Джером Джером - Пол Келвер
В тот вечер настроение не позволяло мне на что-либо надеяться; но я поблагодарил их обоих за добрые намерения и пообещал обдумать их предложение наутро, когда, по общему мнению, я должен был оказаться в более подобающем состоянии, чтобы холодным рассудком оценить положение; они поднялись и ушли.
Через минуту, бросив Миникина одного, вернулся Джармэн.
— Курс акций понизился на этой неделе, — шепнул он, — так что если тебе нужны деньги, не распродавай имущество. Несколько фунтов я могу выделить. Выжми сок из пары лимончиков, выпей, и к утру будешь в порядке. Пока.
Я последовал его совету в отношении лимонов и, найдя его верным, на следующее утро, как обычно, появился в конторе. Лотт и K°, приняв во внимание мое согласие на вычет двух шиллингов из недельного жалованья, посмотрел на все дело сквозь пальцы. Я намеревался, по совету Джармэна, зайти к О'Келли тем вечером в его респектабельный дом в Хэмпстеде, и отправил ему записочку, что зайду. Перед уходом с работы, однако, я получил от него ответ. Он писал, что вечером его дома не будет, и просил зайти в следующую пятницу. Обескураженный, я вернулся домой в подавленном состоянии духа. План Джармэна, суливший столь много надежд и даже привлекательный в дневное время, теперь казался туманным и неосуществимым. Когда я проходил мимо открытой настежь двери квартиры на втором этаже, меня обдало холодом, и я вспомнил об уходе друга, к которому успел привязаться за последние месяцы, несмотря на то что не одобрял его поведения с точки зрения морали. Работать я не мог, как и прежде мучаясь от одиночества. Я немного посидел в темноте, прислушиваясь к скрипу пера моего соседа, старого переписчика, и чувство безысходности, которое на меня всегда навевал этот звук, охватило меня, и стало тоскливей, чем обычно.
В конце концов, может быть, сочувствие леди Ортензии, пусть притворное и преследующее ее личные цели, все же лучше, чем ничего?
По крайней мере; было хоть одно живое существо, которому я оказался нужен, которому было небезразлично мое бытие или небытие, которое, даже из собственных соображений, было готово разделить со мной надежды и горести.
В таком настроении я услышал легкий стук в дверь. В полутемном проеме стояла маленькая служанка, протягивая мне записку. Я взял ее и, вернувшись в комнату, зажег свечу. Конвертик был розовый и пах духами. Адресован он был, причем не таким скверным, как я ожидал, почерком: «Г-ну Полу Келверу, эсквайру». Распечатав его, я прочел:
«Дорогой г-н Пол! Я слышала что как вы забалели после вчера. Баюсь вы слабенький. Нельзя так многоработать а то забалеете и я расержусь. Надеюсь вам уже лутше. Если да то я иду гулять и можете пойтить со мной если будете хорошо себя везти. С любовю. Ваша преданая Рози».
Вопреки орфографии и стилю, странное щекочущее чувство пронизало меня, когда я читал это первое в моей жизни любовное письмо. Глаза заволокло туманом. Сквозь него, успокоившись и размягчившись, я увидел лицо моей нареченной, бесцветное, но зовущее, ее крупные, белые, полные руки, простертые ко мне. Внезапно заторопившись, я дрожащими руками натянул на себя платье; похоже было, что я спешу, действовать, не давал себе времени на раздумья. Одевшись, с непривычным румянцем на щеках и горящими глазами, я спустился вниз и взволнованно постучал в дверь на втором этаже.
— Кто там? — раздался в ответ резкий голос мисс Селларс.
— Это я — Пол.
— Одну минуточку, дорогой, — тон стал заметно мягче. Послышались торопливые шаги, шуршанье одежды, стук задвигаемых ящиков, потом на несколько мгновений воцарилась тишина, и…
— Входите, дорогой.
Я вошел. Комната была маленькая и неубранная, пахло ламповой копотью; но единственное, что я способен был в тот момент видеть, была мисс Селларс — высоко подняв руки, она прикалывала шляпку к пышной копне соломенного цвета волос.
При виде ее вот так, во плоти, чувства мои претерпели разительную перемену. В те минуты, что мне пришлось ждать перед ее дверью, я мучился почти неодолимым желанием повернуть ручку и ворваться внутрь. Теперь же, поддайся я порыву, я бы выскочил вон. Не то чтобы на нее было неприятно смотреть, нет; но сама атмосфера грубости, вульгарности вокруг нее отталкивала меня. Стремление к опрятности — чистоплюйство, если хотите, — зачастую портило мне все удовольствие от любимой отбивной, если ее подавала на стол официантка с грязными ногтями, и сейчас оно же не дало мне обратить внимание на те прелести, которыми мисс Селларс, несомненно, обладала, а напротив, приковало мой взгляд к ее красным, загрубевшим рукам и к бородавкам на них.
— Вы скверный мальчик, — сказала мне мисс Селларс, закончив прикалывать шляпку. — Почему вы не зашли ко мне в обед? Вот не буду я вас целовать.
На лице ее ясно был виден наспех положенный слой пудры; округлые мягкие руки прятались под тесными рукавами из какого-то траурного материала, от одного вида которого я едва не заскрипел зубами. Очень хотелось, чтобы она утвердилась в своем намерении. Но нет, смягчившись, она подставила мне напудренную щеку, и я робко приложился к ней. Вкус напомнил мне тоненькие, непропеченные лепешки, которые пекла жена привратника в нашей школе и продавала нам после уроков — один пенни четыре штуки. Тогда я их любил за свойство насыщать.
У черной лестницы мисс Селларс остановилась и громко позвала миссис Пидлс. Через какое-то время та, задыхаясь, вышла.
— Мы с мистером Келвером идем прогуляться ненадолго, миссис Пидлс. Ужинать я не буду. До свидания.
— До свиданья, милочка, — ответила миссис Пидлс. — Желаю приятно провести время. А где мистер Келвер?
— Тут, за углом, — понизив голос, объяснила мисс Селларс; послышался смешок.
— Малость он нерешительный, а? — предположила миссис Пидлс шепотом.
— Ну уж других-то я навидалась, — тихо ответила мисс Селларс.
— Ладно, из таких нерешительных потом самые крепкие получаются — я по опыту знаю.
— Он будет в порядке. Пока.
Мисс Селларс, застегивая лопнувшую перчатку, подошла ко мне.
— У вас, думаю, девушки еще не было? — спросила мисс Селларс, когда мы повернули на Блзкфрайерс-роуд.
Я признал, что это у меня первый опыт.
— Терпеть не могу ветреных мужчин, — объяснила, мисс Селларс, — поэтому-то вы мне с самого начала и понравились. Вы такие тихие были.
Я пожалел, что природа не наградила меня более буйным темпераментом.
— Сразу было видно — джентльмен, — продолжала мисс Селларс, — Вот, сколько мне предложений делали — сотни, можно сказать. Но я всегда говорила: «Я вас очень люблю как друга, но замуж пойду только за джентльмена». Как думаете, я была права?
Я пробормотал, что только этого и мог от нее ожидать.
— Можете взять меня под руку, — разрешила мисс Селларс, когда мы переходили площадь Сент-Джордж; дальше, по Кенсингтон-Парк-роуд, мы проследовали рука об руку.
К счастью, мне не надо было поддерживать беседу. Мисс Селларс прекрасно справлялась с разговором и одна. Большей частью он шел о ней.
Я узнал, что с детства она инстинктивно стремилась к благородному обществу. Этому не следовало удивляться, зная, что ее семья — со стороны матери, во всяком случае, — находилась в отдаленном родстве с «самыми знатными людьми королевства». Мезальянсы, однако, не редкость в любой среде, не миновала эта участь — просто вопиющая — и ее «мамашу» — увы! Она вышла замуж — за кого бы вы думали? Нипочем не угадаете! — За официанта! Тут мисс Селларс, остановившись посреди Ньюингтонской улицы, чтобы перевести дух от возмущения постыдным поступком своей родительницы, едва не угодила под трамвай.
Ничего хорошего из брака мистера и миссис Селларс не вышло. И стоило ли удивляться — у миссис Селларс один дядюшка на Лондонской бирже, а у мистера Селларса родственники не забирались дальше пивной. Я понял так, что основным его призванием было «сшибать медяки». Потом, однако, мистер Селларс благополучно исчез с горизонта, и катастрофа эта, по крайней мере, окончательно укрепила решимость мисс Селларс извлечь урок из ошибки матери и избегать контактов с людьми низкого происхождения. Она надеялась, что с моей помощью ей удастся вернуть семье подобающее ей положение в обществе.
— Надо мной даже подшучивали из-за этого, — объяснила мисс Селларс, — с самого детства. Я просто вынести не могла, если что-нибудь было — ну, невозвышенное. Вот, один раз, мне всего семь лет было — знаете, что случилось?
Я сознался в неведении.
— Ну, я вам расскажу, — сказала мисс Селларс, — и вы поймете. Дядя Джозеф — это со стороны отца дядя, понимаете?
Я уверил мисс Селларс, что полностью отдаю себе в этом отчет.
— Так вот, раз он приходит к нам, достает из кармана орех и дает мне. А я отвечаю: «Спасибо, только я не ем орехов, которые всякие там приносят». Он так разозлился! А после этого, — разъяснила мисс Селларс, — меня дома стали звать — принцесса Уэльская. Я буркнул, что это очень мило.
