Эрих Ремарк - Триумфальная арка
Морозов сидел в «Пальмовом зале» отеля «Энтернасьональ». Перед ним стоял графин вина.
— Борис!.. Здорово, старина, — сказал Равик. — Кажется, я попал как нельзя более кстати. Это «вуврэ»?
— Оно самое. Урожай тридцать четвертого года. Сладкое и густое. Хорошо, что ты вернулся… Сколько ты отсутствовал. Месяца три?
— Да. На этот раз дольше, чем обычно. Морозов позвонил в старомодный настольный колокольчик, похожий на те, какими звонят служки в деревенских церквах. В «катакомбе» провели электричество, но электрических звонков там не было. Да и вряд ли стоило их заводить: эмигранты вообще старались привлекать к себе поменьше внимания.
— Как тебя теперь зовут? — спросил Морозов.
— По-прежнему Равик. Полиции я известен под другими именами. Называл себя Воцеком, Нойманом, Гюнтером… Не знаю почему, но фамилия Равик мне особенно нравится. Не хочу с ней расставаться.
— Они не пронюхали, что ты жил здесь?
— Конечно, нет.
— Ясно. А то непременно устроили бы облаву. Можешь опять остановиться здесь. Твоя комната свободна.
— Хозяйка знает обо всем?
— Нет. Никто ни о чем не знает. Я сказал, что ты уехал в Руан. Твои вещи у меня в комнате.
Появилась официантка с подносом.
— Кларисса, принесите рюмку для мсье Равика, — сказал Морозов.
— Ах, это вы, мьсе Равик! — Зубы девушки сверкнули в улыбке. — Снова к нам? Я не видела вас больше полугода, мсье.
— Всего каких-нибудь три месяца, Кларисса.
— Не может быть! А я-то думала, что прошло полгода.
Она ушла. Вскоре появился кельнер в засаленном кителе с рюмкой в руке. Он обходился без подноса, так как работал в «катакомбе» давно и мог позволить себе такую вольность. По его лицу Морозов понял, что сейчас последуют ненужные расспросы, и предупредил его.
— А ну-ка, Жан, скажи, сколько времени мы не видели мсье Равика? Только смотри не ошибись!
— Что вы, мсье Морозов! Неужели вы думаете, что я этого не помню? Я помню все с точностью до одного дня. С тех пор прошло ровно… — он по-актерски выдержал паузу, улыбнулся и докончил: — Четыре с половиной недели.
— Верно, — отозвался Равик, прежде чем Морозов успел что-либо сказать.
— Верно, — повторил Морозов.
— Ну еще бы! Я никогда не ошибаюсь.
Жан исчез.
— Не стоило его разочаровывать, Борис.
— Ты прав, не стоило. Я только хотел показать тебе, что время, ставшее прошлым, утрачивает в сознании людей всякую реальность. Оно утешает, пугает и внушает безразличие. Поручика Бельского из Преображенского гвардейского полка я потерял из виду в Москве в 1917 году. Мы были друзьями. Он бежал на север через Финляндию. Мой путь лежал через Маньчжурию и Японию. Когда мы встретились с ним через восемь лет, мне казалось, что в последний раз я видел его в 1919 году в Харбине, а он утверждал, что это было в 1921 году в Хельсинки. Разница в два года… и в несколько тысяч километров. — Морозов разлил вино по рюмкам. — Ну а тебя тут все-таки узнают. Ты не почувствовал себя как на родине?
Равик выпил. Вино было легким и холодным.
— В Швейцарии я однажды оказался совсем близко от немецкой границы, — сказал он. — Прямо рукой подать, неподалеку от Базеля. Одна сторона шоссе швейцарская, другая — немецкая. Я стоял на швейцарской стороне и ел вишни. А косточки сплевывал в Германию.
— И от этого ты почувствовал себя ближе к родине?
— Нет. Никогда я не был так далек от нее.
Морозов усмехнулся.
— Понимаю. Как тебе жилось?
— Как всегда. Но все стало гораздо труднее. Охрана границы усилена. Меня поймали один раз в Швейцарии, другой раз во Франции.
— Почему ты не давал знать о себе?
— Не знаю, что удалось разнюхать полиции. На них иной раз находит. Зачем подвергать опасности других? Ведь все наши алиби в конце концов не так уж безупречны. Лучше придерживаться старого солдатского правила: залечь и не шевелиться. А ты ждал писем?
— Я-то не ждал.
Равик посмотрел на него.
— Письма, — сказал он. — Что письма? Какая от них польза?
— Никакой.
Равик достал из кармана пачку сигарет.
— Странно, как все меняется в твое отсутствие.
— Не выдумывай, — возразил Морозов.
— Я вовсе не выдумываю.
— Всегда хорошо там, где нас нет. Вернешься на старое место, и все тебе кажется другим. А потом принимает прежний вид.
— Иной раз да, а иной раз и нет.
— Ты выражаешься довольно туманно. Но хорошо, что ты так просто ко всему этому относишься. Сыграем в шахматы? Профессор, мой единственный достойный противник, умер. Леви уехал в Бразилию — ему там обещали место кельнера. Сегодняшняя жизнь несется чертовски быстро. Ни к чему не следует привыкать.
— Верно, не следует.
Морозов внимательно посмотрел на Равика.
— Ты меня, кажется, не так понял.
— И ты меня тоже. Не уйти ли нам из этой пальмовой могилы? Я не был здесь три месяца, но тут по-прежнему воняет кухней, пылью и страхом. Когда тебе надо быть в «Шехерезаде»?
— Сегодня я вообще туда не пойду. У меня свободный вечер.
— Вот и хорошо. — Равик едва заметно улыбнулся. — Вечер светской изысканности, вечер старой России и больших бокалов.
— Пойдешь со мной?
— Нет. Надо отдохнуть. Несколько ночей подряд почти не спал. Во всяком случае неспокойно. Давай уйдем отсюда и посидим где-нибудь еще часок. Давно этого со мной не было.
— Как, снова «вуврэ»? — спросил Морозов.
Они сидели за столиком перед кафе «Колизей». — Что с тобой, старина? Ведь вечер только начинается. Самое время пить водку.
— Ты прав. И все-таки выпьем «вуврэ». Меня это вполне устроит.
— Что с тобой? Возьми хотя бы коньяку.
Равик отрицательно покачал головой.
— По случаю приезда полагается в первый же вечер напиться до чертиков, — заявил Морозов. — Кому нужен этот героизм — трезво смотреть в лицо печальным теням прошлого?
— Я вовсе не смотрю им в лицо, Борис. Я просто потихоньку радуюсь жизни.
Равик видел, что Морозов не верит ему, но убеждать не хотелось. Он сидел за столиком у края тротуара, пил вино и спокойно глядел на вечернюю толпу. Пока он находился вне Парижа, все представлялось ясным и отчетливым. Теперь же все затуманилось, стало блеклым и вместе с тем красочным, все куда-то скользило, вызывая приятное головокружение, как у человека, который слишком быстро спустился с гор в долину и слышит все звуки, как сквозь вату.
— Ты куда-нибудь заходил до того, как пришел в отель? — спросил Морозов.
— Нет.
— Вебер несколько раз справлялся о тебе.
— Я позвоню ему.
— Что-то ты мне не нравишься. Расскажи, что с тобой было.
— Ничего особенного. Граница около Женевы охраняется очень строго. Пытался перейти сначала там, потом около Базеля. Оказалось не легче. В конце концов все же удалось. Простудился — ночь под открытым небом, снег, дождь. Но иначе было нельзя. Схватил воспаление легких. В Бельфоре один врач устроил меня в больницу. Втайне от персонала. Потом я десять дней жил у него дома. Надо будет выслать ему деньги.
— Сейчас ты здоров?
— Относительно.
— Потому и водки не пьешь?
Равик улыбнулся.
— Зачем весь этот разговор? Я немного устал, мне надо снова привыкать ко всему. Это действительно так. Странно, как много думает человек, когда он в пути. И как мало, когда возвращается.
Морозов протестующе поднял руку.
— Равик, — сказал он отеческим тоном. — Ты разговариваешь с твоим отцом Борисом, знатоком человеческого сердца. Не виляй и спрашивай. Пусть все поскорее останется позади.
— Хорошо. Где Жоан?
— Не знаю. Уже несколько недель я ничего не знаю о ней. Даже не видел ее.
— А до того?
— Сначала она еще спрашивала о тебе. Потом перестала.
— В «Шехерезаде» она больше не служит?
— Нет. Вот уже пять недель как не поет у нас. Потом заходила раза два и больше не появлялась.
— Ее нет в Париже?
— Думаю, что нет. По крайней мере, так мне кажется. Иначе я встречал бы ее в «Шехерезаде».
— Тебе известно, что она сейчас делает?
— По-моему, снимается в каком-то фильме. Во всяком случае, так она сказала гардеробщице. В общем, сам понимаешь. Оправдание всегда найдется. Был бы предлог.
— Предлог?
— Вот именно, — угрюмо подтвердил Морозов. — А что же еще, Равик? Ты ждал другого?
— Признаться, ждал.
Морозов замолчал.
— Ждать и знать — разные вещи, — заметил Равик.
— Так рассуждают только жалкие романтики. Выпей чего-нибудь покрепче, брось ты эту водичку. Возьми хотя бы кальвадос…
— Только не кальвадос. Коньяк, если это тебя утешит. А впрочем, можно и кальвадос…
— Ну наконец-то, — сказал Морозов.
Окна. Синие силуэты крыш. Потертый красный диван. Кровать. Равик знал, что придется пройти через все это. Он сидел на диване и курил. Морозов принес чемоданы и сообщил, где его можно будет найти.
