Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман
Но Герман, современный еврей, пошел еще дальше: он потерял духовную почву. У него больше не было опоры в Торе. Он, новый Авраам, обманывает не только Авимелеха, но и Сару, и Агарь. Он больше не заключает союз с Богом, ему не нужны никакие обеты, не нужно, чтобы его семя было многочисленно, как песок морской. Все это кажется ему лишь большой игрой — проповеди, которые он писал для рабби Лемперта, книги, которые он теперь продает раввинам и ешиботникам, принятие иудаизма Ядвигой, Машин уход, Тамарина отзывчивость.
Герман прочитал Агоду и зевнул. Он поднял бокал и отмерил десять капель по числу казней египетских. Тамара хвалила Ядвигины кнейдлах. Какая-то рыба из Гудзона или из другой реки заплатила жизнью за оказанную ей честь: поедая рыбу, Герман, Тамара и Ядвига вспоминали о чудесах исхода из Египта. Курица не пожалела своей шеи в память о пасхальной жертве[154].
В Германии и даже здесь, в Америке, возникали партии неонацистов. Во имя Ленина и Сталина коммунисты устраивали погромы в Китае и Корее. В пивных Мюнхена те, кто недавно играл черепами еврейских детей, теперь потягивали пиво из высоких кружек и мурлыкали марш штурмовых отрядов. В Москве расстреляли последних еврейских писателей[155]. Еврейские коммунисты в Нью-Йорке, Париже, Буэнос-Айресе превозносили убийц и поносили вчерашних вождей. Истина? Она не здесь, а в Джамбуле, на клочке земли посреди раскаленной пустыни. Здесь даже идеи ворованные. Бог? Чей Бог? Еврейский? Бог фараона? Бог лягушек и вшей?[156]
Оба, Герман и Ядвига, упрашивали Тамару, чтобы она осталась ночевать, но Тамара уехала домой, пообещав вернуться завтра для подготовки второй трапезы. Она помогла Ядвиге помыть посуду и пожелала ей и Герману хорошего праздника.
Герман вошел в спальню и лег на кровать. Он не хотел думать о Маше, но мысли сами возвращались к ней. Чем она сейчас занимается? Вспоминает о нем? Она уже освободилась от тирании, которую называют любовью?
Зазвонил телефон. Герман вскочил и побежал, чтобы успеть поднять трубку, пока Маша не передумает. Он чуть не упал. Едва дыша, он крикнул:
— Алло!
Никто не ответил.
— Алло! Алло! Алло!
Он знал, что это Маша. Это ее старый трюк — звонить и молчать. Может, она просто хотела услышать его голос?
— Не будь идиоткой! Не молчи! — крикнул он.
Маша молчала.
— Это ты ушла от меня, а не я от тебя… — проговорил Герман, сам не понимая, что говорит.
Никто не ответил. Он подождал немного и сказал:
— Меня уже ничем не испугаешь.
IIПосле Пасхи книжный магазин реб Аврома-Нисона Ярославера опустел. Дни шли, а покупателей не было. Тамара снова ездила в Нью-Джерси сортировать пуговицы. Герман рылся в книгах, открывал то «Мидраш Танхума»[157], то «Кдушас Леви»[158], то «Мишна Брура»[159], то «Месилас Йешорим»[160]. Каждая книга повествовала о своем, но всякий раз основываясь на чужом мнении.
Раввин с рыжей бородой и в очках с толстыми стеклами тоже пришел покопаться в книгах. Он близоруко подносил пожелтевшие страницы к очкам, клал на страницы рыжую бороду и словно вдыхал текст, напечатанный шрифтом Раши[161]. Время от времени он вздыхал. Раввин уже успел рассказать Герману свою историю. Его жена и дети погибли от рук нацистов. Сам он доехал до Шанхая, где стал главой ешивы, в которой даже переиздавали комментарии Рашба[162] и Ритба[163]. Позднее японцы закрыли ешиву. Теперь у него есть молельня в Бруклине, но прихожане молятся только в субботу днем, а иногда и вообще не приходят. Тору не учат, вопросов не задают. Что он за раввин? Здесь священнослужители дают объявления в газетах. Приходится налаживать контакты с репортерами и даже платить им. Раввины и раввинши приглашают в гости безбородых писак, чтобы те поместили заметку о них в своей газетенке. Если не можешь пробиться, остаешься прозябать в своем углу. Но, слава Богу, здесь свободное государство. Просто тоскливо без общины, однако не стоит предъявлять претензии Владыке мира.
Раввин спросил Германа:
— Вы, должно быть, ученый-талмудист, да?
— Я учился.
— Тогда вы знаете, что «все, что сделал Бог, к лучшему»[164].
— Что хорошего получилось из гитлеризма?
— А что нам известно? Когда ребенку дают касторку, он плачет и не хочет ее пить, но отец знает, что нужно принять касторку, чтобы облегчить больной желудочек. Иначе малыш, не дай Бог, действительно заболеет. Все страдания — это испытание и очищение.
— Зачем очищение маленьким детям?
— Мы не в силах познать Всевышнего. Если бы мы понимали Бога, мы бы сами стали богом.
Раввин нашел книгу комментариев и хотел ее купить, но Тамара оценила ее слишком дорого. Раввин уже готов был согласиться, он стал шарить по карманам и обнаружил, что оставил дома бумажник. А может быть, его украли? В Нью-Йорке много воров. Раввин принялся почесываться под арбоканфесом, у него даже не было денег на метро. Герман отдал ему книгу в долг и добавил пару центов на метро. Раввин сказал:
— У вас еврейское сердце.
Как только раввин вышел, появилась коротко стриженная девушка. Светлые волосы на ее голове стояли ежиком. На плече висел огромный портфель. Брови срослись на переносице, глаза светлые. У нее были короткий нос и полные ненакрашенные губы. Ее костюм был похож на мужской, шарфик, пропущенный под воротником блузки, напоминал галстук, на ногах — ботинки на низком каблуке. «Точно лесбиянка», — подумал Герман. Голос девушки звучал странно, не мужской, но и не женский. Она спросила по-английски:
— Какие книги по каббале у вас есть?
Герман принялся смотреть в каталоге.
— «Пардес римоним» рабби Моше Кордоверо[165].
— Это у меня есть.
— «Эц хаим» рабби Ицхака Лурии[166].
— Это у меня тоже есть.
— «Калах Писхей Хохма» рабби Моше-Хаима Луцатто[167].
— Что это такое?
— Введение в каббалу.
— Вот это то, что мне нужно.
— Вы изучаете каббалу?
— Я пишу об этом работу.
— У меня есть еще одно введение в каббалу — «Шефа таль»[168].
— Дайте мне все, что у вас есть.
Герман принялся искать книги. Девушка закурила сигарету. Даже ее манера курить была мужской. Она держала сигарету криво и выдыхала дым через нос. Ее взгляд был полон мужской энергии и твердой решительности женщины, которая взяла на себя роль мужчины. Герман нашел огромный том «Шефа таль», но «Калах Писхей Хохма» куда-то подевалась. Герман спросил:
— Вы знаете древнееврейский?
— Немного знаю, если нужно, пользуюсь словарями.
— Вы пишете диссертацию?
— Да, но хочу, чтобы получилось нечто большее, нежели просто диссертация. По-английски практически нет работ о каббале. А то, что есть, никуда не годится.
— Садитесь, я еще поищу.
В магазине стоял стул, и незнакомка уселась на край. Герман заметил, что у нее стройные ноги, узкая кость, колени не круглые, а по-девичьи (или по-юношески) угловатые.
— Как это вы заинтересовались каббалой? — спросил Герман.
— Через Вильяма Блейка[169].
— Ваши родители живут в Нью-Йорке?
— Моя мама умерла. Отец — полковник американской армии, он сейчас в Корее.
— Это и есть Америка…
Герман нашел «Калах Писхей Хохма».
Девушка открыла книгу и прочитала заголовок. Герман заметил, что она не сделала ни одной ошибки в произношении. Она спросила о цене и дала Герману десятидолларовую банкноту. Герман немного поколебался:
— Я пойду разменяю. Сегодня вы мой первый покупатель.
— Может, у вас еще что-нибудь есть? Меня интересует хасидизм…
Герман продал ей книгу «Мей а-Шилоах»[170]. Цена приблизилась к десяти долларам, нужно было дать пятьдесят центов сдачи. Герман начал заворачивать книги в бумагу, но она сказала:
— Извините меня, но так книги не запаковывают.
Она забрала у Германа бумагу, и он обратил внимание на ее длинные пальцы с острыми ногтями. На пальцах виднелись пятна от чернил, как у гимназистки.
— Где вы выучили древнееврейский?
— У учителя. Потом в университете. Мой отец христианин, а мама была еврейкой. Ее отец был главой общины в Чаттануге. По галахе я еврейка[171].
— Да, все считается по матери.
— Вы приехали из Восточной Европы, да?
Герман рассказал ей о своем происхождении. Она спросила, как он спасся, и он рассказал ей правду.
— Когда вы закрываетесь?
— Обычно в шесть, но после Пасхи покупатели редко заходят.
— Закрывайте, пойдемте выпьем кофе. Может быть, вы дадите мне совет? В этих книгах такой хаос… Одной и той же вещи они дают самые разные названия, и у каждого автора своя терминология. Здесь есть что-нибудь поблизости?
