Уильям Фолкнер - Сарторис
Она продолжала кричать и возмущаться, и старый Баярд кричал и сквернословил в ответ, голоса их гремели, разносясь по всему дому, а на кухне, навострив уши, ходили на цыпочках Элнора с Саймоном. В конце концов старый Баярд вышел вон, сел на лошадь и уехал, оставив мисс Дженни охлаждать свой гнев в одиночестве, и в доме на некоторое время воцарился мир.
Однако за ужином утихшая было буря разразилась с новой силой. Стоя за дверью, Саймон слышал крики стариков и голос молодого Баярда, который пытался их перекричать.
– Уймитесь! – ревел он. – Ради бога уймитесь! Я из-за вас собственного голоса не слышу.
Мисс Дженни мгновенно набросилась на него:
– А ты тоже хорош! Такой же несносный, как он. Упрямый и надутый осел. Носишься в автомобиле как угорелый по всей округе, воображая, будто кто-нибудь пожалеет, если ты сломаешь свою никчемную шею, а потом являешься к ужину вонючий, как конюх. И все потому, что ты был на войне. Уж не думаешь ли ты, что больше никто никогда ни на какой войне не был? Может, ты воображаешь, что, когда мой Баярд вернулся с Великой Войны, он тоже до смерти надоедал всем в доме? Нет, он был джентльмен, он и буянил как джентльмен, а не так, как вы, деревенщина из штата Миссисипи. Олухи несчастные! Ты только подумай, какие подвиги он совершал верхом на обыкновенной лошади. И никаких ему аэропланов не требовалось.
– А ты подумай, что это была за война – не война, а детские игрушки, – отвечал молодой Баярд. – Такая жалкая война, что дедушка не хотел даже остаться в Виргинии, где она происходила.
– А кому он там был нужен? – возразила мисс Дженни. – Человек, который мог выйти из себя только потому, что солдаты его сместили и выбрали себе другого полковника, получше. Разозлился и вернулся сюда во главе шайки оголтелых головорезов.
– Не война, а детские игрушки, – твердил молодой Баярд. – Да еще на лошади. Каждый дурак может воевать на лошади. Да только вряд ли он на ней чего добьется.
– По крайней мере он добился того, что его приличным способом убили, – отрезала мисс Дженни. – Он на своей лошади сделал больше, чем ты на этом своем аэроплане.
– Правильно, – шептал Саймон за дверью. – Что правда, то правда. Только белые люди так ссориться могут.
И так продолжалось день за днем – буря то утихала, то начинала бушевать с новой силой; потом она иссякла, но вдруг разразилась опять, когда старый Баярд вернулся домой со свежей порцией мази на лице. Но к этому времени у Саймона появились свои заботы, по поводу которых он как-то вечером решил посоветоваться со старым Баярдом. Молодой Баярд лежал в постели со сломанными ребрами, мисс Дженни свирепо и нежно его опекала, мисс Бенбоу приезжала читать ему вслух, и Саймон снова занял подобающее ему положение. Цилиндр и пыльник были сняты с гвоздя, запас сигар старого Баярда ежедневно уменьшался на одну штуку, и пара жирных лошадей растрачивала накопившуюся лень между домом и банком, перед которым Саймон, закусив сигару, как в былые времена, каждый вечер осаживал их щегольски закрученным кнутом со всей приличествующей случаю театральной помпой.
– Томобиль, – философствовал Саймон, – он хорош для удовольствия или для забавы, а вот для истинно благородного тона годится только одно – лошади.
Итак, Саймону наконец представился удобный случай, и, как только они выехали из города и упряжка побежала ровной рысцой, он не замедлил им воспользоваться.
– Знаете, полковник, – начал он, – похоже, что нам с вами пора уладить наши финансовые отношения.
– Что? – Старый Баярд на минуту отвлекся от знакомых возделанных полей и сияющих голубых холмов на горизонте.
– Я говорю, похоже, что нам с вами пора уже немножко позаботиться насчет наличных.
– Премного благодарен, Саймон, – отвечал ему старый Баярд, – но мне деньги сейчас не нужны. Но все равно, премного тебе благодарен.
Саймон весело рассмеялся.
– Ну и шутник же вы, полковник. Еще бы такому богачу нужны были деньги! – Он снова рассмеялся коротким елейным смешком. – Да, сэр, шутник вы, да и только.
Потом он перестал смеяться, и на минуту все его внимание поглотили лошади. Это были гладкие широкозадые близнецы по кличке Рузвельт и Тафт[64].
– Эй, Тафт, смотри не сдохни от лени!
Старый Баярд сидел, глядя на его обезьянью голову с лихо заломленным цилиндром на макушке. Саймон снова повернул к нему сморщенную добродушную физиономию.
– Но теперь нам надо обязательно как-то утихомирить этих черномазых.
– А что они сделали? Неужели они не могут найти человека, который бы взял у них деньги?
– Тут, сэр, дело вот какое, – пояснил Саймон. – Тут как-то все не так. Видите ли, они собирали деньги на постройку церкви вместо той, которая сгорела, и когда они эти деньги собрали, они отдали их мне – потому как я состою членом церковного совета и принадлежу к самому знатному семейству в округе. Это было еще на прошлое рождество, а теперь они требуют деньги обратно.
– Странно, – сказал старый Баярд.
– Да, сэр, – с готовностью согласился Саймон, – Вот и мне тоже так показалось.
– Ну, что ж, раз они так настаивают, отдай им эти деньги, и дело с концом.
– В том-то и загвоздка, – доверительным тоном сообщил Саймон и, вновь повернув голову, тихо и мелодраматично взорвал свою бомбу: – Денег-то ведь этих нет.
– Черт побери, так я и знал, – отвечал старый Ба-ярд, мигом утратив свой легкомысленный тон. – Где же они?
– Я их дал взаймы. – Саймон все еще говорил доверительным тоном, с видом человека, неприятно удивленного непроходимой людскою тупостью. – А теперь эти черномазые говорят, будто я их украл.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что взял на хранение чужие деньги, а потом одолжил их кому-то другому?
– Но ведь вы же это каждый день делаете, – отвечал Саймон. – Это же ваш бизнес – деньги одалживать.
Старый Баярд яростно фыркнул.
– Немедленно забери деньги и верни их этим черномазым, а не то угодишь в тюрьму, слышишь?
– Вы рассуждаете так же, как эти нахальные городские черномазые, – обиженно возразил Саймон. – Но ведь эти деньги отданы взаймы, – напомнил он хозяину.
– Забери их обратно. Разве ты не получил под них никакого обеспечения?
– Чего?
– Чего-нибудь, имеющего ту же стоимость, чтобы держать у себя, пока эти деньги не выплатят обратно.
– Да, сэр, это я получил. – Саймон усмехнулся елейным, сатирическим, благодушным, полным невысказанных намеков смешком. – Да, сэр, это я получил, как не получить. Только я не знал, что оно обеспечение называется. Нет, сэр, не знал.
– Ты что же, отдал эти деньги какой-нибудь черномазой красотке? – настаивал старый Баярд.
– Дело было так, сэр… – начал Саймон, но собеседник тут же его перебил:
– Ах ты, черт тебя возьми! И теперь ты хочешь, чтоб я заплатил эти деньги? Сколько их там было?
– Я точно не помню. Эти черномазые говорят, будто там было не то семьдесят, не то девяносто долларов. Только вы им не верьте. Дайте им сколько, по-вашему, надо, они и успокоятся.
– Будь я проклят, если я им дам хоть что-нибудь. Пусть вытрясут эти деньги из твоей никчемной шкуры или отправят тебя в тюрьму – как им заблагорассудится, но будь я проклят, если я им хоть единый цент заплачу.
– Что вы, полковник,: да неужто вы допустите, чтобы эти городские черномазые обвинили члена вашего семейства в воровстве?
– Погоняй! – завопил старый Баярд.
Саймон повернулся на сиденье, гикнул на лошадей и поехал дальше, направив сигару под немыслимым углом к полям своего цилиндра, широко расставив локти, лихо размахивая хлыстом и то и дело бросая снисходительные, полные презрения взгляды на черномазых, работавших на хлопковых полях.
Старик Фолз закрыл крышкой жестянку с мазью, аккуратно протер ее тряпкой, опустился на колени возле холодного камина и поднес к тряпке спичку.
– Не иначе как эти доктора все твердят, что оно вас прикончит? – полюбопытствовал он.
Старый Баярд вытянул ноги на каминную решетку, поднес спичку к сигаре, и от спички в глазах его заплясали два веселых огонька. Он выбросил спичку и усмехнулся.
Старик Фолз смотрел, как пламя лениво охватывает тряпку и столбик едкого желтоватого дыма курчавится в неподвижном воздухе.
– Человек должен иной раз для своего же блага подойти да и плюнуть прямо в лицо погибели. Он должен вроде бы навострить самого себя, ну как топор на точиле, – сказал он, сидя на корточках перед завитками едкого дыма, словно совершая какой-то языческий ритуал в миниатюре. – Если человек иной раз глянет погибели прямо в лицо, она его не тронет, пока не придет его час. Погибель, она любит ножом в спину пырнуть.
– Что? – спросил старый Баярд.
Старик Фолз поднялся и аккуратно стряхнул с колен пыль.
– Погибель – она как всякий трус, – прокричал он. – Она не тронет того, кто ей прямо в глаза смотрит, лишь бы он не подходил к ней слишком близко. Родитель ваш это знал. Он стоял в дверях лавки в тот день, когда эти два саквояжника-янки[65] в семьдесят втором году привели черномазых голосовать. Стоял там в своем двубортном сюртуке и в касторовой шляпе, когда все остальные уже ушли, скрестил руки и смотрел, как эти два миссурийца тащили черномазых по дороге к той самой лавке, стоял прямо в дверях, а те два саквояжника засунули руки в карманы и все пятились да пятились назад, пока совсем не отошли от черномазых, и ругали его, на чем свет стоит. А он себе все стоял – вот таким вот манером.
