Эрих Ремарк - Триумфальная арка
— Нет, Борис. — Равик взглянул на него. — Уловки тут ни к чему, да я и не хочу хитрить.
— Тогда ступай домой, — сказал Морозов.
— В пальмовую могилу? Или в свою конуру?
Морозов оставил Равика и поспешил на помощь парочке, искавшей такси. Равик подождал, пока он вернется.
— Ты разумнее, чем я думал, — сказал Морозов. — Иначе ты давно уже сидел бы у нас в зале…
Он сдвинул на затылок фуражку с золотыми галунами и хотел еще что-то добавить, но тут в дверях «Шехерезады» показался подвыпивший молодой человек в белом смокинге.
— Господин полковник! Гоночную машину!
Морозов сделал знак шоферу такси, оказавшемуся первым на стоянке, и проводил подвыпившего гостя к машине.
— Почему вы не смеетесь? — спросил пьяный. — Ведь я назвал вас полковником. Разве это не остроумно?
— В высшей степени остроумно. А насчет гоночной машины просто великолепно.
Морозов вернулся к Равику.
— Пожалуй, тебе лучше зайти, — сказал он. — Наплевать. И я бы так поступил. Ведь когда-нибудь это должно произойти. Почему же не сразу? Развяжись с этим делом. Так или иначе. Если мы перестанем делать глупости — значит, мы состарились.
— Я тоже все обдумал и решил пойти в другое место.
Морозов лукаво посмотрел на Равика.
— Ладно, — сказал он. — В таком случае, увидимся через полчаса.
— Как сказать!
— Тогда — через час.
Через два часа Равик зашел в «Клош д'Ор». Здесь было еще совсем пусто. Внизу, вдоль длинной стойки бара, как попугаи на шесте, сидели проститутки и болтали. Тут же слонялись торговцы кокаином, поджидая туристов. В зале наверху несколько парочек ели луковый суп. В углу напротив сидели на диване две женщины, пили шерри-бренди и о чем-то шептались — одна с моноклем в глазу, в костюме мужского покроя и с галстуком, другая рыжеволосая и полная, в очень открытом вечернем платье с блестками.
Какой идиотизм, подумал Равик. Почему я не пошел в «Шехерезаду»? Чего боюсь? От чего бегу? Мое чувство окрепло, я это знаю. Три месяца разлуки не сломили, а усилили его. К чему обманывать себя? Оно было со мной — единственное, что у меня еще осталось, когда я крался по глухим переулкам, прятался по каким-то потайным комнатам, когда капля за каплей в меня вливалось одиночество чужих беззвездных ночей. Разлука разожгла мое чувство, как его не могла бы разжечь сама Жоан, а теперь…
Чей-то сдавленный вскрик вернул его к действительности. Занятый своими мыслями, он не заметил, что тем временем в бар вошло несколько женщин. Теперь он увидел, что одна из них, сильно подвыпившая, похожая на светлокожую мулатку, в сдвинутой на затылок, украшенной цветами шляпке, отбросила в сторону столовый нож и начала медленно спускаться по лестнице. Никто ее не пытался задержать. Навстречу ей по лестнице поднимался кельнер. Женщина, стоявшая наверху, преградила ему путь.
— Ничего не случилось, — сказала она. — Ничего не случилось.
Кельнер пожал плечами и повернул обратно. Рыжеволосая, сидевшая в углу, поднялась. Ее подруга, та, что задержала кельнера, поспешно сошла к стойке. Рыжая с минуту стояла неподвижно, прижимая ладонь к полной груди. Затем осторожно, раздвинув два пальца, опустила глаза. Платье было разрезано на несколько сантиметров. В разрезе зияла рана. Кожи не было видно. Виднелась лишь открытая рана, окаймленная зеленым, переливающимся на свету шелком. Рыжая все смотрела и смотрела на рану, словно никак не могла поверить в случившееся.
Равик невольно вскочил с места, но тут же снова сел. С него было достаточно и одной высылки. Женщина с моноклем силой усадила рыжую на диван. В ту же минуту снизу вернулась другая, та, что полминуты назад спустилась в бар. Она несла в руке рюмку водки. Женщина с моноклем, упершись коленом в диван, зажала рыжеволосой рот и быстро отвела ее руку от груди. Вторая выплеснула на рану водку. Примитивная дезинфекция, подумал Равик. Рыжеволосая стонала, дергалась, но другая держала ее, как в тисках. Еще две женщины загородили стол от остальных гостей. Все делалось быстро и ловко. Через минуту, словно по мановению волшебной палочки, в кафе появилась целая компания лесбиянок и гомосексуалистов. Они окружили столик, двое подхватили рыжую и повели к лестнице; другие окружили их плотным кольцом, и все, болтая и смеясь, как ни в чем не бывало, покинули кафе. Большинство посетителей так ничего и не заметило.
— Ловко, а? — произнес кто-то за спиной Равика.
Это был кельнер.
Равик кивнул.
— А в чем дело?
— Ревность. Они прямо-таки бесноватые, эти развратницы.
— Но откуда взялись остальные? Выросли как из-под земли. Просто телепатия какая-то.
— Они это нюхом чуют, мсье.
— Должно быть, кто-то позвонил и вызвал других. Так или иначе, они проделали все удивительно быстро.
— Они это чуют. Держатся друг за дружку, как смерть за черта. Никто никого не выдаст. Лишь бы не вмешивалась полиция. Вот все, что им нужно. Сами разбираются в своих делах.
Кельнер взял со стола пустую рюмку.
— Еще одну? Что вы пили?
— Кальвадос.
— Хорошо. Еще один кальвадос.
Кельнер ушел.
Равик поднял глаза и увидел Жоан. Она сидела через несколько столиков от него. Очевидно, она вошла, пока он разговаривал с кельнером. С ней было двое мужчин… Они увидели друг друга одновременно. Ее загорелое лицо побледнело. С минуту она сидела не шевелясь и не сводя с него глаз. Затем резким движением отодвинула столик, встала и направилась к нему. В ее лице произошла странная перемена. Оно словно превратилось в смутное, расплывчатое пятно, на котором были видны только неподвижные, ясные, как кристаллы, глаза. Никогда еще Равик не видел у нее таких светлых глаз. В них была какая-то гневная сила.
— Ты вернулся, — сказала она тихо, едва дыша. Она стояла совсем близко к нему. На мгновение Равику показалось, что она хочет его обнять, но она этого не сделала. Даже руки не подала.
— Ты вернулся, — повторила она.
Равик молчал.
— Ты уже давно в Париже? — спросила она так же тихо.
— Две недели.
— Две недели… И я не… Ты даже не подумал…
— Никто не знал, где ты. Ни в отеле, ни в «Шехерезаде».
— В «Шехерезаде», но я же… — она запнулась. — Почему ты не писал?
— Не мог.
— Ты лжешь!
— Пусть так. Не хотел. Не знал, вернусь ли обратно.
— Опять лжешь. Не в этом дело.
— Только в этом. Я мог вернуться, мог и не вернуться. Неужели ты не понимаешь?
— Нет, зато понимаю другое: ты уже две недели в Париже и ничего не сделал, чтобы найти меня…
— Жоан, — спокойно сказал Равик. — Ведь не в Париже твои плечи покрылись загаром.
Кельнер, словно почуяв неладное, осторожно приблизился к их столику. Он все еще не мог прийти в себя после только что разыгравшейся сцены. Как бы невзначай, вместе с тарелкой он убрал со стола, покрытого скатертью в красно-белую клетку, ножи и вилки. Равик заметил это.
— Не беспокойтесь, все в порядке, — сказал он кельнеру.
— Что в порядке? — спросила Жоан.
— Да ничего. Тут только что случилась история. Разыгрался скандал. Ранили женщину. Но на этот раз я не стал вмешиваться.
— Не стал вмешиваться?
Она вдруг все поняла и изменилась в лице.
— Зачем ты здесь? Тебя опять арестуют. Я все знаю. Теперь тебе дадут полгода тюрьмы. Ты должен уехать! Я не знала, что ты в Париже. Думала, ты никогда больше не вернешься.
Равик молчал.
— Никогда больше не вернешься, — повторила она.
Равик посмотрел на нее.
— Жоан…
— Нет! Это все неправда! Все ложь! Ложь!
— Жоан, — осторожно произнес Равик. — Вернись к своему столику.
В ее глазах стояли слезы.
— Вернись к своему столику.
— Ты во всем виноват! — вырвалось у нее. — Ты! Ты один!
Она резко повернулась и пошла. Равик слегка отодвинул столик и сел. Его взгляд упал на рюмку кальвадоса, он потянулся за ней, но не взял. Во время разговора с Жоан он оставался совершенно спокойным. Теперь его охватило волнение. Странно, подумал он. Грудные мускулы дрожат под кожей. Почему именно грудные? Он поднял рюмку и стал разглядывать свою руку. Рука не дрожала. Не глядя на Жоан, он отпил глоток.
— Пачку сигарет, — бросил он проходившему кельнеру. — «Капорал».
Он закурил, допил рюмку и снова почувствовал на себе взгляд Жоан. Чего она ждет? — подумал он. — Что я напьюсь с горя у нее на глазах? Он подозвал кельнера и расплатился. Когда он встал, Жоан начала что-то оживленно говорить одному из своих спутников. Она не подняла глаз, когда он прошел мимо ее столика. Лицо ее было жестким, холодным и ничего не выражало. Она напряженно улыбалась.
Равик бродил по улицам и неожиданно для самого себя снова оказался перед «Шехерезадой». Морозов встретил его улыбкой.
— Хорошо держишься, солдат! Я уж думал, ты совсем погиб. А ты вот вернулся. Люблю, когда мои пророчества сбываются.
