Август Стриндберг - Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы
— Пойдемте, пожалуй.
Огонь беседы догорал.
Между тем солнце село, полумесяц вонзился в горизонт и стоял теперь над полем к северу от города; там и сям звезды боролись с дневным светом, еще блуждавшим по небу, газовые фонари внизу, в городе, зажглись, и город стал замолкать.
Фальк и Струве побрели вместе к северу, толкуя о торговле, мореплавании и промышленности и о всем остальном, что не интересовало их; после этого они, к обоюдному облегчению, расстались.
Новые мысли зарождались в голове Фалька в то время, как он спускался вниз по Стрёмгатан к Шеппсхольмену. Он казался себе птицей, налетевшей на оконные стекла и теперь лежащей разбитой, вместо того чтобы широким взмахом крыльев устремляться на волю. Он сел на скамью у берега и прислушивался к плеску волн; легкий бриз пронесся через цветущие клены, и полумесяц слабо светил над черной водой; двадцать или тридцать лодок были причалены к пристани, и они рвались на своих цепях, и подымали головы одна за другой на одно лишь мгновение, чтобы потом опять нырнуть; казалось, что ветер и волны гнали их вперед, и они бросались, как спущенная свора собак, но цепь тянула их обратно, и тогда они бились и стучали, как будто хотели оторваться.
Там он оставался до полуночи, пока ветер не заснул, не улеглись волны и лодки не перестали рваться на своих цепях, пока не смолк шум кленов и не пала роса.
Тогда он встал и, мечтая, направился в свою одинокую мансарду в северо-восточной части города.
Так сделал молодой Фальк, а старый Струве, который в тот же день поступил в «Серый колпачок», так как получил отставку в «Красной шапочке», пошел домой и написал для известного «Народного знамени» корреспонденцию «О Присутствии по окладам»; четыре столбца, по пяти крон за столбец {22}.
II
Торговец льном Карл-Николаус Фальк, сын покойного торговца льном, одного из пятидесяти старейшин сословия и начальника гражданской милиции, церковного старосты и члена дирекции Стокгольмского страхового общества Карла-Иоганна Фалька и брат бывшего регистратора, а теперь писателя Арвида Фалька, имел контору или, как называли ее недруги, лавку, на западном Ланггатане {23}, наискось от переулка Феркен, так что молодой человек, тайком читавший роман за прилавком, мог увидеть, подняв глаза от книги, часть парохода, кожух колеса или рею и верхушку дерева на Шеппсхольмене и немного воздуха над ней.
Приказчик с заурядной фамилией Андерсон только что (это было утром) отпер лавку, вывесил кудель льна, несколько удочек и рыболовных снастей; затем он вымел лавку, посыпал опилок на пол и сел за прилавком; там он устроил себе из пустого свечного ящика нечто вроде мышеловки: в нее он бросал свой роман, когда входил хозяин или один из его знакомых. Покупателей он, очевидно, не боялся, отчасти оттого, что было еще рано, отчасти потому, что он не привык к слишком большому числу клиентов.
Торговля была основана во времена покойного короля Фридриха {24}. Карл-Николаус Фальк унаследовал это учреждение от своего отца, который, в свою очередь, унаследовал его по прямой нисходящей линии от своего деда; торговля процветала в свое время и приносила хороший доход, когда, несколько лет тому назад, наступил несчастный парламентский режим, положивший конец всякой торговле, и стал угрожать гибелью всему сословию. Так говорил сам Фальк; другие же утверждали, что дело плохо ведется; к тому же внизу, на Шлюзной площади, обосновался опасный конкурент. Но Фальк зря не говорил о падении дела, он был достаточно умен, чтобы выбирать обстоятельства и слушателей, при которых можно было играть на этой струнке. Если какой-нибудь деловой приятель любезно улыбался сократившемуся притоку покупателей, то он рассказывал, что уделяет особое внимание оптовой торговле с провинцией, а лавку держит только так, в виде вывески; и ему верили, потому что позади лавки у него была небольшая контора, где он и сидел большей частью, когда не уходил в город или на биржу. Но если его знакомые, нотариус или магистр, выражали то же самое любезное беспокойство, то было иначе: тогда дело было в плохих временах, происходящих от нового парламентского режима; вот что было тогда виной затишья.
Андерсон был прерван в своем чтении несколькими мальчишками, которые спрашивали, сколько стоят удочки. Когда он при этом выглянул на улицу, он увидел молодого Арвида Фалька. Поскольку он как раз у него взял книгу, то мог ее оставить там, где она лежала; он дружеским тоном приветствовал своего прежнего товарища по играм, когда тот вошел в лавку.
— Он наверху? — спросил Фальк с некоторым беспокойством.
— Он как раз пьет кофе, — ответил Андерсон и показал на потолок. В это время они услыхали, что над их головами двинули стул. — Теперь он встал из-за стола, господин Арвид.
Казалось, что они оба знают этот звук и его значение. Затем они услыхали довольно тяжелые скрипящие шаги, бороздившие комнату во всех направлениях, и глухое бормотание донеслось сквозь потолок к прислушивавшимся молодым людям.
— Был он вчера вечером дома? — спросил Фальк.
— Нет, он выходил.
— С друзьями или со знакомыми?
— Со знакомыми.
— И поздно вернулся домой?
— Довольно поздно.
— Скоро ли он сойдет вниз, Андерсон, как вы думаете? Я не хотел бы подниматься из-за невестки.
— Он, наверно, скоро сойдет. Я слышу это по его шагам.
В это время они услыхали, как наверху хлопнули дверью; они обменялись многозначительными взглядами. Арвид сделал движение, как бы желая уйти, но удержался.
Через несколько мгновений звуки уже доносились из конторы. Злой кашель потряс маленькую комнатку, а потом слышны были знакомые шаги, говорившие: «топ-топ, топ-топ!»
Арвид зашел за прилавок и постучал в дверь конторы.
— Войдите!
Арвид стоял перед своим братом. Тот выглядел лет под сорок, столько ему и было приблизительно, ибо он был на пятнадцать лет старше своего брата, и поэтому, но также и по другим причинам, он привык глядеть на него как на мальчика, которому он был отцом. У него были русые волосы, светлые усы, светлые брови и ресницы. Он был довольно полон и потому мог так хорошо скрипеть сапогами, визжавшими под тяжестью его плотной фигуры.
— А, это всего лишь ты? — спросил он с легким налетом благосклонности и презрения; два чувства, нераздельные для него, ибо он не сердился на тех, кто в каком-нибудь отношении стоял ниже, — он презирал их. Но кроме того, он выглядел еще разочарованным, ибо он ждал благодарного объекта для своего взрыва; брат же был скромен и робок от природы и никогда не противоречил без надобности.
— Я не мешаю тебе, брат Карл? — спросил Арвид, остановившийся в дверях.
Этот покорный вопрос имел следствием то, что брат решил проявить благоволение. Он взял сам сигару из своего большого вышитого кожаного портсигара и предложил брату взять из ящика, стоявшего вблизи камина, потому что эти сигары — «сигары для посетителей», как он называл их откровенно, — а он был по природе откровенным — пережили кораблекрушение, что делало их очень интересными, хотя и не лучшими, и аукцион, что делало их очень дешевыми.
— Ну, что у тебя такое? — спросил Карл-Николаус, закуривая свою сигару и пряча обгорелую спичку в карман из рассеянности, ибо он мог удержать мысли только в одном кругу, не очень большом; его портной мог бы определить величину этого круга в дюймах, если бы снял мерку его живота.
— Я хотел бы поговорить о наших делах, — сказал Арвид, вертя в пальцах свою незакуренную сигару.
— Сядь! — скомандовал брат.
Это было его обыкновением — усаживать людей, когда он хотел их отругать, ибо тогда они были ниже его и он легко мог их уничтожить — если это было нужно.
— Наши дела? Разве у нас какие-нибудь дела друг с другом? — начал он. — Ничего об этом не знаю! Разве у тебя есть какие-нибудь дела?
— Я хотел только сказать, что желал бы знать, не должен ли я получить еще что-нибудь?
— Что же именно, позволь спросить? Быть может, деньги? Что? — шутил Карл-Николаус и пустил в брата дым дорогой сигары.
Так как он не получил ответа, да и не желал его получать, ему пришлось говорить самому:
— Получить? Не получил ли ты все, что тебе следовало? Не подписал ли ты сам счет для опекунов? Не кормил ли я тебя после того и не одевал, я хочу сказать, дал ссуду, которую ты должен мне возвратить, когда сможешь, как ты сам согласился! Я записал это, чтобы получить в тот день, когда ты сам сможешь зарабатывать свой хлеб, а этого ты еще не можешь.
— Я как раз хочу это теперь сделать, поэтому и пришел сейчас сюда, чтобы выяснить, могу ли я еще ждать чего-нибудь или должен…
Брат бросил пронизывающий взгляд на свою жертву, чтобы узнать, есть ли у того какие-нибудь задние мысли. После этого он начал мерить своими скрипящими сапогами комнату по диагонали между плевательницей и стойкой для зонтов. Брелоки на часовой цепочке звенели, как бы предостерегая людей попадаться ему на дороге; табачный дым подымался и ложился длинными угрожающими облаками, обещавшими, казалось, грозу. Он ходил порывисто, склонив голову и опустив плечи, как бы повторяя роль. Когда ему показалось, что он ее знает, он остановился перед братом и заглянул ему в глаза долгим, фальшивым, зеленым, как море, взглядом, который должен был выражать доверие и боль, и голосом, который должен был звучать так, как будто раздается из фамильного склепа на кладбище Св. Клары, он сказал:
