мальчике. Это нехорошо.
– О да, он все припомнит, когда вырастет, – подхватила Дэнти с жаром, – все эти речи против Бога, религии и священников, которых наслышался в родном доме.
– Пусть он припомнит, – закричал ей мистер Кейси через стол, – и речи, которыми священники и их прихвостни разбили сердце Парнеллу и свели его в могилу. Пусть он и это припомнит, когда вырастет.
– Сукины дети! – воскликнул мистер Дедал. – Когда ему пришлось плохо, тут-то они его и предали! Накинулись и загрызли, как крысы поганые! Подлые псы! Они и похожи на псов. Ей-богу, похожи!
– Они правильно сделали, – крикнула Дэнти. – Они повиновались своим епископам и священникам. Честь и хвала им!
– Но ведь это просто ужасно! – воскликнула миссис Дедал. – Ни одного дня в году нельзя провести без этих ужасных споров.
Дядя Чарльз, умиротворяюще подняв руки, сказал:
– Тише, тише, тише! Разве нельзя высказывать свое мнение без гнева и без ругательств! Право же, нехорошо.
Миссис Дедал стала шепотом успокаивать Дэнти, но Дэнти громко ответила:
– А я не буду молчать! Я буду защищать мою церковь и веру, когда их поносят и оплевывают вероотступники.
Мистер Кейси резко отодвинул тарелку на середину стола и, положив локти на стол, заговорил хриплым голосом, обращаясь к хозяину дома:
– Скажите, я рассказывал вам историю о знаменитом плевке?
– Нет, Джон, не рассказывали, – ответил мистер Дедал.
– Как же, – сказал мистер Кейси, – весьма поучительная история. Это случилось не так давно в графстве Уиклоу, где мы и сейчас с вами находимся[31].
Он остановился и, повернувшись к Дэнти, произнес со сдержанным негодованием:
– Позвольте мне заметить вам, сударыня, что если вы имели в виду меня, так я не вероотступник. Я католик, каким был мой отец, и его отец, и отец его отца еще в то время, когда мы скорей готовы были расстаться с жизнью, чем предать свою веру.
– Тем постыдней для вас, – сказала Дэнти, – говорить то, что вы говорили сейчас.
– Рассказывайте, Джон, – сказал мистер Дедал улыбаясь. – Мы вас слушаем.
– Тоже мне католик! – повторила Дэнти иронически. – Самый отъявленный протестант не позволил бы себе таких выражений, какие я слышала сегодня.
Мистер Дедал начал мотать головой из стороны в сторону, напевая сквозь зубы наподобие деревенского певца.
– Я не протестант, повторяю вам еще раз, – сказал мистер Кейси, вспыхнув.
Мистер Дедал, все так же подвывая и мотая головой, вдруг запел хриплым, гнусавым голосом:
Придите, о вы, католики,
Которые к мессе не ходят!
Он взял нож и вилку и, снова принимаясь за еду, весело сказал мистеру Кейси:
– Рассказывайте, мы слушаем, Джон, это полезно для пищеварения.
Стивен с нежностью смотрел на лицо мистера Кейси, который, подперев голову руками, уставился прямо перед собой. Он любил сидеть рядом с ним у камина, глядя в его суровое, темное лицо. Но его темные глаза никогда не смотрели сурово, и было приятно слушать его неторопливый голос. Но почему же он против священников? Ведь тогда, выходит, Дэнти права. Он слышал, как папа говорил, будто в молодости Дэнти была монахиней, а потом, когда ее брат разбогател на браслетах и побрякушках, которые он продавал дикарям, ушла из монастыря в Аллеганах. Может быть, поэтому она против Парнелла? И еще – она не любит, чтобы он играл с Эйлин, потому что Эйлин протестантка, а когда Дэнти была молодая, она знала детей, которые водились с протестантами, и протестанты издевались над литанией пресвятой девы. «Башня из слоновой кости, – говорили они. – Золотой чертог!» Как может быть женщина башней из слоновой кости или золотым чертогом? Кто же тогда прав? И ему вспомнился вечер в лазарете в Клонгоузе, темные волны, свет в бухте и горестные стоны людей, когда они услышали весть.
У Эйлин были длинные белые руки. Как-то вечером, когда они играли в жмурки, она прижала ему к глазам свои руки: длинные, белые, тонкие, холодные и нежные. Это и есть слоновая кость. Холодная и белая, вот что значит башня из слоновой кости.
– Рассказ короткий и занятный, – сказал мистер Кейси. – Это было как-то в Арклоу[32] в холодный, пасмурный день, незадолго до того, как умер наш вождь. Помилуй, Господи, его душу!
Он устало закрыл глаза и остановился. Мистер Дедал взял кость с тарелки и, отдирая мясо зубами, сказал:
– До того, как его убили, вы хотите сказать?
Мистер Кейси открыл глаза, вздохнул и продолжал:
– Однажды он приехал в Арклоу. Мы были на митинге, и, когда митинг кончился, нам пришлось пробиваться сквозь толпу на станцию. Такого рева и воя мне еще никогда не приходилось слышать! Они поносили нас на все лады. А одна старуха, пьяная старая ведьма, почему-то привязалась именно ко мне. Она приплясывала в грязи рядом со мной, визжала и выкрикивала мне прямо в лицо: Гонитель священников! Парижская биржа![33] Мистер Фокс! Китти О'Шей!
– И что же вы сделали, Джон? – спросил мистер Дедал.
– Я не мешал ей визжать, – сказал мистер Кейси. – Было очень холодно, и, чтобы подбодрить себя, я (прошу извинить меня, мадам) заложил за щеку порцию талламорского табаку, ну и, само собой, слова я не мог сказать, потому что рот был полон табачного сока.
– Ну и что же, Джон?
– Ну так вот. Я не мешал ей – пусть орет сколько душе угодно про Китти О'Шей и все такое, – пока наконец она не обозвала эту леди таким словом, которое я не повторю, чтобы не осквернять ни наш рождественский обед, ни ваш слух, мадам, ни свой собственный язык.
Он замолчал. Мистер Дедал, подняв голову, спросил:
– Ну и что же вы сделали, Джон?
– Что я сделал? – сказал мистер Кейси. – Она приблизила ко мне свою отвратительную старую рожу, а у меня был полон рот табачного сока. Я наклонился к ней и сказал: Тьфу! – вот так.
Он отвернулся в сторону и показал, как это было.
– Тьфу! Прямо в глаз ей плюнул.
Он прижал руку к глазу и завопил, словно от боли:
– Ой, Иисусе Христе, дева Мария, Иосиф! – вопила она. – Ой, я ослепла, ой, умираю!
Он поперхнулся и, давясь от смеха и кашля, повторял:
– Ослепла, совсем ослепла!
Мистер Дедал громко захохотал и откинулся на спинку стула, дядя Чарльз мотал головой из стороны в сторону. У Дэнти был очень сердитый вид, и, пока они смеялись, она не переставала повторять:
