Артур Конан-Дойль - Повести и рассказы разных лет
— Ну что ж, никто не станет вас останавливать, раз уж вам так хочется, — вздохнула женщина и тут же замолчала, так как в комнату вошел ее муж.
Каждый новый инцидент только сгущал соткавшуюся вокруг меня атмосферу тайны и нависшей угрозы, но все это выглядело так смутно и неопределенно, что при всем желании я был не в состоянии предугадать ожидающие меня опасности. Мне бы следовало задать доброй женщине вопрос напрямую, но ее угрюмый супруг, словно почувствовав ее симпатию ко мне, как нарочно, больше ни разу не оставил нас наедине.
— Пора двигаться, господин хороший, — произнес он, наконец, как только женщина засветила лампу на столе.
— Двуколка готова?
— Вам она не понадобится. Пойдете пешком, — сказал он.
— Как же я найду дорогу?
— Уильям покажет.
Уильямом звали того паренька, что привез меня со станции. Он уже ждал за дверью, взвалив на плечо мой багаж и футляр с ружьем. Я хотел задержаться ненадолго, чтобы поблагодарить фермера за оказанное гостеприимство, но тот разом пресек мои излияния.
— Мне не нужна благодарность ни мистера Стивена Мейпла, ни кого-либо из его друзей, — заявил он с грубой откровенностью. — За все, что я сделал, мне хорошо заплачено, а не было бы заплачено — так я бы и пальцем не пошевелил. Ступайте своей дорогой, молодой человек, и ни слова больше! — с этими словами фермер резко развернулся на каблуках и потопал обратно в дом, с силой захлопнув за собой дверь.
Уже совсем стемнело, и по небу медленно ползли тяжелые черные тучи. Будь я один, — сразу бы безнадежно заблудился в торфяниках, едва выйдя со двора фермы, но мой проводник уверенно вел меня за собой, шагая впереди по узеньким овечьим тропам, которые я, при всем старании, не мог разглядеть во мраке. То и дело с разных сторон слышалась неуклюжая возня сбившихся в кучу животных, но их самих в темноте невозможно было различить. Сначала Уильям шагал быстро и беззаботно, но постепенно снизил темп, пока, наконец, не начал передвигаться вперед медленно и бесшумно, чуть ли не крадучись, словно ожидая в любой момент столкнуться с неведомой опасностью. Это гнетущее чувство надвигающейся угрозы вкупе с пустынной местностью и ночным мраком действовало на нервы гораздо сильнее, чем любая реальная опасность. Я начал теребить проводника вопросами, чтобы выяснить, чего же нам следует бояться, но тот внезапно застыл на месте, а затем потащил меня вниз по склону, в самую гущу какого-то колючего кустарника, росшего вдоль тропы. Он рванул меня за полы одежды с такой силой и настойчивостью, что я сразу же безоговорочно поверил в близость опасности и незамедлительно распростерся рядом с проводником, замерев, как скрывающие нас кусты. Там было так темно, что я с трудом различал лицо Уильяма в нескольких дюймах от своего.
Ночь выдалась душной, и теплый ветерок дул прямо нам в лица. Внезапно с порывом ветра до моих ноздрей долетел знакомый и домашний запах — запах табачного дыма. Вслед за тем на дороге возникло человеческое лицо, слабо освещенное тлеющим в трубке табаком. Все остальное надежно скрывала ночная тьма, и только это лицо, окруженное светящимся ореолом, словно плыло по воздуху в направлении нашего убежища. Нижняя часть его выделялась более четко на фоне окружающего мрака, верхняя — слабее, плавно переходя за грань света и темноты. То было худое, голодное лицо, от скул и выше сплошь усеянное веснушками, с голубыми водянистыми глазками и редкими неухоженными усиками. На макушке его обладателя красовалась фуражка с козырьком, и это было последней деталью, которую мне удалось разглядеть. Он прошел мимо, тупо глядя прямо перед собой, а мы еще долго лежали, прислушиваясь к удаляющимся шагам.
— Кто это был? — спросил я, как только мы поднялись на ноги.
— Не знаю.
Меня наконец разозлила постоянная уклончивость моего спутника.
— Тогда какого дьявола ты прятался? — спросил я грубо и без обиняков.
— Потому что мастер Мейпл так велел. Он сказал, что меня никто не должен видеть по пути, а если кто увидит, то он мне ничего не заплатит.
— Но ведь тот морячок на дороге тебя видел, не так ли?
— Верно, — признал Уильям. — И думается мне, он тоже из энтих.
— Из каких «энтих»?
— Из тех, что прячутся где-то на болотах. Они следят за поместьем «Грета» и мастер Мейпл сильно их напужался. Вот он, значитца, и велел мне держаться от энтих подале, ну, а я, знамо дело, потому и запрятался.
Наконец-то я услышал нечто определенное! Теперь стало очевидно, что какая-то шайка угрожает дядюшке, и встреченный нами моряк принадлежит к ней. Второй — в фуражке — скорее всего, тоже моряк и также член шайки. Мне вспомнилось едва не прикончившее дядю нападение на него в Степнее. Постепенно все детали головоломки начали вставать на свои места, но тут впереди за болотом затеплился огонек, и проводник сообщил, что это и есть дядюшкино поместье. Оно лежало в низине меж торфяников, поэтому увидеть его можно было только подойдя совсем близко. Еще несколько шагов, и вот мы уже у дверей.
Сквозь забранное решеткой оконце пробивался свет лампы, но его было явно недостаточно, чтобы разглядеть в темноте весь дом, как следует, поэтому у меня сохранилось только смутное впечатление чего-то длинного и очень просторного. Низкая дверь под козырьком навеса оказалась плохо подогнана к стоякам, и свет проникал изнутри со всех сторон сквозь широкие щели. Обитатели дома, однако, держались настороже. Как ни легки были наши шаги, нас услышали и окликнули еще на подходе к двери.
— Кто там? — громко спросил кто-то за дверью тяжелым басом. — Да кто там? Отвечайте! — почти без паузы зарычал тот же голос.
— Это я, мастер Мейпл. Я привел того жентельмена, про которого вы говорили.
Что-то звонко щелкнуло, и в двери открылся небольшой деревянный глазок. Несколько секунд наши лица освещал поднесенный изнутри к отверстию фонарь, затем глазок закрылся, загремели замки и засовы, дверь отворилась, и на фоне беспросветной темноты в желтом световом прямоугольнике дверного проема обрисовался силуэт моего дяди.
Это был толстый, низенький человечек с огромной шарообразной головой, почти полностью облысевшей, если не считать узкого венчика вьющихся волос по краям. То была великолепная голова, голова мыслителя, а вот обрюзгшее, мертвенно-бледное лицо могло принадлежать простому обывателю, так же как безвольный, толстогубый рот и свисающие по обе стороны от него жировые складки. Светлые редкие ресницы постоянно находились в движении, отчего казалось, что маленькие заплывшие глазки беспокойно бегают по сторонам. Мать как-то говорила мне, что дядины ресницы напоминают ей мокриц. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в меткости ее сравнения. Еще я слышал, что в Степнее он перенял простонародный говор своих покупателей, и я теперь мучительно краснел от стыда за все наше семейство, с трудом воспринимая на слух его чудовищный жаргон.
— Здорово, племянничек, — сказал он, протягивая руку. — Да входи же, входи скорее, парень, не держи так долго дверь открытой. Что ж, мать твоя вырастила большого сыночка — честное слово, ей есть, чем гордиться. Держи свои полкроны, Уильям, и можешь возвращаться назад. Вещи только не забудь оставить. А ты, Енох, забери-ка багаж мастера Джона, да проследи, чтобы ему накрыли поужинать.
Закончив закрывать многочисленные запоры, дядя повернулся ко мне лицом. Только сейчас я обратил внимание на самую характерную особенность его фигуры. Полученные много лет назад увечья, как я уже упоминал, на несколько дюймов укоротили ему одну ногу по сравнению с другой. Чтобы скрыть этот недостаток, один из дядиных башмаков был снабжен толстенной деревянной подошвой, какие рекомендуют обычно в подобных случаях врачи-ортопеды. При ходьбе такое приспособление позволяло дядюшке почти не хромать, и только своеобразный звук: клик-кляк, клик-кляк от чередования кожи и дерева на каменном полу служил постоянным напоминанием о его физической неполноценности. Подобно испанским кастаньетам, это цоканье непрерывно сопровождало его, куда бы он ни направлялся.
Просторная кухня с огромным очагом и резными ларями по углам свидетельствовала о том, что в былые времена этот дом был жилищем зажиточного фермера. Вдоль одной из стен было сложено множество упакованных и перевязанных коробок и ящиков. Обстановка была скудной и непритязательной, но на столе посреди помещения был накрыт для меня скромный ужин, состоящий из холодной говядины, хлеба и кувшина с элем. Прислуживал за столом пожилой слуга, такой же кокни, судя по акценту, как и его хозяин. Последний, пристроившись в углу, засыпал меня множеством вопросов, касающихся нашей жизни с матерью. Когда я закончил трапезу, дядя приказал слуге, которого звали Енох, распаковать мое ружье. Я обратил внимание еще на два старых ружья с изрядно заржавевшими стволами, прислоненные к стене рядом с окном.
