Герман Казак - Город за рекой
Теперь часть толпы сбилась в дальнем конце двора; другая часть разбилась на группы, которые либо толпились возле шестов с соответствующими цветными табличками, либо вытягивались в длинные шеренги и двигались в разных направлениях по полю, причем то задерживались на одном месте, то снова шли. Многие становились на колени, как в молитве, некоторые разминали руки и ноги, подпрыгивали и приседали, как при физкультурных упражнениях; у Роберта, обозревавшего эту движущуюся панораму, было такое впечатление, будто площадь медленно колыхалась, как огромная палуба океанского корабля при бортовой качке. Терраса, от которой с двух сторон вели вниз небольшие лестницы, походила на капитанский мостик, и она тоже как будто слегка покачивалась. Резные колонны, подпиравшие террасу, заканчивались внизу бронзовыми выступами в виде львиных лап.
Хронист, приставив к глазам бинокль, рассматривал отдельные фрагменты этого парада мертвых. Хотя стекла бинокля значительно увеличивали удаленные группы фигур, он все же сомневался, что среди сотен и тысяч сумеет разглядеть немногие знакомые лица людей, которые, по его предположению, тоже должны были находиться на этом смотре; он опасался, что в числе участников могла оказаться, помимо Кателя, и Анна.
Его внимание привлекли таблички с надписями на нескольких языках, вокруг которых группировались участники смотра. В одном месте он обнаружил, к примеру, такие таблички: "преступники — жертвы", "гонители — гонимые", "еретики — добровольцы", "пресыщенные жизнью — рано ушедшие из жизни". В другом месте таблички классифицировались по следующему принципу: "обманутые — обманщики", "невиновные — совращенные", "барышники — идеалисты", "мученики — осрамленные". Он смог разобрать не все надписи. Теперь все эти группы, казалось, объединялись в большие главные партии под шестью названиями: "потребители", "марионетки", "авантюристы", "статисты", "мечтатели", "обыватели". Группы статистов и обывателей объединяли наибольшее число участников. Вокруг этих плакатов теснились большие толпы мужчин и женщин.
Нетрудно было увидеть, что внутри этих партий смешались представители не только обоих полов, но и разных профессий и разных возрастных групп. У многих на спине был номерной знак, а на отвороте пиджака или на блузе — эмблема с символическим изображением прежней профессии. Тут были изображения ножниц и иглы портного или модистки, кельмы каменщика, латунной чаши цирюльника, обвитого змеей жезла Эскулапа врачей, гусиного пера и чернильницы литераторов и журналистов, палки для наказания и линейки учительниц и учителей, косы крестьянина, рудничной лампы горняка. Попадались эмблемы с изображением рубанка и пилы, лопаты и грабель, весов торговца, почтового рожка, автомобильного гудка, сапога, кучерской плетки, рыбацкой сети, плотницкого топора, резака мясника, значка студенческой корпорации, кисти художника, поварской ложки — не перечислить всех символических изображений ремесел, промыслов, родов занятий и деятельности, представленных здесь.
Среди участников были судьи в мантильях, проповедники и священнослужители в епитрахилях и рясах, работники и служанки, продавщицы, светские дамы, прачки, подмастерья, служащие, чиновники и канцелярские крысы, железнодорожники, полицейские, таможенники, гостиничные портье, ночные сторожа в прежней форменной одежде, каретники, монтеры, техники, книгопечатники, кровельщики, шорники, столяры, кельнеры, аптекари, домохозяйки, шлюхи, агенты, компаньоны, советники, депутаты, референты, маклеры, путешественники, чернорабочие, актрисы, предсказатели, перекупщики, нищие, пансионеры, арестанты, бродяги, профессора, деятели искусства, уполномоченные культуры, академики. Но все они не были сгруппированы по роду занятий, профессиональной принадлежности или положению, рангу и званию, но рассеяны по разным подгруппам в соответствии со значением их судьбы.
Все они приготовились теперь к последнему параду, слонялись, болтались без дела и ждали результатов проверки. Они стояли тут, еще сохраняя свой прежний облик, выставленные на обозрение, как на рынке рабов. Их фигуры колыхались в ярком свете, от которого не было ни спасения, ни пощады. Лишь у немногих еще обозначалась на земле чуть заметная тень. Почти все были признаны годными для отправления в дальние поля.
Проверка в целом была произведена уже в последние дни, объяснил архивариусу приветливый секретарь. Отбор и вынесение решений входят в обязанность Великого Дона, возложенную на него Префектурой. Многие из вызванных сюда представили, как это водится, прошения и обоснования своего пребывания здесь, с тем чтобы им продлили срок. Событие, происходящее сегодня, представляет собой скорее внешнюю церемонию традиционного завершения. На этот раз оно, правда, приняло внушительные размеры, потому что гребли, что называется, всех подряд, чтобы расчистить место в городе и принять многочисленные партии вновь прибывающих. Участь постигла даже часть давно осевших здесь чиновников и городских функционеров, и розовощекий секретарь (как он дал понять) еще не знает, удастся ли ему самому проскользнуть сквозь зубья очередной облавы.
Он хотел еще кое-что рассказать архивариусу, в частности о принципе подбора пар, но воздержался, заметив, что тот навел свой бинокль на какую-то новую точку на площади и приковал к ней напряженный взгляд.
То, что Роберт увидел, одинаково захватило и поразило его воображение. В противоположном конце двора, в левом углу, стояло несколько клеток из металлических прутьев; поверху вместо крыш у них были натянуты проволочные сетки, отчего воздушное пространство дробилось из-за яркого света на мелкие квадратики. Внутри каждой из клеток, насколько Роберт мог разглядеть, была подвешена, как в зоопарке в клетках с мелкими хищниками, огромная, сверкающая медью граммофонная труба, из которой — архивариус слышал даже с дальнего расстояния — извергались потоки диких выкриков. Люди, поодиночке сидевшие в клетках, зажимали ладонями уши, чтобы не слышать голоса из трубы. Но все их усилия оставались напрасными, что было видно по их лицам, искаженным гримасой, и по тому, как они отчаянно трясли головами. Одни дергали в исступлении прутья решетки, другие бросались, обхватив руками голову, на пол — ничто не помогало беднягам, содрогавшаяся труба неумолимо преследовала их оглушительным ревом.
Архивариус на мгновение отнял бинокль и вопросительно посмотрел на секретаря.
— Там с давних пор, — зашептал секретарь, склонившись к уху хрониста, в то время как тот продолжал наблюдать сцену на заднем плане, — существует огражденное место, где всякие вожди, демагоги и ораторы, мастера трескучих монологов, принуждены изо дня в день выслушивать свои собственные речи, которыми они одурманивали и совращали свой народ. Это не только чуждый треск собственного голоса, терзающего их слух, но и бесконечное воспроизведение их обещаний и пророчеств, их неслыханной лжи и самонадеянности, которые теперь разоблачают этих болтунов. Они все ораторствовали и ораторствовали и до самого конца не желали признать, какую жалкую, комичную роль они играли всю жизнь. Вы только посмотрите, как один, вон там, шевелит губами, продолжая заученно твердить прежние слова, а другой, в соседней клетке, вращает глазами и кривляется, точно балаганный зазывала, — все пытается повторять мимику и жесты, которыми он сопровождал свои речи! Каких только небылиц не плели, каких только не обещали чудес, дескать, способных затмить само солнце, теперь же солнце показывает им здесь, что оно сияет по-прежнему. Они рады были бы сейчас взять назад свои политические заявления и пророчества, которыми оболванивали свой народ, и вычеркнуть из истории все то зло, что они сделали. Но голос из трубы преследует их и напоминает о прошлом. Пусть знают, что продление срока в нашем промежуточном царстве не всегда означает благо.
Роберт согласился с этим замечанием секретаря, поскольку он сам уже раньше пришел к подобному выводу. Но он знал также и то, что вопреки всем тяготам, которые выпадали здесь, пусть и не в равной мере, на долю каждого, все желали продления срока в городе за рекой. Возможно, это было атавистическое чувство жизни, остававшееся со времени пребывания на другом берегу.
Но сейчас архивариус был настолько захвачен сценой на заднем плане, что оставил эти мысли. Глядя в бинокль, он видел, как люди, которые еще не так давно приветствовали своих кумиров, с отвращением отворачивались от клеток-балаганов. Только немногие, еще не разочаровавшиеся, как видно, в посрамленных народных вождях, задерживались у зверинца, но и они, постояв с минуту и послушав лживые речи, уходили, сконфуженные, прочь. Теперь одни лишь крикуны, запертые в клетках, аплодировали своим же собственным бредням, которые извергались из трубы, но вскоре они снова стали зажимать уши и отчаянно трясти головами. Это не мученики, думал про себя Роберт, а химеры, опровергнутые самой действительностью.
