Коллектив авторов - 12 шедевров эротики
Проснулась уже под вечер. Пропал еще один день! Не все ли равно! День для нее начинался только ночью, когда под влиянием наркотиков и случайных встреч она снова казалась себе живой и хоть на миг забывала свой вечный вопрос: «Зачем?».
Прежде Моника одевалась быстро, но теперь, выбирая платье, причесываясь и слегка подкрашиваясь, возилась подолгу – часов до девяти. В девять обыкновенно обедала.
Пробило уже восемь. Звонок на лестнице… Моника так и замерла с румянами на пальце.
– Ах, как я запоздала!
– Леди Спрингфильд, – доложила горничная.
– Входи! – крикнула Моника, не оборачиваясь, и с легким волнением смотрела в зеркало на Лизу.
Высокая, гибкая, как черная лиана, леди Спрингфильд, несмотря на годы и слишком откровенный туалет, изменилась мало. Ее лицо хранило то же упрямое, загадочное выражение, про которое тетя Сильвестра говорила:
– Елизавета – это каменная плита над погребенной тайной.
Моника подставила шею:
– Целуй, но не пачкай кармином!
– У меня сухой, не пачкает, – засмеялась Лиза. – Но как тебе не стыдно! Еще в рубашке!
Моника медленной чертой последний раз подвела глаза синим карандашом.
– Вот, готово! Я уже в чулках!
Она встала в коротенькой комбинации под легким кимоно. Леди Спрингфильд смотрела на нее в восхищении.
– Ах, какая ты стала красивая! – и, краснея, добавила: – Но ты и раньше была красивая!
Ей вспомнился далекий вечер, насыщенный грозой, когда они сравнивали свои юные груди: «твои, точно яблоки, и мои похожи на груши…»
Англичанка протянула руку и погладила по кружевам упругую грудь подруги, и Моника, возвращаясь памятью к прошлому, посмотрела на грудь Лизы, обрисованную легким шелком. Краснея под румянами, смущенно и нежно прошептала она те же слова, что когда-то прозвучали так строго:
– Оставь! Что с тобой!..
Веселая улыбка стерла всякую загадочность с лица Лизы. Неловкость рассеялась. Моника тоже повеселела и засмеялась.
– Ну как тебе не стыдно?
Леди Спрингфильд беспечно тряхнула головой.
Нет… при чем тут стыд? Муж слишком занят общественными делами, и ему не до любви. Он сделал ей двоих детей, словно посадил два дерева. Их воспитание?… Сейчас детская, потом учение… Спиритизм, теософия – это, конечно, прекрасная пища, но только для ума. А что может быть прекраснее красивого женского тела? Моника, давно желанная Моника, занимала в ее сердце главное, еще свободное и тем более дорогое место.
Подруги весело пообедали вдвоем в маленьком ресторанчике, рекомендованном Жинеттой. Его экзотически пряная кухня нравилась только знатокам. Острые блюда, приправленные кайенским перцем, возбуждали жажду. Выпили сухого замороженного шампанского и, развеселившись, хохотали, как девчонки.
Но проповедь загробной жизни была не по вкусу Монике.
– Нет! Нет! И нет! Говори, что хочешь, но мы состоим только из отдельных атомов, которые после долгой эволюции творят дух – ну, так цветок испускает аромат. Но и душа, и аромат умирают вместе с материей.
– Это богохульство!
– Нет, это только рационально. Дух живет вечно лишь в созданиях науки и искусства, остающихся после смерти их творцов. А потустороннее существование – химера! Вечное возвращение, повторность земной жизни… уверяю тебя, имея хоть немного здравого смысла, ни один из твоих духов не вернулся бы на эту гнусную землю. Все они остались бы там навсегда.
И, показав на блюдо, которое перед ними держал лакей-сингалезец, Моника сказала, смеясь:
– Вот в капусте сидят твои духи! Но их не существует. Есть только непонятные силы, движущие нашим умом и чувствами.
– Да, но силы сверхъестественные?
– Нет – натуральные, только пока еще не открытые. Когда-нибудь их откроют. Ведь мы, например, только что начали изучать тайны тепла и электричества.
– А телепатия? А дар предвидения? А предсказание событий, совершенно неожиданных? Это ведь доказано научными наблюдениями и непреложными фактами. А фотографии духов? Как ты это иначе объяснишь, если не вмешательством сил в одно и то же время человеческих и потусторонних.
Возмущенная леди Спрингфильд так сильно стукнула ножом по столу, что подбежал лакей-сингалезец.
– Ага, духи! – засмеялась Моника. – Стол заговорил!
Для приличия она заказала еще бутылку шампанского ничего, выпьем!
– Да, – захохотала спиритка, – и тогда стол сам завертится! Нет, я не так наивна, чтобы верить всякому вздору. Но в то же время убеждена, что наши души не умирают вместе с материей. Их астральные тела распыляются во Вселенной и снова претворяются в новые формы. Итак, по воле Творца звучит ритмическая гармония бесконечности.
Ее голос страстно дрожал, и даже говорить она стала с акцентом.
– Бог! – воскликнула Моника.
Лексика подруги, такой убежденной материалистки, ее забавляла…
Какой бог? Бог войны? В какую же шкуру он вложит душу, ну, хотя бы Вильгельма II?
– Меня смешат твои слова – «бессмертие и переселение душ».
Она тоже увлеклась спором, но глубокая, внутренняя усталость глухо звучала в ее словах.
– Вокруг нас и над нами царит тайна материи. И наши жизни – только бесследно исчезающие, блуждающие огоньки. Вот и все.
– А пока что – у меня блестит нос…
Она попудрилась. Леди Спрингфильд молча достала папиросу из широкого серебряного портсигара. Лакей подал ей спички. Нежно посмотрев на Монику, она сказала:
– Дорогая моя, ты меня огорчаешь. Ты скрываешь под своими шутками какое-то глубокое горе. Да? Я так и думала… Но зачем же так отчаиваться. Это уж совсем не рационально.
Моника пожала плечами и протянула стакан.
– Жизнь! Не будем о ней говорить… Есть люди, способные утопиться в плевке. Я предпочитаю в шампанском! – И она выпила залпом стакан.
Лиза, придвинула свой стул, сжала ее ноги между колен и нежно шепнула:
– Мужчины не умеют сделать женщину счастливой. Они думают только о себе.
– Не всегда! – ответила Моника. – Жинетта мне вчера рассказывала о своем муже совсем другое!
Англичанка искренне возмутилась.
– Ну, это просто свинья!
Репутация Гютье – богатая тема для юмористических журналов – была известна даже в Англии. Лорд Спрингфильд, встретясь с министром на политической конференции и обманутый его скромным видом, не верил россказням. Но миледи была более осведомлена… Гютье застал ее однажды во время нежной сцены с Жинеттой и потребовал в наказание, чтобы они продолжали при нем.
– Жинетта сейчас придет, – сказала Моника. – Да вот и она!
В бальном манто на плечах, Жинетта просунула в дверь свою смуглую хитрую мордочку. Подруги кивком показали ей на стол. И она, величественная в своем наряде, уверенной походкой прошла через зал.
Ресторан совсем опустел. Хозяин играл в карты с какой-то приятельницей. Лакей-сингалезец без дела ходил между столиками.
Он узнал Жинетту… Это была та самая «мадемуазель», которая однажды в компании другой «мадемуазель» и элегантного господина похитила его из кафе Дону, где он тогда служил. Сдержанная улыбка и двусмысленный взгляд сингалезца напомнили Жинетте и то, что произошло потом…
Как раз в ателье Сесиля Меер!.. Огромный черный дьявол оказался хозяином положения, а она с Мишель д'Энтрайг были свидетельницами и помощницами. Она взглядом приказала негру молчать и сейчас же предложила подругам ехать. Их ждал автомобиль.
Леди Спрингфильд спросила:
– А кто едет с вами?
– Макс де Лом и Мишель…
– Куда же мы поедем?
Жинетта таинственно приложила палец к губам: увидишь! Ей представилась по выходе из мюзик-холла новая вариация: Лиза – взамен брата, Макс и сингалезец. Ролей она не распределяла, полагаясь на фантазию партнеров.
Сегодня, посоветовавшись с мужем (только при условии полной откровенности он давал ей полную свободу действий), она решила испробовать новое место.
Бывший министр (со времени ужина у Аники кабинет Пэрту был смещен) иногда тоже присутствовал на этих праздниках. Но когда не мог, всегда требовал точного отчета – иначе его бы безрезультатно секли у Ирэн.
Так Гютье – светило прогресса – старался заслужить репутацию передового человека…
– На заднее сиденье! – приказала Жинетта и подтолкнула леди Спрингфильд.
Макс де Лом встал и поздоровался с дамами.
– Садитесь, Макс! Мишель к вам на колени, Моника на колени к Лизе! Так! А я посредине.
Она сказала шоферу адрес. Леди Спрингфильд спросила:
– Но ведь нас ждет Аника?
– Что ты, – усмехнулась Мишель. – Для нее сейчас в мире нет ничего, кроме опийной трубки.
– Очень жаль, – сказал Макс де Лом. – У нее талант.
Он строго осуждал Анику за слабость, мало-помалу убившую в ней большую артистку и доведшую ее до полного падения. Сам он расчетливо управлял жизнью, как машиной. По его мнению, любовь к наслаждениям вовсе не исключала силы воли. Всему свое время!
В тридцать лет он был уже председателем клуба Литературной критики и кандидатом в Академию.
