Михаил Осоргин - Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы
Храмик Розы без шипов стоит на холме, окруженном водою. К воде сбегает вьющаяся тропинка, и у берега ждет ботик с Андреевским флагом. Лебеди с выгнутыми шеями, кудрявые дали, арка изящного моста, сельские домики, в которых благоденствуют пейзане, совсем на горизонте церковка, в которой эти пейзане по праздникам воссылают благодарственные молитвы за сыплющиеся на их головы благодеяния. Сельский труд — в мирном сожительстве с искусствами. Против храма Цереры, на круглой крыше которого урны и встреча двух голубков, скромно красуется избушка, крытая соломой. Перед избушкой поле, уставленное скирдами в таком изобилии, что диву даешься, откуда на малой полоске могло уродиться столько хлеба. Два крестьянина толкуют о своих делах; у одного на плечах сноп и коса, в другом по бороде можно угадать старца и мудреца; в стороне собачка, верный сторож.
О чем говорят пейзане? Конечно, они обсуждают надпись на каменной глыбе, соседствующей с избушкой. Надпись гласит: «Храни златые камни» — символ незыблемой основы благосостояния России при Екатерине: ее «Наказа».
А вот на берегу группочки людей, одетых просто, но со вкусом. Дамы сидят на лужайке; юноши рассматривают какой-то чертеж. Возможно, символ строительства. Вдали юноша, стоя на утлом челне, рукой указывает на холм; вероятно, это-царевич Хлор, отправляющийся в далекое путешествие. Среди богатой зелени виден дом; к нему ведет прямая недлинная аллея.
Прекрасный вход дорога открывает,
Полна цветов, и кратка, и пряма,
Блажен ну жизнь младенцев представляет;
Забавы их премудрость чтит сама;
Но вдруг, поворотясь, стезя пестреет,
Там нежные цветы, там тень имеет,
Излучисто предходя поле, лес.
Действительно, за поворотом дорога превращается в лесную тропинку и приводит к месту, украшенному трофеями. На пути водный ключ, носивший имя матери Александра, Марии Федоровны, а также пещера нимфы Эгерии, мудрой наставницы Нумы Помпилия. Многозначительное сочетание имен и эпох! Пройдя через мост, подымемся на холмик храма Розы.
Роза без шипов процветала в урне посередине храма; современным садовникам ее порода незнакома. Плафон храма был расписан фресками, изображающими Петра Великого. С небес великий преобразователь радостно взирает на блаженствующую Россию: символы богатства, науки, всяческого изобилия. Промышленность опирается на щит с изображением Фелицы. Орел ломает когтями лунный серп — предприятие довольно бесплодное, но доказывающее презрительное отношение орла к светилу ночи и склонность его к свету дневному. Слава трубит в рог, извещая весь мир о победе над безбожными турками, а может быть, над злодеем Пугачевым, пытавшимся смутить легковерных пейзан благоденствующей России. Два ангела с крестом — дань христианской религии, несколько потревоженной изобилием богов и полубогов римских и греческих. Отсюда прекрасный вид на протоки и заливчики озера, на лодочки, парусные ботики, лебедей, на колоннаду храма Цереры и строгие линии еще одного храма, посвященного Флоре и Помоне, божественным покровительницам цветов и садоводства.
Таков был, по описаниям и по гравюрам, увеселительный сад «Александрова дача», долженствововаший иллюстрировать сказку Екатерины о царевиче Хлоре. Непонятно, почему он был подарен Салтыкову; уже на плане Павловска 1789 года он именуется Салтыковскою мызой. Позже он переменил очень много владельцев, и из всех его архитектурных украшений до недавнего времени сохранились только останки семиколонного храмика.
Он был задуман как символ; он и оказался красноречивым символом жизни и царствования Александра Павловича.
Мечтательное детство, вдохновенная юность. Прилежный ученик нимфы Эгерии,[158] безвредного Салтыкова и превосходного человека, чувствительного писателя, культурного европейца Михаила Никитича Муравьева. Прямая и краткая дорога к храму славы, усыпанная цветами лучших намерений. Блестящее окружение молодежи, готовой на подвиги строительства. Правда, нелегок переход по мостику из долины мечтаний к высотам возможностей, но символический орел ломает когтями лунный серп мрачного павловского правления. С небес великий Петр и великая Екатерина благосклонно взирают на первые шаги преемника на путях преобразований. Царевич Хлор тянется к мистической Розе — и больно накалывает руку.
Оказывается, что Роза без шипов встречается только в сказках. Неведомо откуда появляется непредусмотренный сказкой персонаж — Бонапарт. Царевич совершает подвиги, конечно, за счет благоденствия пейзан и сказочного урожая. Промышленность передает щит богу Марсу, Слава трубит в рог в честь Священного союза. Два ангела с крестами принимают личины князя Александра Голицына и фанатического чернеца Фотия; Флора и Помона переименовываются в Татаринову и госпожу Крюднер[159].
Путаются тропинки, разрушаются мостики, тонут ботики, белоснежные лебеди взлетают черными воронами. На алтаре храма Цереры гаснет пламя бессмысленных мечтаний Александровой молодости. В ссылке Сперанский, в силе Аракчеев. В угоду Фотию закрыты масонские ложи. Сбившись с пути, неудачливый император неожиданно и безвременно умирает в Таганроге.
Легенде хочется продлить сказку: она превращает Александра в старца Федора Кузьмича, ушедшего от мира и скрывавшегося в медвежьем углу. Вместо Александра похоронен солдат. Легенда держится долго и упорно, до наших дней. Будто бы вскрывают гроб — и он оказывается пустым: ни императора, ни солдата. Легенда порождена обидой: мудрый и чистый духом старец Кузьмич — бывший царевич Хлор, лучшее, что было или что предполагалось во внуке Екатерины, не оправдавшем ожиданий просвещенных современников.
Прежде всего исчезли декоративные снопы и скирды в увеселительном саду. Ботики продырявились и затонули. Цветники по обеим сторонам дороги заросли мокрицей и лопухом. Мальчики отбили нос Церере, пририсовали усы богоподобной Фелице и утащили урну с бесшиповой Розой. Заглохли тропинки, пруд затянулся ряской. Голубь действительно обратился в утку и в дни перелета крякал на образовавшемся болоте. Завалился искусственный грот и исчез больше не нужный мостик. Камни храмов заросли или разбрелись на менее художественные, но более полезные постройки. Скоро высохло и болото, и на месте прихотливых рукавов и извилин пруда к нашему времени остались небольшие овражки. Но местность не перестала быть живописной, и Анненкову дачу посещали влюбленные парочки; на колоннах уцелевшего храма Розы без шипов они увековечивали свои уменьшительные имена химическим карандашом, на коре старых дубов вырезывали перочинным ножиком. Теперь дубы, вероятно, вырублены как не соответствующие символике нового времени.
Нам кажутся наивными сказки старого времени и забавной чувствительная слезоточивость предков; все эти урны, розы, добрые пахари, Хлои и Хлоры. Наше время желает казаться железобетонным даже в поэзии. Но как былая идиллия не препятствовала овечкам, где нужно, показывать зубы, так и холодная рассудочность наших дней может на поверку оказаться только новой формой детских мечтаний. Едина судьба небоскреба и храма Розы без шипов; она отлично выражена надгробной надписью осьмнадцатого века:
Бех — несмь.
Есте — не будете.
ТЕМНАЯ ИСТОРИЯ ДВУХ МЕЙЕРОВ
Жил в Гамбурге еврей Мейер, богатый человек, купец, фабрикант; у него была жена, были дети, и прекрасные кушанья подавались не только в праздники, но и в любой день недели.
И жил-был, во всяком случае, существовал, в Митаве тоже еврей Мейер, и тоже имел жену и уж слишком много деточек, гораздо больше, чем стоило бы заводить бедному еврею, у которого не было фабрики, а кушанья подавались такие, что дети спрашивали мать: «Еще что-нибудь будет?» — и она отвечала: «Или вы хотите полопаться?»
Одному человеку дается больше, другому меньше, третьему почти что ничего — и это очень мудро, иначе не было бы разнообразия и никто бы не работал, чтобы догнать и перегнать другого. И столь же мудро, что еврей богатый и еврей бедный могут иметь одну фамилию, потому что Мейеру из Митавы приятно, что есть в Гамбурге богатый Мейер, а Мейеру из Гамбурга безразлично, есть ли в Митаве Мейер бедный. Таким образом, если обоих Мейеров оставить в покое жить, то они найдут способ устроиться и не мешать друг другу: один будет жить в Гамбурге, другой в Митаве или же наоборот, и каждый будет ковать свою судьбу, ожидая часа, когда оба будут призваны на суд Того, чье имя неназываемо.
Так и было с обоими Мейерами до месяца июня 1800 года. Но случилось, что в последних числах этого месяца богатый гамбургский фабрикант Мейер приехал в Митаву повидаться со своим старым другом Исааком Шнейдером. И хотя он приехал только повидаться, однако они говорили только о делах, после чего, пробыв в Митаве пять дней, богатый еврей Мейер выехал обратно за границу через Палангенскую заставу. И больше ничего.
