Илья Митрофанов - ЦЫГАНСКОЕ СЧАСТЬЕ
Голову подниму - не царица я, и нет моей вортэчии. День будний. Дунай за дорогой к морю бежит. А я иду по горячей земле, и нет на мне черного платья, я в школьной форме иду. Не новая форма, носили ее - хабарь продал за два Сталина. Иду, не пою, не танцую. Все мои мысли, вся чистая я, там в далекой душе, глубоко, глубоко, в колодце степном…
Куда я иду? В школу? Из школы? Праздники кончились. Не хочу я туда идти. Не хочу я видеть учителей. Ничего я от них о жизни своей не узнаю. Не хочу я арифметику и химию слушать.
На кого я учусь? На кого я там выучусь? Веришь, веришь? Ни разу не думала - кем я стану. Наталья Степановна всем бумажки раздала. Все написали, что инженерами, химиками, летчиками и врачами станут. А я не писала.
Я им сказала: "Я хочу стать царицей над всеми!" И они надо мной смеялись. Я жалела, что так сказала. Я домой шла. Я думала. Никем я стать не хотела. Я сама уже есть. Я с рожденья самой была. Я хочу меж людями ходить. Вот школу окончу, пойду…
Не судьба мне была окончить, Нет, не судьба…
Урок физкультуры был. Я не пошла. Сказала, что формы спортивной нет. А форма была у меня. Я не хотела ее надевать. Я уже взрослой была. Учитель по физкультуре, Семен Тимофеевич, показывал мне, как "ножницами" в высоту прыгать. А сам за грудь меня щупал. Мне было противно. Он старый был, и жена у него в старших классах учительницей была. Я ему говорю: "Не надо мне ваши "ножницы"!" И не стала ходить. И в тот день не пошла.
Физкультура окончилась, Олька Елская вбежала в класс, в парту полезла. Я думала - за пирожками. У нее в парте много еды было. Смотрю, побледнела и закричала:
"Где мои сережки? Я их сняла! Я их в парту положила!"
Заплакала. И все на меня посмотрели. Яшка Вайсман, Хлебников Лешка - все как один. Я никогда в школе ничего не брала. Могла бы, а не хотела. Гляжу на Ольку Елскую. Дура ты, думаю. Кто сережки под парту прячет? У нее с камешком красным сережки были, У нее одной на весь класс. Ходила и хвасталась.
"Ты не плачь,- говорю.- Твой отец мясом торгует, он тебе еще купит. Что уставилась? Не брала я твоих сережек…"
"Нет! Ты взяла,- Олька в ответ.- Ты, ты, цыганка, воровка!"
"Я воровка? Я?" - схватила ее за волосы. Учителя помешали. Слетелись как мухи. Мензурка, Наталья Степановна, завуч, Виктор Аркадьевич Заваруха. И все на меня уставились.
Виктор Аркадьевич говорит:
"Спокойно, спокойно, товарищи! Все улики против тебя, Бужор…"
"Наплевать мне на ваши улики! - Я говорю.- Не брала я сережек…"
"А мы сейчас проведем дознание! - Заваруха в ответ.- Идем-ка в учительскую…"
"Пожалуйста! Хоть в учительскую, хоть куда. А сережек я не брала".
В учительскую меня привели. Виктор Аркадьевич с Натальей Степановной вышли за дверь. А Мензурка осталась.
"А ну, раздевайся!"-мне говорит.
Глянула я на нее - глазам и ушам своим не поверила. Ах ты, осадок в пробирке. Раздеваться перед тобой? Нет! К столбу меня привяжите за волосы. Кнутом по глазам стегайте. А раздеваться не буду. Пошла к двери. А Мензурка за мной.
"Постой, милая!"
"Лошади скажешь: постой!" - Оттолкнула ее. Она в угол, где карты висели, упала. Платье задралось. Трусы я увидела - длинные, байковые. Смешно стало. Акации во дворе расцветали, а она в байковых трусах ходит. Смех, смех…
Я к двери подбежала - на ключ была дверь закрыта. Я в окно выпрыгнула. Прибежала домой.
Через ночь и полдня отец Ольки Елской к нам пришел, Васо пожаловался. Васо из Чимишлии приехал. Магарыч с молдаванами пил. Пьяный приехал.
"Мэй, мэй, мэй! - говорит.- Сабина! Отдай гажё сережки! Я тебе сам лучше куплю!"
"Не брала я сережки! Не брала!"
Васо ударил меня кнутом. Он боялся меня. Но перед отцом Ольки Елской хотел показать, что не боится. Я злая сделалась. Кнут сломала, в лицо Васо бросила. Ушла со двора. Он меня сильно ударил. Но мне не было больно. Мне обидно было. За что они так со мной? Почему они мне не поверили? Не я одна не была на физкультуре. Портня- га Сашка не был. Курил в классе. Сипаткин Володька не был. По партам бегал. Почему им ничего не сказали? Почему одну меня в учительскую повели? Что, у меня тавро на лбу? Не брала я сережек. Бог мне свидетель…
На ахиллейском вокзале всю ночь просидела. Есть захотела. Пощипала одну гусыню. Она рядом пшено носом клевала. Сталины в платочке за пазухой у ней были. Не хотела я брать их. Я как в школу пошла, столько случаев было взять, а не брала. Я в школе другой стать хотела. Я думала, что я другая, не как мои братья и сестры. А теперь все равно стало.
Тридцать сталинов было в платочке гусыни. Я их проела. Днем ходила по улицам. Ночью на барже спала. Баржа пустая стояла на берегу. Когда дождь был, я спала на барже. Когда было сухо - там не уснешь. Крысы всю ночь бегали. Мне было страшно. Но в Караг- мет возвращаться мне не хотелось. Никого я там не боялась, ни мачехи, ни Васо. А жить не хотелось с ними. Душу под камнем держать не хотелось. Жила в Ахиллее. Ночь пересплю, утром шла на вокзал. Жизнь, сам знаешь, какая - день поешь, день голодной ходишь. Но запас удачи был у меня. В милицию не попала ни разу.
Осенью стало плохо. Осенью я на вокзал перестала ходить. Мне такая жизнь не нравилась. Для себя жить - скучно жить. Я хотела в Одессу поехать. Там мой брат, Бабали, шмутки у моряков покупал, на привозе толкал. Сталинов много имел. В Карагмет приезжал, говорил: "Послушай, Сабина! В Одессе зимой и летом навар…" Я хотела поехать в Одессу. Но только не в зиму. Летом можно в одном платье ходить. А зимой много вещей на себе носишь. Зимой человек старее, чем летом… Я до весны хотела дожить. Долго ждать было. Ой, как долго. На улицах ветер уже гулял, в лужах вода замерзала. Я по улице шла на вокзал, есть очень хотелось. Запах хлеба почуяла. Пошла на запах, один переулок, второй - вышла к пекарне. Гляжу, объявление на заборе:
ТРЕБУЮТСЯ РАБОЧИЕ.
Может, меня возьмут, думаю. Я в контору пошла. Там Два Степана сидел. Так его называли. Он штаны на ремне носил, а на брюхе подтяжки. Толстый был очень. Глаза красные, как у свиньи недорезанной, а брови, ресницы - белые. Тоже сладкое очень любил. Я только вошла, он меня всю глазами ощупал. Обрадовался:
"Кто к нам пришел? К нам булочка с маком пришла!"
"Ага! -отвечаю.- А в середке с изюмом…"
"Да? - спросил Два Степана. За руку меня взял - ладонь, как мясо сырое: - Приятно, приятно… С изюмом я очень люблю…"
"А больше ты ничего не любишь? - спрашиваю.- Я работать пришла…"
Он еще больше обрадовался:
"Какой сюрприз! Давай паспорт",
"Паспорта нет…"
"Ладно. Свидетельство о рождении принесешь. Оформим, А пока иди в ночь…- И губы свои облизал: -В виде исключения…"
Я пошла в ночь. Тяжело было. А платили мало. Сталины поменялись на Хрущевы. На две недели их не хватало. Я на вокзале могла бы за час больше взять, чем на пекарне за месяц. Но не хотелось мне на вокзал идти. Душа моя, та, что к сердцу поближе, меня не пускала. Мне до весны дожить надо было. Я нервы свои сохранить хотела. Буду работать, себе говорю. И работала.
Хлеб только запах приятный имеет. А выпекать его - руки отвалятся. Я поддоны тягала, формы тягала. Жарко было. Дотерплю до весны, думала. В Одессу поеду. Я еще молодая рвать свои жилы. Одна я там и была молодая. Все, кто работал со мной, давно уже в жизни своей, как с ярмарки, домой возвращались. Со мной в смене двое было таких. Ветеран и тетя Паша Гречиха. Я их терпеть не могла. Паша все время спала. Минута свободная, легла в закутке и мешком накрылась. А Ветеран - тот не спал, языком чесал. И все пустое. Послушаешь - снег во дворе, а у него кони траву едят. Любил языком чесать. Формы с тестом на "градус" в печку положим, он сядет на стульчик и начнет вспоминать, как он в войну пекарем воевал. Не война - ярмарка. В Венгрии он мадьярок щупал. В Румынии - вино пил ведрами. А из Австрии пальто на обезьянНем меху привез и часы золотые…
Я не слушала. Сидела в сторонке, в окно глядела. Ветеран не давал покоя.
"Что приуныла, Сабина? - спрашивал.- Ты не падай духом - падай брюхом!" - И гы-гы-гы!
Я не стерпела.
"Что скалишься, конь старый?"
Ветеран Пашу Гречиху в бок толкал.
"Слышь, Папгуня? А я еще, конь! Да-а-а! Борозды не попорчу при случае…" - И снова - гы-гы-гы!
Паша Гречиха отмахивалась:
"Сиди-и-и! Конь! Мерин ты актированный. Что под ухом гудишь? Чуешь, горелым тянет?"
"Сожрут и горелый!-посмеивался Ветеран.- Помню, в Австрии…"
Но мы не слушали. Мы с тетей Пашей "амбразуру" откроем - точно, горелым тянет.
"Ты куда смотрел? Куда?" - тетя Паша кричала.
А Ветерану было хоть бы что.
"Не горюй, Пашуня! Ночная выпечка - не калач с маком. Поставим ее раком…- И мне подмигивал.- Верно я говорю, Сабина?"
"Отстань от меня, языкатый!"
"Не обижайсь, красотуля! Жизнь на свете скука, а без слова мука. Ты погадай мне лучше. Что меня в жизни ждет?"
"Тюрьма тебя ждет!"
Ветеран уже не шутил, обижался,
"Ты не каркай, не каркай!"
"А что мне каркать? - я ему говорю.- Ты сколько масла до хаты своей унес?"
"Кто унес? Ты видала?"
