Симадзаки Тосон - Нарушенный завет
И вот через тридцать лет после зарождения «суйхэй-ундо» в нынешней послевоенной Японии эта по-прежнему живут на положении отверженных. Поэт Такаити Минору в 1952 году писал:
Я родился на свет от таких людей,
Которых несчастней в мире не сыщешь.
С древности мы — парии в стране моей,
Отвержением преступников, беднее нищих.
Да что там древность! Еще и теперь
Каждый пария в нашем селенье
Жмется в углу, как затравленный зверь,
Словно просит у всех прощенья.
Всю свою жизнь отец мои и мать
Мыкают беспросветное горе.
Их и людьми не хотят считать,
Перед ними каждая дверь на запоре.
«Вы — не люди!» — камнем бросают в нас.
И даже на сходке многоголосой
На корточках в углу, не подымая глаз,
Мы боимся словечко сказать без спроса.
С детских лет нас презренье товарищей жжёт:
«Эта», «нечистый», «четвероногий»…
Не для нас сверстников хоровод,
Нас никуда не ведут дороги!
В душу вгрызаются злые слова,
И хочется убежать без оглядки,
Скрыться, чтоб не настигла молва,
Жить по-людски, спокойно…[47]
В 1906 году, когда вышел «Нарушенный завет», не только движении «суйхэй-ундо» не было в помине, но и рабочее движение развёртывалось еще очень слабо. Нет ничего удивительного, что Тосон подошел к этой проблеме в духе тех либерально-демократических идей, которые одушевляли движение «хеймин-ундо». Проблема эта в романс разрешается в рамках индивидуальной судьбы, в психологическом плане. Она трактуется в духе гуманизма, как задача восстановления попранного достоинства личности, как утверждение ценности человеческой личности независимо от сословных и социальных ограничений.
Однако общественная проблематика «Нарушенного завета» не ограничивается этой, так сказать на виду лежащей, проблемой эта. В романе имеется еще одна, не менее важная, сторона. Выше упоминалось, что «Нарушенный завет» отразил разочарование прогрессивной интеллигенции в буржуазной действительности. Этот роман наглядно рисует, как быстро японская буржуазия, придя к власти растеряла те прогрессивные устремления, которые ей были свойственны в период самой революции Мэндзи. В этом отношении наиболее показателен образ кандидата в члены парламента Такаянаги.
Образ Такаянаги дан Тосоном не изолированно. Внимательный читатель заметит, что все персонажи, которые имеют хоть какое-нибудь касательство к правящему аппарату — члены городского управления, директор школы, школьный инспектор и даже племянник инспектора, — неизменно обрисованы автором с отрицательной стороны. Так показано и духовенство в лице как будто лучшего представители своей среды — настоятеля храма Рэнгэдзи. Тосон почти пародийно излагает его проповедь, а позже раскрывает и подлинный моральный облик этого духовного пастыря — сластолюбца, готового совратить даже свою приемную дочь. Устами его жены автор добавляет, что порок среди духовенства — не редкость. И наоборот, с неизменной симпатией рисует Тосон образы простых трудовых людей — учителя Гинноскэ, адвоката Итимура, крестьянина Огосаку, из милости воспитанной в семье настоятеля храма юной о-Сио, се отца, дряхлого учителя Кэйносина, представителя уходящего со сцены сословия — самурайства, и даже забитого монастырского звонаря Сйота. В центре романа поставлены фигуры двух эта — два контрастных образа: Усимацу, подчиняющегося общественной несправедливости, пытающегося избежать последствий своего происхождения путем обмана, и Рэнтаро, смело вступающего в борьбу с этой несправедливостью и трагически гибнущего в борьбе, но своей гибелью пробуждающего человеческое достоинство в Усимацу. Образ Рэнтаро является наиболее ярким воплощением прогрессивных идей, воодушевляющих автора «Нарушенного завета».
Нельзя, однако, не заметить, что некоторые узловые сюжетные моменты романа ослабляют яркость художественного воплощение лежащей в его основе идеи. Объективное значение признания Усимацу было б куда больше, если б Усимацу сделал сто в обстановке полного благополучия; даже моральная ценность его несколько умаляется подозрениями Усимацу, что его происхождение больше не тайна для других. Ослабляет остроту проблемы и внешне благополучная развязка. Тот как будто благоприятный поворот судьбы Усимацу, которым автор завершает роман, на самом деле индивидуально — призрачный выход, а социально — не выход вообще. Эмиграция не есть разрешение никакой социальной проблемы. На случайности основано устройство судьбы о-Сио. Но большее значение, чем эти сюжетные моменты, имеет нарисованная на последних страницах романа картина того, как никто из чистых сердцем трудовых людей не изменил своего доброго отношения к Усимацу, узнав, что он эта, как не изменили своего отношения к нему дети. Можно сказать, что отношение к Усимацу — самый яркий признак, по которому образы романа определяются как положительные или отрицательные. И в этом также отчетливо проявились прогрессивные устремления его автора.
Несколько слов о художественной манере Тосона. В отличие от тех реалистов, манеру которых часто характеризуют выражением «сочная кисть», Тосон пишет как бы тонкой прозрачной акварелью. Часто он только намечает очертания, часто дает только отдельные детали, предоставляя воображению читателя дорисовывать целую картину. Такая манера свойственна многим видам японского искусства, в частности поэзии, где она проявляется более ярко, чем в романе Тосона.
В целом роман «Нарушенный завет» дает советскому читателю представление об одной из острых социальных проблем японской жизни и о творчестве одного из крупнейших японских писателей нового времени.
Н.И. Фельдман.
ОБЪЯСНЕНИЕ ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ТЕКСТЕ ЯПОНСКИХ СЛОВ
Амигаса — плетеная шляпа в форме большого плоского конуса; головной убор крестьянина, обычно употребляющийся при работе в жаркие дин, защищающий от солнца, как зонтик.
Банга — наименование особой группы профессиональных нищих в эпоху феодализма.
Гинкго — общепринятое в Европе наименование дереза Ginkgobilaoba, L.
Гэта — национальная обувь в виде деревянной подошвы на двух поперечных подставочках, с ремешком, в который продевают пальцы.
Дзидзо — буддийское божество, покровитель путешественников; его изображение часто ставят на дорогах.
Дзиюканъан — «Храм мирного созерцания».
Исэ — провинция, местонахождение главных синтоистских храмов.
Какэмоно — картина акварелью или тушью на бумаге или на шелку в форме продолговатой, висящей вертикально полосы, концы которой прикреплены к деревянному или костяному брусочку, на один из которых, а именно на нижний, картина наматывается, когда ее снимают.
Кан — 3,75 кг; в одном кане 1000 моммэ.
Конняку — травянистое растение из семейства арроутных, из которого приготовляется желеообразная масса, широко употребляющаяся в пищу.
Кун — приставка после имени, в быту довольно фамильярная; более официальная — сан.
Марумагэ — прическа замужней женщины, преимущественно новобрачной.
Мисо — тестообразная масса из перебродивших соевых бобов, чрезвычайно распространенный продукт, употребляющийся для приготовления супов и для консервирования овощей; на кем также жарят.
Момотаро — персонаж любимой детской сказки.
Мэнко — игра, похожая на игру «орёл и решка».
Мейдзи — называется в истории Японии период 1867–1911 гг., то есть начиная с революции и кончая смертью императора, при котором она произошла. В первые два десятилетия были проведены основные буржуазные реформы, в частности все сословия были юридически уравнены; переворот Мэйдзи — незавершенная буржуазная революция 1867 г.
Нагано — главный город провинции Синано.
Наму амидабу (Наму амида Буду) — буддийское молитвенное обращение, употребляется как восклицание, вроде русского «господи помилуй!»
