Харпер Ли - Убить пересмешника
Тут через мои колени перегнулся Дилл и дёрнул Джима за рукав.
— Гляди-ка! — и показал пальцем.
Мы поглядели, и сердце у нас ушло в пятки. Через зал, по среднему проходу, прямо к Аттикусу шла Кэлпурния.
21
Она застенчиво остановилась у барьера и ждала, пока её заметит судья Тейлор. На ней был свежий фартук, в руках — конверт.
Наконец судья Тейлор увидел её и сказал:
— Да это, кажется, Кэлпурния?
— Я самая, сэр, — сказала она. — Пожалуйста, сэр, можно я передам записку мистеру Финчу? Она к этому… к этому делу не относится…
Судья Тейлор кивнул, и Аттикус взял у Кэлпурнии письмо. Открыл его, прочёл и сказал:
— Ваша честь, я… это от сестры. Она пишет, что пропали мои дети, их нет с двенадцати часов… я… разрешите…
— Я знаю, где они, Аттикус, — перебил мистер Андервуд. — Вон они, на галерее для цветных… Они там ровно с восемнадцати минут второго.
Отец обернулся и поглядел наверх.
— Джим, — окликнул он, — иди вниз!
Потом что-то сказал судье, но мы не услышали. Мы протиснулись мимо преподобного Сайкса и пошли к лестнице. Внизу нас ждали Аттикус и Кэлпурния. У Кэлпурнии лицо было сердитое, у Аттикуса измученное.
— Мы выиграли, да? — Джим даже подпрыгивал от радости.
— Не знаю, — коротко сказал Аттикус. — Вы всё время были здесь? Ступайте с Кэлпурнией, поужинайте и оставайтесь дома.
— Ой, Аттикус, позволь нам вернуться! — взмолился Джим. — Пожалуйста, позволь нам послушать приговор. Ну, пожалуйста, сэр!
— Неизвестно, когда это будет, присяжные могут вернуться в любую минуту. — Но мы уже чувствовали, что Аттикус немного смягчился. — Что ж, вы уже столько слышали, можете дослушать до конца. Вот что, пойдите поужинайте и можете вернуться. Только ешьте не спеша, ничего важного вы не упустите, и, если присяжные ещё будут совещаться, вы дождётесь их вместе с нами. Но думаю, что всё кончится ещё до вашего возвращения.
— Ты думаешь, его так быстро оправдают? — спросил Джим.
Аттикус открыл было рот, но так ничего и не сказал, повернулся и ушёл.
Я стала молить бога, чтобы преподобный Сайкс сберёг наши места, да вспомнила, что, как только присяжные удаляются на совещание, публика валом валит из зала суда, и бросила молиться: сейчас все, наверно, толпятся в аптеке, в забегаловке, в гостинице — разве что они и ужин с собой прихватили.
Кэлпурния повела нас домой.
— …всех вас надо выдрать как следует. Слыханное ли дело, детям — и такое слушать! Мистер Джим, как же это вы додумались, маленькую сестрёнку на такой процесс повели? Мисс Александра как узнает, её прямо удар хватит. Да разве годится детям такое слушать?…
На улицах уже горели фонари, и фонарь за фонарём освещал разгневанный профиль Кэлпурнии.
— Я-то думала, у вас какая-никакая голова на плечах, мистер Джим. Слыханное ли дело, потащить туда сестрёнку! Слыханное ли дело, сэр! И вам не совестно, неужто у вас совсем никакого соображения нету?
Я ликовала. Столько всего случилось за один день, сразу и не разберёшься, а теперь вот Кэлпурния даёт жару своему драгоценному Джиму — какие ещё чудеса нас ждут сегодня?
Джим только хихикал.
— Кэл, а тебе самой разве не интересно, что там было?
— Придержите язык, сэр! Вам бы от стыда глаз не подымать, а у вас всё хиханьки да хаханьки… — Кэлпурния снова обрушилась на Джима, грозила ему самыми страшными карами, но он и ухом не повёл. — Извольте идти в дом, сэр! Если мистер Финч вас не выдерет, так я сама выдеру, — привычно закончила она и поднялась на крыльцо.
Джим ухмыльнулся, вошёл в дом, и Кэлпурния молча кивнула в знак, что Дилл может ужинать с нами.
— Только сейчас же позвони мисс Рейчел и скажи, что ты у нас, — велела она Диллу. — Она с ног сбилась, всюду бегала, тебя искала… Смотри, утром возьмёт да и отправит тебя назад в Меридиан!
Нас встретила тётя Александра и чуть в обморок не упала, когда Кэлпурния сказала, где мы были. Мы сказали, что Аттикус позволил нам вернуться, и она за весь ужин ни слова не вымолвила — наверно, очень на него обиделась. Она уныло уставилась в свою тарелку и стала ковырять в ней вилкой, а Кэлпурния щедро накладывала Джиму, Диллу и мне картофельный салат с ветчиной, наливала нам молоко и всё время ворчала себе под нос: постыдились бы…
— Да ешьте потихоньку, не торопитесь, — скомандовала она под конец.
Преподобный Сайкс сберёг для нас места. Удивительное дело, мы проужинали целый час, а ещё удивительнее, что в зале суда почти ничего не изменилось; только скамьи присяжных опустели и подсудимого нет. Судья Тейлор тоже уходил, но, как раз когда мы усаживались, он вернулся.
— Почти никто и с места не двинулся, — сказал Джим.
— Когда присяжные ушли, некоторые из публики тоже вышли, — сказал преподобный Сайкс. — Мужчины принесли жёнам поесть, и матери покормили детей.
— А они давно ушли? — спросил Джим.
— С полчаса. Мистер Финч и мистер Джилмер говорили ещё немного, а потом судья Тейлор напутствовал присяжных.
— Ну и как он? — спросил Джим.
— Что он сказал? О, он говорил прекрасно! Я на него ничуть не в обиде, он всё сказал по справедливости. Вроде как — если вы верите в одно, значит, должны вынести такой приговор, а если в другое, значит, эдакий. Кажется мне, он немного склонялся в нашу сторону… — Преподобный Сайкс почесал в затылке.
Джим улыбнулся.
— Ему не положено склоняться ни в какую сторону, ваше преподобие, но не беспокойтесь, мы всё равно выиграли, — сказал он с видом знатока. — Никакой состав присяжных не может обвинить на основании таких показаний…
— Не будьте так уверены, мистер Джим, я на своём веку ни разу не видел, чтобы присяжные решили в пользу цветного против белого…
Но Джим заспорил и стал разбирать все показания в свете своих собственных взглядов на закон об изнасиловании: если она не против, это уже не изнасилование, но надо, чтоб ей исполнилось восемнадцать (это у нас, в Алабаме), а Мэйелле все девятнадцать. А если ты против, так брыкайся и кричи, а уж тогда надо, чтоб тебя осилили, совладали с тобой, а лучше всего так стукнули, чтоб свалить без сознания. А если тебе восемнадцати нет, тогда и без этого будут судить.
— Мистер Джим, — несмело перебил преподобный Сайкс, — маленькой леди не стоило бы слушать про такие вещи…
— Да она ж не понимает, о чём речь, — возразил Джим. — Это всё дела взрослые, верно, Глазастик?
— Ничего подобного, прекрасно я всё понимаю. — Наверно, я сказала это уж очень убедительно: Джим замолчал и больше про это не заговаривал.
— Который час, мистер Сайкс? — спросил он.
— Скоро восемь.
Я поглядела вниз и увидела Аттикуса, он шагал вдоль окон, потом пошёл вдоль барьера к скамьям присяжных. Посмотрел на скамьи, на судью Тейлора и пошёл назад к окнам.
Я поймала его взгляд и помахала ему. Он кивнул в ответ и пошёл своей дорогой.
Мистер Джилмер разговаривал у окна с мистером Андервудом. Берт, секретарь суда, курил сигарету за сигаретой; он откинулся на стуле, задрал ноги на стол. Одни только судейские — Аттикус, мистер Джилмер, спавший крепким сном судья Тейлор и Берт — вели себя, как обычно. Никогда ещё я не видела, чтобы в переполненном зале суда было так тихо. Иногда закапризничает младенец, пробежит кто-нибудь из детей, а взрослые сидят, будто в церкви. И на галерее вокруг нас негры ждали не шевелясь, с истинно библейским терпением.
Дряхлые часы, поднатужась, пробили восемь гулких ударов, которые отдались у нас во всём теле.
Когда пробило одиннадцать, я уже ничего не чувствовала, я давно устала бороться со сном, прислонилась к уютному боку преподобного Сайкса и задремала. Но тут разом проснулась и, чтобы не заснуть снова, принялась старательно считать головы внизу: оказалось шестнадцать лысых, четырнадцать могли сойти за рыжих, сорок чёрных и каштановых и… тут я вспомнила: один раз, когда Джим ненадолго увлёкся психологическими опытами, он сказал, если много народу, ну, хоть полный стадион, изо всех сил станет думать про одно и то же, ну, хоть чтоб загорелось дерево в лесу, это дерево возьмёт и загорится само собой. Я вдруг обрадовалась: вот бы попросить всех, кто сидит внизу, изо всех сил думать, чтоб Тома Робинсона освободили, но потом сообразила — если все так же устали, как я, ничего у нас не получится.
Дилл положил голову на плечо Джима и спал крепким сном, и Джим сидел совсем тихо.
— Как долго, правда? — сказала я.
— Ясно, долго, Глазастик, — весело ответил Джим.
— А ведь по-твоему выходило — они всё решат в пять минут.
Джим поднял брови.
— Ты ещё кое-чего не понимаешь, — сказал он, а я так устала, мне даже не захотелось спорить.
Но, наверно, я была не очень сонная, потому что стала чувствовать себя как-то странно. Совсем как прошлой зимой, меня даже дрожь пробрала, а ведь было жарко.
Чувство это делалось всё сильнее, и, наконец, в зале суда стало совсем как в холодное февральское утро, когда замолчали пересмешники, и плотники, которые строили мисс Моди новый дом, перестали стучать молотками, и все двери у всех соседей закрылись наглухо, точно в доме Рэдли. Безлюдная, пустынная, замершая в ожидании улица — и набитый битком зал суда. Эта душная летняя ночь всё равно, что то зимнее утро. Вошёл мистер Гек Тейт и говорит с Аттикусом, и мне кажется: на нём высокие сапоги и охотничья куртка. Аттикус уже не расхаживает по залу, он поставил ногу на перекладину стула, слушает мистера Тейта и медленно поглаживает коленку. Вот-вот мистер Тейт скажет:
