Кнут Гамсун - Виктория (пер. В. К.)
Почему Викторія идетъ по этой улицѣ? Куда она направляется этой дорогой? Онъ не ошибается, это она, и, можетъ-быть, это ее видѣлъ онъ вчера вечеромъ изъ окна.
Сердце его сильно забилось. Онъ зналъ, что Викторія въ городѣ, онъ слышалъ объ этомъ, но она вращалась въ обществѣ, гдѣ не бывалъ сынъ мельника. Съ Дитлефомъ онъ также не велъ знакомства.
Онъ оправился и пошелъ ей навстрѣчу. Она его не узнаетъ? Она шла серьезно и задумчиво, держа гордо голову на гибкой шеѣ.
Онъ поклонился.
— Здравствуйте, — отвѣчала она едва слышно. Она не сдѣлала никакого движенія, чтобы остановиться, и онъ молча прошелъ мимо. Ноги его дрожали. Дойдя до конца улицы, онъ, по обыкновенію, повернулъ назадъ. «Я буду глядѣть на тротуаръ и не подниму глазъ», — подумалъ онъ. Но, не пройдя и десяти шаговъ, онъ поднялъ глаза.
Она стояла передъ окномъ какой-то лавки.
Можетъ-быть, ему слѣдуетъ свернуть въ другую улицу? Зачѣмъ она тамъ стоитъ? Въ окнѣ маленькой жалкой лавочки было выставлено нѣсколько кусковъ краснаго мыла, крупа въ стаканѣ и нѣсколько бывшихъ уже въ употребленіи почтовыхъ марокъ.
Онъ можетъ пройти еще шаговъ десять и тогда вернуться назадъ.
Но она вдругъ взглянула на него и пошла ему навстрѣчу. Она шла быстро, какъ бы вдругъ набравшись храбрости, и задыхалась, когда заговорила. Она нервно улыбнулась.
— Здравствуйте. Какъ я рада, что мы съ вами встрѣтились!
Боже мой, что дѣлалось съ его сердцемъ; оно не билось, оно трепетало. Онъ хотѣлъ отвѣтить и не могъ, онъ только пошевелилъ губами. Какой-то аромать струился отъ ея одѣжды, или, можетъ-быть, отъ ея устъ? Въ эту минуту онъ не помнилъ ея лица: но онъ узналъ ея гибкія плечи и увидѣлъ ея длинную узкую руку, опирающуюся на ручку зонтика. Это была ея правая рука. На пальцѣ было надѣто кольцо,
Въ первыя секунды онъ не обратилъ на это вниманія и не почувствовалъ всего несчастья. А рука ея была чудно прекрасна.
— Я уже цѣлую недѣлю въ городѣ,- продолжала она, — а васъ еще не видала. Да, я видѣла васъ разъ на улицѣ, кто-то показалъ мнѣ васъ. Вы стали знаменитостью.
Онъ пробормоталъ:
— Я зналъ, что вы въ городѣ. Вы долго еще пробудете здѣсь?
— Нѣсколько дней. Нѣтъ, недолго. Мнѣ пора ѣхать домой
— Я очень вамъ благодаренъ, что вы доставили мнѣ случай видѣть васъ, — сказалъ онъ.
Молчаніе.
— Да, знаете, я заблудилась, — заговорила она. — Я остановилась у камергера. Какъ мнѣ пройти домой?
— Если позволите, я провожу васъ.
Они пошли.
— Отто живетъ дома? — спросилъ онъ, чтобы что-нибудь сказать.
— Да, дома, — коротко отвѣтила она.
Нѣсколько человѣкъ вышли изъ воротъ, они несли фортепіано и загородили дорогу. Викторія откинулась влѣво и почти прижалась къ своему спутнику. Іоганнесъ взглянулъ на нее.
— Простите, — сказала она.
Радостное чувство охватило его при этомъ прикосновеніи, ея дыханіе коснулось на мгновеніе его щеки.
— Я вижу, вы носите кольцо, — сказалъ онъ. Онъ взглянулъ и улыбнулся, стараясь быть равнодушнымъ. — Васъ можно поздравить?
Что-то она отвѣтитъ? Онъ глядѣлъ на нее и едва дышалъ.
— А вы? — спросила она. — Развѣ у васъ еще нѣтъ кольца? Неужели? Мнѣ кто-то разсказывалъ. Теперь такъ много говорятъ о васъ. Даже въ газетахъ о васъ пишутъ.
— Я написалъ нѣсколько стихотвореній, — отвѣчалъ онъ. — Но вы ихъ, конечно, не читали.
— Развѣ вы не написали цѣлой книги? Я думала…
— Да, у меня есть небольшая книжка стиховъ.
Они вышли на маленькую площадь, она не спѣшила, хотя и искала дорогу въ домъ камергера. Она сѣла на скамейку. Онъ стоялъ передъ ней. Она вдругъ протянула ему руку и сказала:
— Садитесь.
И только когда онъ сѣлъ, она отняла руку.
«Теперь или никогда!», подумалъ онъ. Онъ старался впасть опять въ шутливый, равнодушный тонъ, улыбался и глядѣлъ прямо передъ собой.
— Итакъ, вы обручены и даже не хотите мнѣ этого сказать, мнѣ, вашему сосѣду, тамъ, на родинѣ.
Она рѣшилась.
— Не объ этомъ хотѣла я говорить съ вами сегодня, — сказала она.
Онъ сразу сталъ серьезнымъ и тихо отвѣчалъ:
— Да, я это хорошо понимаю.
Молчаніе.
Онъ продолжалъ:
— Конечно, я всегда зналъ, что этому ничто не помогаетъ, — да, что я никогда не буду тѣмъ, который… Я только сынъ мельника, а вы… конечно, это должно бытъ такъ. И я не понимаю, какъ я осмѣлился сѣсть рядомъ съ вами. Я долженъ бы лежать тамъ или стоять передъ вами на колѣняхъ. Это было бы справедливо. Но, все-таки, мнѣ кажется, какъ-будто… И всѣ эти годы, что я прожилъ вдали отъ васъ, сдѣлали свое. Мнѣ кажется у меня словно прибавилось мужества. Я знаю, я уже не ребенокъ, и знаю также, что вы не можете ввергнуть меня въ темницу, если бы даже этого и хотѣли. Поэтому у меня хватаетъ мужества высказать все это. Но вы не должны за этой сердиться на меня, иначе я лучше замолчу.
— Нѣтъ говорите. Скажите то, что вы хотѣли сказать.
— Вы позволяете? То, что я хочу? Но тогда ваше кольцо не должно мнѣ ничего запрещать.
— Нѣтъ, — тихо отвѣтила она. — Оно вамъ ничего не запрещаетъ. Нѣтъ.
— Что? Да что же это значитъ? Да сохранитъ васъ Богъ, Викторія, я не ослышался? — Онъ вскочилъ и наклонился, чтобы увидѣть ея лицо. — Значитъ, кольцо ничего не означаетъ?
— Садитесь.
Онъ сѣлъ.
— Если бы вы только знали, какъ я думалъ всегда только о васъ одной! Одинъ Богъ знаетъ, была ли у меня въ сердцѣ хоть одна другая мимолетная мысль! Среди всѣхъ, кого я видѣлъ, среди всѣхъ, кого я зналъ, вы были для меня единственнымъ человѣкомъ на свѣтѣ. У меня была только одна мысль: Викторія прекраснѣе и лучше всѣхъ, и я знаю ее! Фрёкэнъ Викторія, такъ называлъ я васъ мысленно. О, я давно хорошо понялъ, что никто такъ не далекъ отъ васъ, какъ я; но я зналъ васъ, — а это уже было совсѣмъ не такъ мало для меня — и зналъ, что вы живете тамъ и, можетъ быть, иногда думаете обо мнѣ. Разумѣется, вы никогда не вспоминали меня; но часто вечеромъ я сидѣлъ въ своей комнатѣ и мечталъ, что вы, можетъ-бытъ, изрѣдка вспоминаете обо мнѣ.
— И, знаете, тогда небо открывалось передо мной, фрёкэнъ Викторія, и я писалъ вамъ стихи, покупалъ вамъ на всѣ свои деньги цвѣты, приносилъ ихъ домой и ставилъ въ воду. Всѣ мои стихи написаны вамъ, и тѣ немногіе, не посвященные вамъ, я не напечаталъ. Но вы, конечно, не читали и тѣхъ, которые напечатаны? Я началъ теперь большое произведеніе. Боже мой, я такъ благодаренъ вамъ, потому что все мое существо полно вами и въ этомъ мое единственное счастье. Постоянно, и днемъ и ночью, слышалъ я и видѣлъ что-нибудь, напоминающее васъ. Я написалъ ваше имя на потолкѣ и я лежу и гляжу на него; но дѣвушка, которая у меня убираетъ, его и не видитъ, я написалъ его такъ мелко, чтобы оно было видно только мнѣ одному. Это доставляетъ мнѣ какое-то удовольствіе.
Она отвернулась, разстегнула платье и вынула бумагу.
— Поглядите! — сказала она, тяжело дыша. — Я вырѣзала это и спрятала. Знайте же, я читаю это каждый вечеръ. Въ первый разъ мнѣ показалъ это папà, я отошла къ одну и прочла. Гдѣ это? Я не могу найти, сказала я и отдала назадъ газету. Но я уже прочла и была такъ счастлива.
Отъ бумаги шелъ ароматъ ея груди: она сама развернула ее и показала: это было одно изъ его первыхъ стихотвореній: короткіе стихи, посвященные амазонкѣ на бѣломъ конѣ. Это было наивное, горячее признаніе, котораго нельзя было больше сдержать; и какъ яркія звѣзды, горѣло оно въ каждой строкѣ.
— Да, — сказалъ онъ. — Я написалъ это. Это было давно, тополи шумѣли подъ моимъ окномъ, и я написалъ это. Вы, правда, хотите его сохранитъ? Благодарю васъ! Вы опять спрятали ихъ?!
— Ахъ! — вырвалось у него и голосъ его зазвучалъ совсѣмъ тихо:- Подумать, что вы сидите такъ близко отъ меня. Я чувствую вашу руку въ своей, я ощущаю теплоту, исходящую отъ васъ. Часто, сидя одинъ и думая о васъ, я дрожалъ отъ честолюбія, теперь мнѣ тепло. Когда я въ послѣдній разъ видѣлъ васъ на родинѣ, вы были тоже прекрасны: но теперь вы стали еще прекраснѣе. Ваши глаза такъ прекрасны, и брови, и ваша улыбка, — нѣтъ, я не знаю самъ, что говорю, въ васъ все, все прекрасно.
Она улыбалась и глядѣла на него, полузакрывъ глаза, которые глубоко сіяли изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ. Щеки ея были покрыты румянцемъ. Казалось, она была охвачена безумной радостью, и безсознательнымъ движеніемъ она взяла его за руку.
— Благодарю васъ, — сказала она.
— Нѣтъ, Викторія, дайте мнѣ все высказать, — возразилъ онъ. Вся душа его стремилась къ ней, и ему хотѣлось сказать еще много, много; но у него вырывались только безсвязныя признанія, онъ былъ словно опьяненный. — Да, Викторія, — если вы меня хоть немного любите, — я не знаю этого, но скажите, что вы меня любите, даже если это не правда. Будьте такъ великодушны! О, мнѣ хотѣлось обѣщать вамъ, что изъ меня что-нибудь выйдетъ, что изъ меня выйдетъ что-нибудь великое, неслыханно великое. Вы и не подозрѣзаете, что изъ меня могло бы выйти; когда я задумываюсь объ этомъ, я чувствую, что преисполненъ великими подвигами. Иногда это стремленіе неудержимо рвется наружу, и я вскакиваю ночью и, шатаясь, хожу по комнатѣ, потому что схожу съ ума отъ видѣній. Рядомъ въ комнатѣ живетъ человѣкъ, которому я мѣшаю спать, и онъ стучитъ въ стѣну. Когда забрезжитъ свѣтъ, и онъ приходитъ ко мнѣ и сердится на меня. Но мнѣ это все равно, я не обращаю на него вниманія, — я такъ долго думалъ о васъ, что мнѣ начинаетъ казаться, будто вы около меня. Я иду къ окну и пою. Начинаетъ свѣтать. Тополи чуть шелестятъ. Покойной ночи! — говорю я наступающему дню. И я вспоминаю васъ. Теперь она спитъ, — думаю я. — Покойной ночи! Богъ да благословитъ ее! Потомъ я ложусь спать. Такъ идетъ вечеръ за вечеромъ. Я никогда не думалъ, что вы такъ прекрасны, Викторія! Когда вы уѣдете, я удержу васъ въ свой памяти такой, какая вы сейчасъ. Я, какъ живую, буду васъ видѣть передъ собой…
