Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом
Василий Андреич с тем именно намерением и поднимался теперь по заднему крыльцу, чтобы предварительно зайти к сыну.
-- А у вас тут, кажись, сборище сегодня? -- обратился он к Александру Васильичу, встретившему отца на пороге его бывшего кабинета, с карандашом в одной руке и с мелко исписанным листом бумаги в другой.
-- Да, сегодня вечерний урок,-- подтвердил Александр Васильич
-- Неужели и взаправду мужиков станете учить? -- присел Василий Андреич на край дивана.
-- Как же, папа: целая комната набралась,-- весело сказал молодой Светлов, положив на стол карандаш и бумагу.
-- Да поймут ли они чего? -- заметил старик.
-- Ну вот еще! Разумеется, поймут. Как же мы-то с тобой поняли? -- улыбнулся сын.
-- Да им на что же, парень, грамота-то? ты вот что мне только скажи.
-- Как "на что"? А нам-то она для чего была нужна?
-- Эка ты сравнил! -- чуть не обиделся Василий Андреич.-- А по-моему -- ничего путного из этого не выйдет; пустое дело вы затеяли,-- сказал он.
-- Вот что, папа: сегодня, после ученья, Анемподист Михайлыч будет объяснять, почему грамоту необходимо знать всякому,-- ты не хочешь ли, кстати, послушать? -- спросил Александр Васильич невозмутимо.
-- Послушать-то, парень, я, пожалуй, послушаю, да только дело то, говорю, вы затеяли непутное... Ну, а как грех какой выйдет?
-- Да какой же, папа, грех может выйти? Как ты думаешь?
-- Всяко, брат, случается...-- молвил с тяжелым вздохом старик и, низко опустив голову, он неподвижно уставил глаза на сложенные на коленях руки.
Из бывшей залы флигелька, переделанной в классную комнату, откуда слышался перед тем только неясный говор, теперь явственно донесся грубоватый голос Ельникова:
-- Начнемте, братцы, с богом...
Жаль, что Василий Андреич не был там в эту минуту: он увидел бы, с какой глубокой серьезностью перекрестились взрослые ученики при возгласе доктора.
-- Вот и урок начался,-- заметил молодой Светлов отцу,-- пойдем, папа, послушаем.
Они скромно, без малейшего шума, вошли в классную комнату и уселись в уголку, на самой задней скамейке -- единственном незанятом месте. Все окружающее сразу произвело, по-видимому, значительное впечатление на старика. Он с нескрываемым любопытством стал вглядываться в разнообразные лица рабочего люда, принарядившегося по-праздничному. Некоторые стояли сбоку, возле скамеек, и слушали, подперши левой рукой правый локоть; трое или четверо были с женами и сестрами и сидели рядом с ними. На первой скамейке Василий Андреич заметил Машу и еще двух каких-то горничных, пристально следивших за передвижением Ельниковым картонных букв и, по его вызову, громко повторявших, как и остальные, звуки той, либо другой гласной. Петрович степенно поклонился старику Светлову, когда тот взглянул, между прочим, и на него. У Анемподиста Михайловича была, как видно, очень острая память: он многих уже называл по именам.
-- Ну-ка, Григорий Терентьич, скажи-ка ты мне, как вон та буква называется? -- говорил, например, доктор широкоплечему кузнецу, сидевшему на самой дальней скамье.-- А теперь ты, Марфа Никитишна, повтори,-- обращался он к ближайшей слушательнице.
Вообще же урок шел очень занимательно, интересовал, очевидно, всех и даже молодого Светлова, давно привыкшего ко всяким приемам обучения, занял под конец не на шутку. Василий Андреич только теперь начал понемногу догадываться, в чем состоит главным образом преимущество этого нового способа преподавания грамоты перед прежним -- "на медные деньги". Старику в особенности понравилось то, что Ельников, от времени до времени, пересыпал свое серьезное дело разговором и шутками с учащимися. Собственно урок кончился в начале девятого. Затем доктор, заключив его словами: "Так-то, братцы! и вся мудрость невелика, была бы только охота",-- обратился к присутствующим с следующей речью:
-- Надо вам сказать, братцы, что грамота -- дело не пустое, а дело -- важное. Кто грамоте выучится, тот всему уж потом может выучиться; я вот теперь лекарь, а без грамоты я бы лекарем не был. Грамотный человек сам себе голова: что захочет, то и может узнать из книжек, не прибегая за умом к соседу; грамотный человек и чужой-то голове еще пособит, коли понадобится. В книжках чего только нет: и про вашего и про нашего брата пишут, про всякое мастерство, даже про зверей,-- про все пишут. Один ум, говорят, хорошо, а два лучше; ну, а что ни книжка, то и ум. Книжек же разных столько на свете, что коли и десять жизней проживешь, всех не перечитаешь,-- больше, чем видимых звезд на небе. Вот даже и и про звезды можно из книжек узнать, а уж чего мудренее! Как прочитаешь этак, примерно, книжек сто, вот уж у тебя как будто и сто умов в голове. Особенно мастеровому человеку, как любой из вас, без грамоты совсем плохо приходится: всякий грамотей обсчитать его может. Мастеровой на хозяина работает, деньги вперед по мелочам забирает,-- неграмотному надо, значит, всякую копейку в уме держать, чтоб не опростоволоситься, сколько потом дополучить придется. А грамотному что? Взял деньги -- записал; в другой раз взял,-- опять записал; в третий -- тоже; при расчете-то уж ему и горя мало: только сосчитал все вместе -- вот и конец весь; сейчас вернехонько и узнал, кто у кого в долгу. Бумага-то ведь, братцы, не голова: уж на бумаге что написано -- не убежит, а из головы-то иной раз, пожалуй, и вылетит лишняя гривна: где все упомнишь! Хозяин хотя и пишет у себя в книге, да ему тоже доверять нельзя: он все больше на свою сторону гнет...
-- Уж это как водится,-- поспешил согласиться молодой плотник, сидевший на третьей скамейке.
-- Не нами, брат, оно заведено, не нами и кончится,-- подтвердил Ельников.-- Вот тоже и по домашнему обиходу, ведь без грамоты ничего толком не поделаешь,-- продолжал доктор и пристально посмотрел на женщин.-- Грамотная мать сама может и детей своих грамоте учить, стало быть, лишняя копейка в кармане у ней останется; потому что мы-то еще с вами, так и сяк, проживем как-нибудь, а уж ребятишек-то без ученья оставить -- все равно, что по миру их пустить: без грамоты нынче далеко не уйдешь, при всяком деле она требуется. Да и по хозяйству как без нее быть? Коли не умеешь считать, нечего и толковать, что обсчитаешься, как я вам уже и говорил. Вот тоже случаи бывают: отлучится кто-нибудь из вас, по своему делу, в другой город,-- как тут жить без весточки от жены, от мужа, от ребятишек? Пожалуй, так-то дома и все прахом пойдет. А у грамотных это нипочем: разговаривают да советуются между собой письмами, будто и не врозь живут. У меня вон сколько приятелей в Москве, а я со всеми раза по два в месяц разговариваю заочно, через письма,-- ну, значит, и не забываю их. А главное, братцы, грамота в кабак ходить отучит. В кабак, известно, зачем мастеровой идет,-- чтоб душу отвести после работы, дома-то скучно...
-- Уж это што говорить! кабак -- последнее дело; а люб он нам точно што со скуки больше... и зашибешься, значит, винишком,-- снова поспешил согласиться тот же плотник.
-- Да так, брат, в другой раз зашибешься, что, пожалуй, и в больницу к нам угодишь, а то и на тот свет,-- опять подтвердил Ельников.-- А грамотного человека какой прах в кабак понесет? -- продолжал он с особенным увлечением.-- Грамотному дома любая книжка больше расскажет, чем все кабацкие сотоварищи. Не захочется самому, с устатку, приняться за книжку, так все равно женушка может почитать, а ты, знай себе, лежи на лавочке, послушивай да похваливай; и разговоры у вас разные пойдут с хозяйкой... как река польются. А так-то больше грызотня одна идет между вами да брань; тут ведь уж и до бабьей косы недалеко -- как раз ухватишься...
Долго еще говорил Анемподист Михайлыч, в таком же тоне, о важном значении грамоты, все шире и шире развивая свою мысль и то и дело наглядно поясняя ее примерами. Речь его сильно подействовала даже на Василья Андреича. Теперь старик уж не предложил бы сыну давешнего вопроса: "Да им на что же, парень, грамота-то?" Что же касается рабочих, то они, кажется, согласились бы всю ночь просидеть так, слушая доктора. Несмотря на то, что минуты две уже прошло с тех пор, как он кончил и отошел от доски, у многих все еще были навострены уши. Нечто подобное случилось и с Владимирком. Ирина Васильевна больше часу тому назад послала его в школу, чтоб звать отца пить чай, но мальчик позабыл о поручении; он все время, пока шел урок, торчал в соседней темной комнате, украдкой выглядывая оттуда по временам на отца. Александр Васильич только теперь заметил его забавно вытянувшуюся вперед фигурку и все еще полуразинутый, по обыкновению, рот.
-- А! химик, здорово! -- весело сказал доктор, тоже усмотрев мальчугана.
Владимирко принужден был выступить на сцену.
-- А вы мне порошок-то так и принесли? -- упрекнул он Ельникова, здороваясь с ним.
-- Принесу, брат, принесу; извини, совсем позабыл,-- смеясь, оправдывался Анемподист Михайлыч.
