Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
— Ты что делаешь? — возмутилась Роза. — Кто ж вытирается рукавом! Да еще платье-то чье, барышни!
Но гнев ее улетучился быстрее, чем камфара. А заметив, как испугалась служанка, она даже пожалела ее.
— Ну, ладно, что было, то было. А раз уж так случилось, не будем никому рассказывать. Собственно говоря, мысль не дурна, — только бы тетя не узнала. Может, и я бы в подобном случае так поступила. А теперь брось хныкать! Что я хотела сказать? А где ж вы обменялись платьями?
— В лачуге, в винограднике.
— Гм. А если вечером дядюшка с папенькой пойдут, как обычно, в виноградник и вы не- сможете снова поменяться?
— Об этом мы не подумали, — струсила горничная.
— Вот видишь! — с торжеством произнесла Роза. — Хорошо все-таки, что я пришла и надоумила вас. Э, — добавила она, кончиком зонта рисуя таинственные вензеля на рыхлой глине, — втроем-то мы что-нибудь поумнее придумаем.
Запретное обладает удивительно притягательной силой для молодых сердец. Вот и Роза готова уже была помогать им в том, и что еще так недавно осуждала. Мелькнула у нее в уме, что в легкомысленном приключении, одна деталь — предстоящий обмен платьями — не продумана, и сразу же она почувствовала себя участницей смелой проделки. Теперь ее и мелочи заинтересовали, и результаты. Капля собственной сообразительности окрасила в розовый цвет то, что прежде казалось черным. Совсем немножко тщеславия — это, мол, ей пришло в голову, где и когда они смогут переодеться, если старики пожалуют на виноградник, — но тщеславие, растревоженное в дебрях женской души, выгоняет из зарослей многих хищников, и прежде всего любопытство.
«Кажется, Мари не хотелось, чтобы я увидела ее кавалера, — размышляла Роза. — Наверное, какой-нибудь мужлан неотесанный, и она стесняется его показать. А я все равно посмотрю! Спрячусь незаметно за спины и сделаю вид, будто ее не знаю».
— Кларика, милочка, подождите меня здесь, — громко сказала она, — и подержите мою шляпку.
С непокрытой головой ей было легче замешаться в толпе девушек и подобраться поближе к Мари, в шляпке она очень бы выделялась. Роза тихонько вклинилась между долговязыми сестрами Баланци, самыми шумливыми в группке. Они так галдели, что скорняк, господин Мартон Трик, побывавший во времена солдатчины в Италии, бросил ехидное замечание по их адресу:
— Нынче мир вверх дном перевернулся, кума. (Он беседовал с женой Иштвана Кендера.) Когда я был в Венеции, видел, как кошкам на шею колокольчики по приказу властей привязывали, чтобы голуби на площади Святого Марка, зная об их приближении, успевали взлететь. А тут, изволите видеть, голубки себе на шею колокольцы вешают, вот как девицы Баланци, чтобы кошек предупредить: «Тут, мол, мы, тут, хватайте нас, будьте любезны!» Супруга Иштвана Кендера от души рассмеялась.
— Здоровый же кот нужен, куманек, чтобы зубы о них не обломать. Больно уж нелакомые кусочки!
Среди этих нелакомых кусочков и стояла Роза, нетерпеливо ожидая начала кадрили, а вернее, кавалера своей подруги. Какой он? О чем они станут говорить? Вот забавно будет послушать!
Но кадриль рождалась с трудом. На площадке оказалось слишком мало пар. Однако и они целиком завладели вниманием Розы. Грубые шутки, глупые выкрики, гиканье — все было для нее ново и непривычно. А как вели себя дамы и кавалеры! Девицы взвизгивали, когда кавалеры игриво щипали их за весьма деликатные места. Озорное «щупанье», вероятно, являлось признаком вежливости. Подмастерье, не лапавший партнершу, либо растяпа, либо невежда, либо попросту равнодушен к своей даме и дает понять, что товар его не привлекает. Девицы, правда, визжали, делая вид, будто сердятся, часто слышались вопли возмущенного целомудрия: «Чтоб у вас руки отсохли!» — но по существу такого рода покушения воспринимались как знаки отличия, и та, на долю которой их не доставалось, считала, что плохо повеселилась.
Кадриль все не слаживалась, и это смущало ее организаторов, они отчаянно носились по площадке, совещались, а главный зачинщик, Брозик, неистово ругаясь, сгонял тех, кто прежде сам напросился, а теперь готов бросить его одного на позорище. Пробегая мимо группы девушек, он спросил у Мари:
— А ваш-то партнер куда делся?
— Не знаю, — просто ответила Мари.
Собрать еще несколько пар, чтобы соблюсти хоть какую-то форму кадрили, оказалось трупной задачей (уж лучше никак, чем людям на смех срамиться). Из списка, что составил Брозик, начали по порядку выкликать имена. Мало-помалу объявились все, выразившие желание танцевать, отсутствовал лишь партнер Мари.
— Как вашего кавалера звать? — громовым голосом спросил у нее Колотноки.
— Не знаю.
— Странно. Уж не сбежал ли? А может, вы его съели, барышня? — добавил он, весело заржав.
Начались поиски. «Господин охотник! Господин охотник!» — раздавались крики, и горное эхо вторило им, но тщетно — охотника нигде не было. А ведь ружье его и ягдташ остались висеть на дереве. Кто о нем знает хоть что-нибудь? Никто. Да, странно все-таки. Человек не булавка, чтобы бесследно исчезнуть.
Кадриль надо было начинать, Мари из нее, разумеется, выбыла, но все внимание теперь устремилось на нее. Мамаши и дочки кололи ее насмешливыми взглядами. Глядите-ка, от нее кавалер удрал. А ведь не дурна! Не удалось ей избежать и внимания мужчин.
— Ишь запечалилась, — переговаривались они. — А смазливая, канашка!
Чувствуя, что стала мишенью для острот, расстроенная, хотя и не сознававшая в первые минуты, чем именно (а ведь досаду ее понять легко), Мари хотела скрыться, но упрямая гордыня подавила все прочие чувства, и она нарочно не трогалась с места, чтобы продемонстрировать свое равнодушие.
Несмотря на живописность и аристократичность, кадриль на сей раз не увлекла толпу, уж очень всех потрясло исчезновение охотника. То обстоятельство, что ружье и ягдташ остались на дереве, придало событию таинственную окраску. Тем, кто бывал в театрах, вспомнилась легенда о волшебном стрелке, и самым разнообразным догадкам не было числа, как вдруг бездельник Колотноки глупо сострил, да так громко, что услыхала и Мари:
— Ба, да вон охотник-то, глядите, истинную личину свою принял.
И показал на разукрашенного лентами осла, который с философским спокойствием пасся у ограды на краю поляны.
Мари невольно сжала руки в кулачки. Много бы она дала, чтобы охотник вдруг здесь очутился и задал жару этому Колотноки.
Кое-кто улыбнулся шутке, все прочие же продолжали усердно искать разгадку тайны, пока, к счастью, не обнаружили ее. Ну, как же, конечно! Разве можно было думать иначе! Да ведь разгадка ясна, как день, и лежит совсем рядом, будто солонка да перечница. Так и есть, это был не кто иной, как Патко, знаменитый разбойник, убей бог, если не он. Пришел бесов сын повеселиться часок-другой, служаночкам головы покружить, вот и высмотрел себе самую раскрасавицу. (Теперь события выдвинули Мари в первые красавицы.) А потом кого-то заприметил, испугался, что его узнают, и, давай бог ноги, задал стрекача без ружья, без охотничьей сумки, — уж очень торопился.
Это объяснение было самым красочным — следовательно, ему и поверили. Слух, что на празднике побывал знаменитый разбойник Патко, распространился молниеносно. Ведь это о нем в песне поется: «Видел ли ты на коне сразу семь подков?» [82] Любопытно, что в данном случае присутствовала лишь одна подкова, он ведь ни коня с собой не привел, ни сапог, серебром кованных, не надел, на нем штиблеты были, как у господ водится. И теперь все — особенно женщины — сетовали лишь на то, что не рассмотрели парня как следует, а было, было, на что поглядеть, но кому тогда в голову прийти могло?
Сапожники да мясники, в которых самой природой «жандармская» жилка заложена, почесывали затылки: «Э-эх!» Из семи-то подков самая ценная та, что здесь отплясывала, из чистого золота она, награда за нее в двести золотых объявлена. Черт возьми, вот была бы потеха, коли схватили б его! И тотчас же принялись высчитывать, на сколько бы это сигар да вина хватило. Ну, а портные да пряничники, люди более добродушные, об утраченных возможностях не грезили, они о вещах практических заспорили, а именно — стоит ли ружье и ягдташ передавать полиции, чья беспомощность и отсутствие чутья на сей раз были обсуждены столь подробно и всесторонне, что его высокоблагородию начальнику городской полиции, игравшему обычно в этот час в тарок у его преподобия Яноша Серечена, по всей вероятности, сильно икалось.
Так продолжалось долго, до позднего вечера, пока не появился на винограднике горбун Фили, слуга из гостиницы «Гриф», который принес господину Брозику записочку от третьего номера; приезжий, по имени Янош Фитош, писал, что пришлось ему уехать в город по неотложному делу без ружья и ягдташа, а обратно вернуться, как предполагал, он не сумеет и просит поэтому господина Брозика оказать ему услугу и отослать либо отнести его вещи домой. Тут вся легенда рухнула, я глубочайшему огорчению устроителей, желавших украсить ею свой праздник.
