Шарль Нодье - Нодье Ш. Читайте старые книги. Кн.1
Античная басня легко запоминается, потому что она, как правило, немногословна и тем отличается от басни нового времени, басни лафонтеновской, где вся прелесть в подробностях. Древние басни — нечто вроде гномической поэзии в образах. Поэтому ничего удивительного, что в них обнаруживаются грубые анахронизмы. Древние филологи сохранили для нас текст Пифагора, где говорится о Юнии Бруте, а поскольку Пифагор не мог похвастаться тем, что знал будущее так же хорошо, как и прошлое, сомнительно, чтобы он стал рассказывать о человеке, который в пору переселения греческого мудреца в Италию еще лежал в колыбели и прославился только под старость. Все дело в том, что до нас дошли лишь обрывки Пифагоровых сочинений{190}, да и те не совсем достоверны, так что, если задаться целью отобрать среди них то, что наверняка принадлежит самому Пифагору, останется меньше половины, а остальное придется отнести на счет его учеников, прежде всего Лисида.
62
Быть может, он покончил с собой по той же причине, что и некий Теренцио, который мастерски подделывал картины старых мастеров и не смог пережить разоблачения.
63
Английский ученый, соратник Джонсона и комментатор Горация.
64
Автор прозаической эпопеи "Последний человек", замечательной во многих отношениях.
65
Впрочем, это правило стихосложения, как и все прочие, существовало негласно задолго до того, как его признали составители трактатов по поэтике. Насколько мне известно, первым его подробно изложил Табуро в своей книге ”Пестрые страницы”{213}, где это и ему подобные любопытные наблюдения затеряны среди бесчисленного множества нелепостей.
66
С тех пор ”Неизданные стихотворения”{219} вышли в свет и подтвердили мой взгляд на историю создания первого сборника Клотильды. Это — одно из тех моих мнений, которого не изменили ни время, ни опыт, ни научные штудии (НП).
67
Сходным образом обстоит дело и в живописи, где такие композиции именуют пастишами. Подражатель схватывает какую-либо особенность манеры художника, как правило, ту, которая лежит на поверхности и первой бросается в глаза, отчего обыватель нередко принимает подделку за подлинник. Однако внимательный зритель, которого в первую очередь волнует скрытая в полотне мысль, быстро понимает, что висящее перед ним полотно не принадлежит кисти Рафаэля, Лесюэра или Жироде. На полотнах Гвидо головам не хватало объемности; Джордано из Неаполя наловчился писать плоские головы, которые сбывал дилетантам по весьма дорогой цене. Тем не менее ныне картины Джордано ценятся невысоко, и знатоки, насколько мне известно, хорошо умеют отличать их от полотен Гвидо. Замечательным мастером пастиша был Тенирс, а Бон Буллонь, подражавший Гвидо еще лучше, чем Джордано, ухитрился провести самого Миньяра, который отомстил за обман, посоветовав подражателю всегда писать, как Гвидо, и никогда — как Буллонь. Впрочем, всех этих художников мы до сих пор помним отнюдь не благодаря пастишам. Умение писать пастиши вовсе не обличает в художнике выдающиеся способности; я знал одного немецкого живописца, который был в состоянии намалевать самое большее вывеску, но внезапно открыл в себе талант копировать ”Интерьеры соборов” Питера Неефа, и пастиши эти были поистине блестящими. Говоря о пастишах, я не имею в виду точную копию той или иной картины; копирование — особый, очень нужный ученикам, а подчас и мастерам труд, идущий на пользу также и публике, которая получает благодаря ему новые экземпляры прекрасных и редких произведений искусства. Копиист должен работать более тщательно, чем создатель пастишей, которому, в свою очередь, потребно больше ума и пыла; однако создания второго любопытны — и не более того, тогда как труд первого приносит несомненную пользу. Впрочем, если копиист вздумает обмануть доверие покупателей, его деятельность может из полезной превратиться в преступную. Как бы там ни было, чем точнее копия воспроизводит оригинал, тем лучше, однако большой точности копиист достигает редко, поскольку для этого он должен сравняться талантом с творцом подлинника, иначе говоря, тоже быть великим мастером. Например, когда Андреа дель Сарто копировал прекрасный портрет Льва X работы Рафаэля, копия вышла такой совершенной, что даже Джулио Романо, писавший одежды на этом портрете, не мог отличить подражание от подлинника. Сходным образом Никола Луару удавалось передать в своих копиях величие пейзажей Пуссена.
68
В юности литературные занятия услаждали мой досуг, в пору зрелости они приносят мне законные доходы, но я никогда не считал литературу своим призванием и, разумеется, никогда не обольщался относительно своих талантов в этой области. Поэтому высказанное здесь мнение, сегодня, вдобавок, совершенно устаревшее, не претендует ни на чье внимание. Это просто-напросто мои мысли; прав я или не прав, не знаю и потому с самого начала зарекся приводить примеры. Я уважаю любой талант и, более того, любое соперничество в литературе; каждый из соперников, добился он успеха или нет, достоин уважения. Если читатели догадаются, кого я имел в виду, говоря о школах, то это не моя вина. Описать таких незаурядных авторов, как вожди литературных школ, — все равно что назвать их по имени; в этом привилегия гения, а может быть, и его несчастье (НП).
69
Мольер. Мизантроп, д. I, явл. 2; перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник.
70
Приведу, кстати, и еще одну пародию, которая кажется мне не менее удачной:
Друг, школа новая тебе воздаст любовью:
Она к цветистому пристрастна многословью;
Известен вождь ее своим златым пером,
Что быстро взад-вперед порхает над листом
И, приправляя стих землей, водой, эфиром,
Для громозвучных рифм играет целым миром.
Если сегодня трудно почувствовать, в чем соль этих шуток, то лишь оттого, что школа, против которой они направлены, утратила многие свои позиции, а точнее говоря, вовсе сошла со сцены за те пятнадцать лет, которые отделяют первую публикацию этих строк, в ту пору звучавших весьма дерзко, от нынешнего издания; мы оставили их в книге лишь как документ, ценный для истории французской литературы начала XIX века, — стоит ли после этого толковать о бессмертии литературных школ? (НП).
71
Следует отмстить, что великий прозаик нашего времени, который так прекрасно знает гиперболизирующие возможности множественного числа, ибо не раз находил примеры тому в Библии, написал однажды, что слово Элохим{242}, стоящее в начале Книги Бытия, является неопровержимым доказательством существования Троицы, меж тем как на самом деле это просто-напросто поэтический образ, слово, имеющее собирательное значение. В поэзии слово ”боги” всегда употребляется именно в этом значении. Автор ”Гения христианства” наверняка сотни раз встречал его у Платона, Ксенофонта, Цицерона и многих философов, признававших единобожие; употребляют его и современные поэты, и не где-нибудь, а в христианских эпопеях. Множественное число всегда звучало пышно и торжественно и потому приличествовало высшему существу. Испанский король говорит о себе ”я*, но это исключение, наши же монархи всегда именовали себя ”мы”. Видеть в слове ”Элохим” доказательство существования Троицы так же опрометчиво, как сделать из наших старинных указов, где употреблено слово ”мы”, вывод, что во Франции, как в Спарте, было два короля. К тому же между нашими документами и книгами Моисея есть некоторая разница, а Троица, я уверен, не нуждается в доказательствах такого рода; впрочем, еще больше я уверен в том, что литераторам не стоит браться за решение вопросов, которые их не касаются.
72
В действительности автором этих ”Размышлений” был переводчик Кларка господин Рикотье{250}.
73
Правосудие не всегда было того же мнения. В деле об Академическом словаре{255} суд постановил считать виновным того, кто украл заглавие, однако на кражу содержания судьи часто смотрят сквозь пальцы. Все это отнюдь не означает, что правосудие бывает неправым, просто-напросто в этой области еще нет законов. Что же касается дела, о котором я упомянул, то досаднее всего, что, пока обещанный нам учеными мудрецами словарь не готов, мы принуждены пользоваться ныне существующим словарем Академии, который — приходится в очередной раз признать это — не более чем скверная компиляция. Тот словарь, который сочли плагиатом с академического, — гораздо лучше, хотя и ему далеко до совершенства, но его судьба доказывает, что всегда лучше быть самим собой и что если ставить под чужой работой свое имя бесчестно, то ставить над своей собственной работой название, придуманное другими, бессмысленно.
