Борис Житков - Виктор Вавич
— Раз… во-вторых… а в общем… И прямо с порога. В коридоре коротко трынкнул электрический звонок.
— А вот пожалуйте, — сказал жандарм и кивнул головой на дверь.
Башкин сделал четыре огромных шага и осторожно открыл дверь: а вдруг не туда?
Комнату он не узнавал, — она вся была в сонной полутьме. Под низким абажуром лампа на письменном столе. Стоял офицер, — освещены были только синие брюки.
— Что же? Входите… гаспа-адин висельник, — крутым голосом сказал офицер.
Башкин запер за собой дверь.
— Я хотел вам объяснить, — начал Башкин, глотнув воздуха. Но офицер резким голосом перебил:
— Что там объяснять? Гадость! Бабья гадость! Еще уксусом травился бы… Маруся какая.
— Я не то… — начал снова Башкин.
— Что не то? — крикнул офицер, подступил на шаг. — То самое! Пошло и гнусно! — И он ступил, широко расправляя ноги, еще два шага.
Башкин задыхался, стоял у двери и глядел, как наступал на него из полутьмы красный жгучий огонек папиросы на этих двух ногах со шпорами.
— Вы мне предлагаете, — заспешил Башкин, пока не надвинулся вплотную огонек, — вы предлагаете мне…
— Кто вам предлагает? Что вам предлагают? — Огонек пыхнул и еще двинулся.
— Господин полковник предлагает, — размеренным голосом начал Башкин, собрал голос, — полковник думает…
— Ничего полковник не думает, а думают дураки и философы! Кто это вам предлагает? А если вы тут опять вздор молоть собрались, то, может быть, прекратим разговор?.. Что?
Башкин молчал.
— Не угодно? — Огонек вспыхнул сильнее и блеснули в свету глаза. — Ну-с? Так слушать, и без истерик и фокусов. — Огонек зашатался в воздухе огненной дугой. — А то разговоры могут выйти очень короткие.
«Пусть скажет, потом я, потом все скажу: ровно и уверенно, все, все!» — думал Башкин и кивал в темноте головою.
— Так садитесь и извольте слушать, — ротмистр круто повернулся и пошел к столу, ставя каждую ногу плотно на ковер. «А я не сяду!» — думал Башкин. Ротмистр сел в кресло, ткнул в пепельницу окурок.
— Во-первых, у нас есть, — ротмистр не спеша полез в карман и достал перламутровый ножичек, — у нас, я говорю, останутся эти… ваши… упражнения, что ли, — ротмистр взял со стола карандаш и весь перегнулся к лампе и на ярком свете стал чинить карандаш. Он совсем спиной повернулся к Башкину. — Да-с! Ну и этот, как его, черт! — Ротмистр внимательно стругал тонкие стружки. — Этот… протокол… Ничего, потом подпишете… А затем, вот что… шутить мы не любим, — сказал тихо, будто про себя, ротмистр, не отрываясь от работы. — Да и не до шуток, а вот дело. Месяц мы вам даем оглядеться, даже… ах, черт, сломал, кажется!.. Да, даже можете побалдить с месяц, — говорил неторопливо ротмистр. — Можете побаловаться. Дамами, кажется, интересуетесь? Вкус у вас, однако, как у тверского цирюльника. Ну, это дело ваше. И зарубите на своем носу — места, кажется, хватит? — Ротмистр глянул на Башкина, осторожно скобля острие графита, прищуря глаза. — Зарубите покрепче: нам ведь все будет из-вестно-с, каждый ваш крендель, — ротмистр бросил на стол карандаш и резко крикнул Башкину: — Каждая петля!! А через месяц явиться сюда. И послать мне доложить, что Эс-Эсов, — у нас вы Эс-Эсов, — и если проболтаете кличку, попадет от них и лоб… а от нас полбу! А потом являться каждую неделю. С глупостями не соваться. — Ротмистр встал. — А смотреть в оба!
— Я не могу! Я не способен! — хриплым шепотом дохнул Башкин. Он сделал шаг от двери, сел на кресло и замотал головой. — Я не могу! не умею.
— Надо учиться, — обрезал ротмистр. — Ато научим. — И он зашагал к Башкину. — Что? Опять истерики? Не отучили? У нас, голубчик мой, такие места есть, что тараканы не сыщут. Па-а-нятно? — расставил ноги и, избочась, нагнулся вперед. — Сейчас домой, или… так просто, батенька, отсюда не выходят!
«Я удеру, удеру, — думал Башкин, — только выйти отсюда… все, всю жизнь положу, и я зароюсь, закопаюсь в Сибири, в горах. У! Я знаю теперь, — и он смело глянул на ротмистра. — Каждую секунду использую для цели, остро, тонко и… как сталь!»
Башкин сжал зубы.
— Па-а-нятно? — спросил ротмистр и еще подался вперед.
— Да, я понимаю, — твердо сказал Башкин.
— Так бы давно. Пожалуйте сюда, — ротмистр кивнул, — сюда, к столу, где это? Вот! Вот тут подпишите, — и он провел крепким точеным ногтем внизу бумаги. — Это протокол. Ходу мы ему не даем. Тут есть ваше искреннее признание, что насильственным актам вы не сочувствуете. Я там немного даже в вашу пользу сформулировал.
«Все равно, — думал Башкин, — в каких дураках вы будете со всеми своими бумагами! Идиоты! Примитивные тупицы».
Башкин насмешливо сощурил глаза, — его лица не было видно, и только стол был ярко освещен и блестел хрустальными чернильницами и бронзой пресс-папье.
— Так-с, — и ротмистр прижал тяжелым пресс-бюваром подпись Башкина. — Так вот, наведывайтесь к нам, как только что у вас будет. Затем должен вам сказать, — мягко, вполголоса, шептал ротмистр, — что если вас арестует полиция, — ну, попадете в самую гущу, например! Требуйте в крайнем случае, — зря этого не надо! — чтоб вас препроводили в охранное. Для полиции вы тоже сфинкс! — И ротмистр поднял палец. — Это в самом крайнем случае; ну, перед лицом смерти, увечья. А то пусть ведут со всеми в тюрьму. Вы — как все. И мы только с вами все знаем, — и ротмистр почти дружески ткнул себя в грудь и потом Башкина в плечо. — Образа жизни не меняйте. О том, где были, ни звука! — Башкин тряхнул головой. — Просто скажете: был арестован по ошибке и отсидел в тюрьме. Это не редкость, очень естественно… У вас, голубчик, ни гроша? Как у всякого честного человека? Правда? Куда же вы пойдете? Я вам могу сейчас немного дать.
Ротмистр быстро отодвинул ящик, достал конверт. Красным карандашом широко было написано: «тридцать рублей». Ротмистр сложил его пополам и протянул Башкину.
— Ну, берите же, ну, хоть чем-нибудь возместим; тут и ваш паспорт. Вы же, наверное, потеряли уроки там и все такое… мы вам гораздо больше… да и не мои это деньги… это уж полагается… всегда, — и он сунул конверт в карман Башкину с самым шаловливым видом. — И вот, дуйте мне здесь расписочку. Мне ведь отчитаться надо. Валяйте, садитесь. Все готово: пишите, — и ротмистр лукаво засмеялся, — пишите уж «Эсэсов» и баста. Вот тут.
— Сию минуту! Через «э» оборотное или через «ять»? — шутил Башкин и думал: «Вот, вот, это на побег, сами же дураки дают. Сует, идиот, и ничего не подозревает».
— Ну-с! А теперь вот: являться только ночью, между двумя и тремя. В воротах скажете: «Эсэсов», — и пропустят. А потом — доложить ротмистру Рейендорфу. А сейчас отправляйтесь.
Ротмистр взглянул на часы.
— Фу! Половина четвертого. Ну, надеюсь, друзьями? — Ротмистр протянул руку. Рука была твердая, спокойная. Заглянул в глаза Башкину. — Слушайте, — сказал он мягким голосом, — вы бы… того — гидропатией, что ли, какой-нибудь; вы же смотрите, какой вы! Надо же быть мужчиной. На коньках катайтесь, что ли. Нельзя же так! И нервы, и физика, — и ротмистр потряс Башкиназа плечо. — Ну, идите, — позвонил.
Башкин направился к двери.
— Так через месяц здесь! — крикнул ему вслед ротмистр, твердо и звонко. — Проводи на волю, — приказал он жандарму.
— Пропусти одного! — крикнул жандарм в пролет лестницы, и плотно щелкнула дверь за Башкиным. Теплая и пустая лестница. Глухая пустота будто подлавливает, западней вилась решетка перил. Башкин мягко ступал калошами. С площадки глянул на дверь. Ему казалось, что смотрит, смотрит дверь, прищурив глаза. И он через две ступеньки все шибче и шибче покатился с лестницы. С последнего марша он увидал: стоит человек в барашковой шапке и смотрит на него глазами, как на вилы принимает. Башкин сбавил ходу. Человек, не спеша, пошел к двери и завертел ключом. Приоткрыл и стал, держась за ручку. Башкину казалось, что, если сунуться, зажмет в дверях, как кошку. Башкин стоял. Человек резко кивнул в двери. Башкин змеей провернулся в проход, и веселый морозный воздух дунул в ноздри, обмыл лицо. Снег! Снег! Вот что делается на земле-то! И Башкину показалось, что прошли месяцы с ареста.
А главное — он не знал, куда идти. Совершенно не знал, как будто его в чужом городе поставили на пустой тротуар. Он оглядывался, не узнавал места. На квартиру? Никакой квартиры: старуха давно сдала комнату… Четыре часа ночи.
«И где я, где?» — озирался Башкин.
Он перебежал на другую сторону улицы, оглянулся: яркими квадратами светился дом охранки. Ровным матом задернуты окна. Недоступно, слепо. Глядеть не хочется. Башкин шел, оборачивался. Городовой лениво шагал по улице, и пищал под валенками морозный снег. Башкин прошел до угла, и в спину городового и в окна охранки замахал кулаком. Тощая, длинная рука жердью высунулась из рукава пальто.
