Александр Минчин - Факультет патологии
– Как ты узнал, ах, да, я забыла, что ты наблюдательный.
– Быстро, а то не пойдем никуда.
– Чтобы тебя обошли все несчастья…
Я целую ее губы долго, сильно, больно, бесконечно, вечно.
Я не знаю, сколько проходит времени, но его проходит ровно столько, сколько нужно до начала самого обеда.
Я звоню в дверь. И нутро мое подбирается. Я взглядываю на свою спутницу: она чиста. Только губа немного кривится и вздута. От моего поцелуя.
Открывает мама. Прихожая у нас большая… Она входит, мною вперед пропущенная, тихая, скромная, стройная.
– Здравствуй, мама. Это Наташа.
– Здравствуйте, – она улыбается, – очень приятно.
И в этот момент выходит мой отец. Я застываю. Он останавливается и долго смотрит на меня. Не моргая. Потом вдруг раскрывает руки, и мы обнимаемся, похлопывая друг друга.
– Блудный сын, – шепчет он, я целую его всегда и вечно выбритую щеку. Он разжимает объятия.
– Простите, девушка, у меня с сыном свои проблемы. Поэтому вы – не первая… Не по приличиям.
– Ты ее тоже обнимать собираешься? – шучу я.
– С удовольствием, если она не против, она очень стройная. Как вас зовут?
– Наташа.
Он представляется полностью. Со всеми регалиями.
– Мне очень приятно, – говорит она.
– Знакомое имя. У тебя, кажется, была Наталь… – он осекается.
Она делает вид, что не слышала.
– Пап, это тебе, – протягиваю я.
– Спасибо большое, уважил отца.
И мама кладет в испаритель шампанское.
– Как вам мой сын, Наташа? Не устали еще?
– Что вы, это он немного устал от меня.
– Это у него случается. Я бы не устал, это точно…
Она улыбается. Батя молодых любит больше, чем солнце и его сияние.
– Прошу в комнату, Наташа.
Она проходит, он открывает дверь, ухаживая за ней. Стол накрыт очень красиво, хрусталь, посуда, серебро, как всегда умеет накрывать только моя мама.
– Садитесь на диван, Наташа, чувствуйте себя, как дома, свободно.
– Благодарю вас.
Я не узнаю ее. Он садится в кресло.
– Чем вы занимаетесь, если не секрет? – Учусь в том же институте, что и Саша.
– И по какой специальности?
– Русский язык и литература.
– Приятное совпадение. – Он расплывается в улыбке, и я улыбаюсь, на него глядя. Мы знаем, почему мы улыбаемся: он меня из-под палки туда загонял, я не хотел там учиться, в театральный все рвался.
– Вы не обращайте внимания, Наташа, это у нас семейное. Саша вам потом, если будет интересно, расскажет. А вы живете в Москве, с родителями?
– Нет, я из Сочи, они живут там.
– Но они вас не загоняли и не заставляли в этом институте учиться? Как я Сашу, он меня этим до сих пор упрекает.
– Нет, что вы, я сама хотела, они, наоборот, не желали.
– А почему вы хотели?
– Я всегда мечтала быть учительницей, учить детей.
– О! Вот видишь, – теперь она для отца лучший человек, – тебе надо с Наташи пример брать, выбрала институт и хочет работать по специальности. Его же, – и он показывает на меня, – от школы, как черта от ладана тянет. У него, видимо, еще не прошли воспоминания, когда он сам в ней учился. Ох и нахлебался я с его учебой, Наташа, сказать кому, не поверят! Учителя руки к небу воздели, когда он ее закончил, и на Восток молиться собирались. Хоть и неверующие были.
Она вежливо улыбается. А я смеюсь, вспоминая.
– Директор школы его фамилию без крика вообще произносить не мог. Только в крике и получалось. Первый драчун и хулиган в школе был, и какой! Даже вам сказать неудобно, стесняюсь.
Ну, батя сел на своего коня. Пора его останавливать.
– Пап, сейчас ты начнешь, какой ты усидчивый был, работоспособный и как любил учиться прилежно, и как я не в тебя.
– Вот видите, – мы смеемся, – он все сам знает. А до сих пор такой же остается, не меняется.
Она сидит и слушает.
Я смотрю на нее. Какая ж она обалденная. И так сидит красиво, очень элегантно, то ли изящно, не знаю точно слова, но напряженно.
– Вы, Наташа, явную ошибку сделали, с ним связавшись, позвольте мне вам как старшему заметить. И немного знающему.
Она почти смеется:
– Почему?
– О, если бы я знал это «почему», я бы его сам с ног до головы переделал.
– Такой плохой? – спрашивает она.
– Нет, он не плохой мальчик, в нем много есть хорошего, добрый. Но непослушный. Абсолютно. Так что вы учтите и проверьте, не ошибаетесь ли вы, с ним встречаясь.
– Хорошо. – Теперь она смеется, расслабляясь.
– Пап, с чего ты взял, что мы встречаемся?
– А-а… ну как тебе сказать, догадался. Я все-таки прожил немалую жизнь, могу разобраться. А ты хочешь сказать, что нет?
– А-а, ну как тебе сказать. Я прожил недолгую жизнь, и я не знаю, как это называется, может, и встречаться.
– А я бы встречался, – уверенно говорит он, – она красивая девушка, эффектная.
– Благодарю вас за комплимент, вы очень добры.
– Что же тебя останавливает?
– Ну, не думаю, что я бы Наташе понравился… тем более после тебя, такого «крассавца».
Он вечно меня подкалывает.
– Почему, вы мне нравитесь, – тихо говорит она.
– А, вот как! Может, я тогда выйду, чтобы не мешать, – говорю я.
– Ладно, стой уж, Отелло. Вы так не шутите, Наташа, он ревнивый, как сто чеченцев, глотку перережет. Он, собственно, и вырос среди них, вместе с ними якшался, к умным мальчикам, начитанным, его не тянуло.
Я улыбаюсь, мне забавно слушать отца. Все то же самое, все одно и то же, только интонации другие, мягче.
– Пап, а у нее не плохие ноги, да? – спрашиваю я, так как он часто смотрит на разрез у колена.
Он не смущается:
– Как тебе сказать, даже очень не. Но в этом ничего зазорного нет, ты не смутишь меня…
– Еще бы!..
– Это приятно, когда женщина обладает красивыми, я бы сказал, зовущими ногами. Как вы считаете, Наташа?
Она делает движение.
– Мне трудно судить…
– Как сказал еще Пушкин: «В России вряд ли вы найдете две пары стройных женских ног!» Замечательно сказано. Так что вы, Наташа, составляете прекрасное исключение. И я только восхищаюсь, любуясь, а плохих мыслей у меня нет, как Саша представляет.
Мы смеемся.
– Пап, а чего сегодня празднуем?
– Спроси у матери.
– Мам, – кричу я, – какое торжество?
– У папы пять лет, как он защитил докторскую диссертацию.
– Не в пример некоторым, – говорит он, – кого за письменный стол не загонишь.
Тут я согласен. Бате есть что праздновать, ему эта диссертация боком далась: семь лет ночами писал, а днем работал, и в отделении оперировал, и на кафедре преподавал, – нелегко было.
– Пап, поздравляю от всей души.
– Простите, – сказала Наташа, – я не знала, какое у вас событие, поэтому… – она встала, взяла конвертную сумочку и быстро ее раскрыла, протянув ему маленький бархатистый коробочек.
– Не стоило, право, Наташа. Но благодарю нас от всей души. Вы очень тронули меня.
Я смотрю на нее удивленно.
Господи, почему все так поздно замечаю я. Он раскрывает коробочку черного бархата, там запонки, они сияют и переливчато горят.
– Я очень люблю запонки, Наташа, и у меня их вечно нет, жена теряет. Так что большое спасибо!
– Я рада, что вам нравится, я, правда, не успела…
– Что вы, это прекрасный подарок. – И тут он вглядывается. – Подождите, да это же золото.
Она стоит молча. Нет, я балдею от нее, ее фигуры, бедер, всего ее вида, – я уже опять хочу в ту старую маленькую комнату и мять, ломать, сжимать ее страстно бьющееся тело.
– Это очень дорогой подарок, Наташа, я не ожидал. Я не могу принять его.
– Что вы, не стоит упоминания.
– Вы студенты, вам нужно деньги экономить.
– Папа, успокойся, это от чистого сердца, и не надо никого обижать.
Вечно деньги для него роль необыкновенную играют. Может, потому, что трудно даются. Давались, сам все зарабатывал.
– Ну, хорошо, уговорили. Тогда за мной вам тоже подарок к вашему дню рождения.
– Спасибо большое. – Она садится. Он добавляет:
– Хотя я считаю, что первый и самый ценный подарок я вам уже сделал: Сашу…
Мы все смеемся.
– Нелегкий подарок, должен вам сказать, Наташа, тяжелая ноша. Так что не обижайтесь на меня!
Она смеется очень звонко.
– Санечка, пойди на минуту сюда, – зовет мама.
Я иду на кухню, она раскладывает все по тарелкам сразу из холодильника: отец любит, чтобы то, что должно быть холодным, было холодным, ледяным, а что горячим, то таким, чтобы в рот невозможно было взять.
– Очень приятная девочка. Это что, новая? У нее сильный вкус.
– Ма, какие-то ты слова находишь.
– У-у, давно ли ты такой выборочный к словам стал? Неужели это серьезно, такое только с Натальей было.
– Ма, мы потом поговорим, хорошо?
– Хорошо, – она улыбается, – помоги мне это отнести.
И тут меня как током обжигает. Я бросаюсь в комнату, и вовремя: ее рука уже к сумочке тянется. Я наклоняюсь и шепчу:
– Наташ, не кури, умоляю, он ненавидит, когда кто-либо курит из близких ему, особенно женщины.
Она улыбается мне, когда я отклоняюсь, и говорит:
