Вирджиния Вулф - Годы
— О Новом Мире… — сказала она. — Как вы думаете, мы станем лучше?
— Да, да, — кивнул он.
Он говорил тихо, словно не хотел тревожить читавшего Ренни, Мэгги, которая штопала, и Сару, дремавшую полулежа в кресле. Николай и Элинор разговаривали между собой, точно были наедине.
— Однако… — начала она, — как же нам стать лучше… жить более… — она понизила голос, как будто боялась кого-то разбудить, — жить более естественно… правильно… Как?
— Это лишь вопрос… — Николай сделал паузу и придвинулся к ней поближе. — Вопрос просвещения. Душа… — Он опять замолчал.
— Что душа?
— Душа, всё бытие, — он сложил ладони точно вокруг шара, — стремится к расширению, к новизне, к созданию новых сочетаний…
— Так, так, — сказала Элинор, подтверждая, что он нашел верные слова.
— Тогда как сейчас, — он подобрал под себя ноги, став похожим на старушку, которая испугалась мыши, — мы живем вот так — скрученные в тугой маленький узелок…
— Да, узелок, узелок, верно, — кивнула Элинор.
— Каждый заключен в свою тесную ячейку; у каждого свой крест или свои священные книги, у каждого свой очаг, своя жена…
— Штопающая носки, — вставила Мэгги.
Элинор вздрогнула. Ей показалось, что она заглядывала в будущее, а их разговор подслушали. Уединение исчезло.
Ренни бросил газету.
— Полный бред! — сказал он.
Элинор не знала точно, относилось это к газете или к тому, о чем они говорили. Однако доверительная беседа была уже невозможна.
— Зачем вы тогда их покупаете? — спросила она, указав на газеты.
— Чтобы разжигать камин, — сказал Ренни.
Мэгги засмеялась и бросила носок в корзину.
— Ну вот! — сказала она. — Готово.
И опять все стали сидеть, молча глядя на огонь. Элинор хотелось бы продолжить беседу с этим человеком, которого она называла «Николай». Когда, хотела она спросить его, когда придет этот Новый Мир? Когда мы станем свободными? Когда будем жить интересно, полноценно, а не как калеки в пещере? Он словно что-то освободил в ней; она чувствовала в себе не только начало нового времени, но и новые силы, нечто незнакомое ей самой. Она смотрела, как поднимается и опускается его сигарета. Затем Мэгги опять взяла кочергу и ударила полено, и ворох красноглазых искр метнулся в дымоход. Мы будем свободны, будем свободны, думала Элинор.
— А о чем ты думала все это время? — спросил Николай, кладя руку на колено Сары. — Или ты спала?
— Я слышала, о чем вы говорили, — ответила она.
— И о чем же мы говорили?
— О душе, летящей вверх, как искры в дымоход, — сказала Сара. Искры летели в дымоход.
— Досадный промах, — сказал Николай.
— Просто люди всегда говорят одно и то же. — Сара засмеялась и села прямо. — Вот Мэгги — она не говорит ничего. А Ренни говорит: «Полный бред!» Элинор говорит: «Именно об этом я думала»… А Николай, Николай… — она похлопала его по колену, — которому место в тюрьме, он говорит: «Ах, дорогие друзья, давайте усовершенствуем наши души!»
— Место в тюрьме? — переспросила Элинор, взглянув на Николая.
— Потому что он испытывает склонность… — Сара сделала паузу, — не к тому полу, видишь ли, — легко сказала она, взмахнув рукой — точно как ее мать.
По коже Элинор пробежала дрожь отвращения, как будто по ней провели лезвием ножа. Однако затем она отметила, что живая плоть не затронута. Дрожь прошла. А под ней было — что? Она посмотрела на Николая. Он наблюдал за ней.
— Это, — проговорил он после некоторого колебания, — вызывает у вас неприязнь ко мне, Элинор?
— Нисколько! Нисколько! — искренне воскликнула она. Весь вечер она испытывала к нему то одни чувства, то другие, но теперь все они сложились в одно отношение — симпатию. — Нисколько, — повторила она. Он слегка кивнул ей. Она в ответ ему — тоже. Однако часы на каминной полке начали бить. Ренни зевал. Было поздно. Элинор встала, подошла к окну, раздвинула занавески и выглянула. Окна во всех домах были по-прежнему зашторены. Холодная зимняя ночь была почти непроглядна. Элинор словно смотрела во впадину темно-синего камня. Здесь и там синий мрак пронзали звезды. Она ощущала беспредельность и покой — как будто что-то рассеялось…
— Поймать вам экипаж? — перебил ее мысли Ренни.
— Нет, я пройдусь, — сказала она, оборачиваясь. — Я люблю ходить по Лондону.
— Мы с вами, — сказал Николай. — Идем, Сара.
Сара все так же полулежала в кресле, качая ногой вверх-вниз.
— Но я не хочу уходить, — возразила она, махнув на него рукой. — Я хочу остаться, хочу говорить, хочу петь — хвалебный гимн, благодарственную песнь…
— Вот твоя шляпка, вот сумочка, — сказал Николай, вручая ей вещи. — Идемте. — Он взял ее за плечо и вывел из комнаты. — Пошли.
Элинор подошла к Мэгги попрощаться.
— Я тоже хотела бы остаться, — сказала она. — Мне о стольком хочется поговорить…
— Но я хочу спать, я хочу лечь! — возмутился Ренни. Он стоял, подняв руки над головой, и зевал.
Мэгги встала.
— Ляжешь, ляжешь, — засмеялась она.
— Не стоит, не спускайтесь, — запротестовала Элинор, когда он открыл перед ней дверь. Но он настоял. Он очень груб и в то же время очень вежлив, подумала она, спускаясь за ним по лестнице. В нем много разных чувств, и все страстные, все перемешаны, думала она… Но они уже дошли до передней. Там стояли Николай и Сара.
— Немедленно прекрати смеяться надо мной, Сара, — говорил Николай, надевая пальто.
— А ты прекрати читать мне лекции, — парировала Сара, открывая дверь на улицу.
Ренни улыбнулся Элинор, когда те на секунду остановились у детской коляски.
— Набираются опыта! — сказал он.
— Спокойной ночи, — попрощалась Элинор, с улыбкой пожимая ему руку. Вот за этого мужчину, выйдя на морозный воздух, сказала она себе с внезапной убежденностью, я хотела бы выйти замуж. Она обнаружила в себе ощущение, которого никогда еще не испытывала. Но он на двадцать лет моложе меня и женат на моей двоюродной сестре. На мгновение она возненавидела убегающее время и обстоятельства жизни, которые оттолкнули ее «от всего этого». Она представила себе сцену: Мэгги и Ренни сидят у камина. Счастливый брак, подумала она, — вот что я ощущала все время. Счастливый брак. Она подняла голову и пошла по темной улочке за Николаем и Сарой. Широкая полоса света, похожая на крыло ветряной мельницы, медленно ползла по небу. Она как будто вбирала в себя мысли Элинор и выражала их широко и просто, точно какой-то чужой голос произносил их на другом языке. Затем луч остановился и ощупал подозрительное место на небе.
Налет! — вспомнила Элинор. Я же забыла про налет!
Николай и Сара дошли до перекрестка и остановились.
— Я забыла про налет! — сказала Элинор, подойдя к ним. Это удивило ее, но так и было на самом деле.
Они стояли на Виктория-стрит. Улица уходила вдаль, изгибаясь; она выглядела шире и темнее, чем обычно. По тротуарам спешили маленькие фигурки; они появлялись на мгновение под фонарем, а затем опять исчезали. Улица была почти пуста.
— Интересно, омнибусы ходят как обычно? — спросила Элинор.
Все трое посмотрели вдаль. Пока что по улице ничего не ехало.
— Я подожду здесь, — сказала Элинор.
— Тогда я пойду, — вдруг заявила Сара. — Спокойной ночи!
Она помахала рукой и пошла прочь. Элинор полагала, что, разумеется, Николай пойдет с Сарой.
— Я подожду здесь, — повторила она.
Но он не двинулся с места. Сара уже исчезла из виду. Элинор посмотрела на Николая. Он рассержен? Или расстроен? Она не знала. Но тут в темноте замаячила махина с закрашенными синей краской фарами. В омнибусе сидели нахохлившись молчаливые люди; в синем свете они были похожи на покойников.
— Спокойной ночи, — сказала Элинор, пожимая руку Николаю.
Она посмотрела назад и увидела, что он все еще стоит на тротуаре со шляпой в руке. Он выглядел высоким, импозантным и одиноким. По небу все так же шарили лучи прожекторов.
Омнибус ехал. Элинор уставилась на старика, который сидел в углу и ел что-то из бумажного пакета. Он поднял голову и перехватил ее взгляд.
— Вам интересно, что у меня на ужин, леди? — спросил он, приподняв одну бровь. Глаза у него слезились и часто моргали. Он продемонстрировал Элинор кусок хлеба с ломтиком то ли ветчины, то ли колбасы.
1918
Пелена тумана покрывала ноябрьское небо; в ней было много слоев и складок, и соткана она была так плотно, что нигде не виднелось ни единого просвета. Дождя не было, но туман оседал влагой на поверхности, отчего сельские дороги были мокрыми и мостовые в городах жирно блестели. Здесь и там на травинках и листьях живых изгородей висели неподвижные капли. Стояло полное безветрие. Проходя сквозь туман, все звуки — блеяние овцы, карканье грачей — глохли и выдыхались. Голоса уличного движения сливались в один монотонный гул. То и дело — будто открывалась и закрывалась дверь или пелена раздвигалась и сходилась опять — рокот города вдруг начинал звучать громче, но затем сразу же опадал.
