Джеймс Джойс - Портрет художника в юности
– Он умер. Мы видели его мертвым.
Скорбные причитания в толпе:
– Парнелл! Парнелл! Он умер!
В глубокой скорби они, стеная, упали на колени.
И он увидел Дэнти в коричневом бархатном платье и в зеленой бархатной мантии, спускавшейся с плеч, шествующую гордо и безмолвно мимо толпы, которая стояла на коленях у самой воды.
*Высокая груда раскаленного докрасна угля пылала в камине, а под увитыми плющом рожками люстры был накрыт рождественский стол. Они немножко опоздали, а обед все еще не был готов; но он будет готов сию минуту, сказала мама. Они ждали, когда откроются двери и войдут служанки с большими блюдами, накрытыми тяжелыми металлическими крышками.
Все ждали: дядя Чарльз сидел в глубине комнаты у окна, Дэнти и мистер Кейси – в креслах по обе стороны камина, а Стивен – на стуле между ними, положив ноги на подставку-подушечку. Мистер Дедал посмотрел на себя в зеркало над камином, подкрутил кончики усов и, отвернув фалды фрака, стал спиной к огню, но время от времени он поднимал руку и снова покручивал то один, то другой кончик уса. Мистер Кейси, склонив голову набок и улыбаясь, пощелкивал себя по шее. И Стивен улыбался; теперь он знал, что это неправда, будто у мистера Кейси кошелек с серебром в горле. Ему было смешно подумать, как это мистер Кейси мог так его обманывать. А когда он попытался разжать его руку, чтобы посмотреть, не там ли этот кошелек с серебром, оказалось, что пальцы не разгибаются, и мистер Кейси сказал ему, что эти три пальца у него скрючились с тех пор, как он делал подарок для королевы Виктории ко дню ее рождения[26]. Мистер Кейси постукивал себя по шее и улыбался Стивену сонными глазами, а мистер Дедал сказал:
– М-да. Ну, прекрасно. А хорошо мы прошлись! Не правда ли, Джон? М-да... Будет у нас сегодня обед, хотел бы я знать? М-да... Здорово мы озоном надышались возле мыса. Неплохо, черт возьми.
Он обернулся к Дэнти и сказал:
– А вы сегодня совсем не выходили, миссис Риордан?
Дэнти нахмурилась и ответила коротко:
– Нет.
Мистер Дедал отпустил фалды фрака и подошел к буфету. Он достал с полки большой глиняный кувшин с виски и стал медленно наливать в графин, нагибаясь то и дело, чтобы посмотреть, сколько он налил. Затем, поставив кувшин обратно в буфет, он налил немного виски в две рюмки, прибавил немного воды и возвратился с рюмками к камину.
– Рюмочку перед обедом для аппетита, Джон, – сказал он.
Мистер Кейси взял рюмку, выпил и поставил ее около себя на камин. Потом сказал:
– А я сейчас вспомнил нашего приятеля Кристофера, как он гонит...
Он захохотал, потом добавил:
– Гонит шампанское для своих ребят.
Мистер Дедал громко рассмеялся.
– Это Кристи-то? – сказал он. – Да в любой бородавке на его плешивой голове хитрости побольше, чем у полдюжины плутов!
Он нагнул голову, закрыл глаза и, смачно облизывая губы, заговорил голосом хозяина гостиницы:
– А ведь каким простачком прикидывается! Как сладко поет, мошенник! Этакая святая невинность!
Мистер Кейси все еще не мог оправиться от кашля и смеха. По физиономии, по голосу отца Стивен узнал, услышал хозяина гостиницы, и ему стало смешно.
Мистер Дедал вставил в глаза монокль и, посмотрев на сына, сказал спокойно и ласково:
– А ты, малыш, что смеешься, а?
Вошли служанки и поставили блюда на стол. За ними вошла миссис Дедал и пригласила всех к столу.
– Садитесь, прошу вас, – сказала она.
Мистер Дедал подошел к своему месту и сказал:
– Садитесь, миссис Риордан.
– Садитесь, Джон, голубчик.
Он посмотрел в ту сторону, где сидел дядя Чарльз, и прибавил:
– Пожалуйста, сэр, птичка ждет.
Когда все уселись, он положил руку на крышку блюда, но, тотчас же спохватившись, отдернул ее и сказал:
– Ну, Стивен.
Стивен встал, чтобы прочитать молитву перед едой:
Благослови нас, Господи, и благослови даяния сии, что милостью Твоею ниспосылаешь нам во имя Христа – Спасителя нашего. Аминь.
Все перекрестились, и мистер Дедал, вздохнув от удовольствия, поднял с блюда тяжелую крышку, унизанную по краям блестящими каплями.
Стивен смотрел на жирную индейку, которую еще утром он видел на кухонном столе, связанную и проткнутую спицей. Он знал, что папа заплатил за нее гинею у Данна на Д'Ольер-стрит и продавец долго тыкал ее в грудку, чтобы показать, какая это хорошая птица, и он вспомнил голос продавца:
– Берите эту, сэр. Спасибо скажете. Знатная птица.
Почему это мистер Баррет в Клонгоузе называет индюшкой свою линейку, которой бьют по рукам? Но Клонгоуз далеко, а горячий, густой запах индейки, окорока и сельдерея поднимается от блюд и тарелок, и большое пламя в камине взлетает высоко и ярко, а зеленый плющ и алый остролист вызывают чувство такой радости! А потом, когда обед кончится, подадут громадный плам-пудинг, обсыпанный чищеным миндалем и украшенный остролистом, струйка синеватого огня бегает вокруг него, а маленький зеленый флажок развевается на верхушке.
Это был его первый рождественский обед, и он думал о своих маленьких братьях и сестрах, которые дожидались теперь в детской, когда появится пудинг, как и он дожидался столько раз. В форменной куртке с низким отложным воротником он чувствовал себя необычно и по-взрослому, и, когда его одели сегодня утром, чтобы идти к мессе, и мама привела его в гостиную, папа заплакал. Это потому, что он вспомнил о своем папе. Так и дядя Чарльз сказал.
Мистер Дедал накрыл блюдо крышкой и с аппетитом принялся за еду.
– Бедняга Кристи, – промолвил он, – кажется, он совсем запутался в своих плутнях.
– Саймон, – сказала миссис Дедал, – ты не предложил соуса миссис Риордан.
Мистер Дедал схватил соусник.
– В самом деле, – воскликнул он. – Миссис Риордан, простите несчастного грешника.
Дэнти закрыла свою тарелку руками и сказала:
– Нет, благодарю вас.
Мистер Дедал повернулся к дяде Чарльзу:
– А у вас, сэр?
– Все в порядке, Саймон.
– Вам, Джон?
– Мне хватит. Про себя не забудьте.
– Тебе, Мэри? Давай тарелку, Стивен. Ешь, ешь, скорей усы вырастут. Ну-ка!
Он щедро налил соуса в тарелку Стивена и поставил соусник на стол. Потом он спросил дядю Чарльза, нежное ли мясо. Дядя Чарльз не мог говорить, потому что у него был полон рот, но он кивнул головой.
– А ведь хорошо наш приятель ответил канонику? А? – сказал мистер Дедал.
– Я не думал, что он на это способен, – сказал мистер Кейси.
– Я заплачу церковный сбор, отец мой, когда вы перестанете обращать дом Божий в трибуну для агитации.[27]
– Нечего сказать, недурной ответ, – сказала Дэнти, – своему духовному отцу. Особенно для человека, который называет себя католиком.
– Им остается винить только себя, – сказал мистер Дедал с нарочитой кротостью. – Будь они поумней, они занимались бы только религией, а не совались бы не в свои дела.
– Это и есть религия, – сказала Дэнти, – они исполняют свой долг, предостерегая народ.
– Мы приходим в дом господен, – сказал мистер Кейси, – смиренно молиться нашему Создателю, а не слушать предвыборные речи.
– Это и есть религия, – повторила Дэнти. – Они правильно поступают. Они должны наставлять свою паству.
– И агитировать с амвона? – спросил мистер Дедал.
– Разумеется, – сказала Дэнти. – Это касается общественной нравственности. Какой же это священник, если он не будет объяснять своей пастве, что хорошо и что дурно.
Миссис Дедал опустила нож с вилкой и сказала:
– Ради Бога, ради Бога, избавьте нас от этих политических споров хоть на сегодня, в такой день!
– Совершенно верно, мэм, – сказал дядя Чарльз. – Довольно, Саймон. И больше ни слова.
– Хорошо, хорошо, – скороговоркой ответил мистер Дедал.
Он решительным жестом снял крышку с блюда и спросил:
– А ну-ка? Кому еще индейки?
Никто не ответил. Дэнти повторила:
– Хорошие речи для католика, нечего сказать.
– Миссис Риордан, умоляю вас, – сказала миссис Дедал, – оставим этот разговор хоть сегодня.
Дэнти повернулась к ней и сказала:
– По-вашему, я должна сидеть и слушать, как издеваются над пастырями церкви?
– Никто против них слова не скажет, – подхватил мистер Дедал, – если они перестанут вмешиваться в политику.
– Епископы и священники Ирландии сказали свое слово, – возразила Дэнти, – им нужно повиноваться.
– Пусть они откажутся от политики, – вмешался мистер Кейси, – а не то народ откажется от церкви.
– Слышите? – сказала Дэнти, обращаясь к миссис Дедал.
– Мистер Кейси! Саймон! Довольно, прошу вас, – умоляла миссис Дедал.
– Нехорошо! Нехорошо! – сказал дядя Чарльз.
– Как! – воскликнул мистер Дедал. – И мы должны были отступиться от него по указке англичан!
– Он был уже недостоин вести народ, – сказала Дэнти. – Он жил во грехе, у всех на виду.
– Все мы грешники, окаянные грешники, – невозмутимо ответил мистер Кейси.
