Альберто Моравиа - Равнодушные
Мариаграция продолжала свой нескончаемый монолог.
— Слишком добрая? — громко и презрительно расхохотавшись, повторила Лиза. — Это ты-то слишком добрая?!
Секунда молчания.
— Одного не могу понять, — продолжала Мариаграция, отстранившись от приятельницы и глядя прямо перед собой, точно она говорит с кем-то третьим, — как можно любить некоторых женщин?!.. Вот этого я не понимаю.
— Я и сама удивляюсь.
Лиза побледнела, у нее дрожали губы, — почему Мариаграция так беспощадна и так жестока к ней? Она не причинила ей никакого зла. И как грустно, что мать проявляет заботу о сыне, только чтобы досадить прежней сопернице. Какое имеет для Мариаграции значение, что она идет на бал-маскарад ради встречи с Микеле?… Пожалуй, впервые в жизни Лизу в чем-то обвиняли незаслуженно, поэтому ее обида была особенно сильной и бурной. И чем несправедливее были обвинения Мариаграции, тем более чистой и невинно-обиженной чувствовала себя Лиза. Она уже видела себя в ореоле мученицы, и ей представлялось, что за спиной у нее выросли ангельские крылышки. Она любит Микеле, и Микеле любит ее. Как же можно оскорблять такую любовь, искать повод для скандала?!
— А вчера вечером, — не унималась Мариаграция, — вчера вечером все сложилось как нельзя лучше, не правда ли? С нами он не остался, ему, видите ли, хотелось спать… И он удрал… Что ж, все правильно… Его ждала ты. — Она на миг умолкла. — Знаешь, что я тебе скажу? — вырвалось у Мариаграции. — Тебе должно быть стыдно! — Она повернулась, посмотрела на приятельницу сверху вниз, и рот ее скривился в гримасе. — Между прочим, ты уже совсем не молода, дорогая.
— Но мы с тобой одних лет… Ты даже старше… — не поднимая головы, мягко ответила Лиза.
— Нет, милейшая, — решительно возразила Мариаграция… — Я вдова… А это совсем другое дело… Ты же до сих пор состоишь в браке… у тебя есть муж… И потому ты должна была бы стыдиться своего поведения!
Они проходили мимо виллы с закрытыми окнами. Вероятно, на вилле, окруженной высокими голыми деревьями, играли в мяч. Оттуда доносились звучные удары, гулким эхом отдававшиеся в безмолвном полуденном небе, словно что-то с грохотом разбивалось там, в голубой выси. А когда ветер, гнавший прочь белый дым печных труб, дул в сторону улицы, можно было расслышать и веселые, громкие голоса играющих.
С минуту Лиза задумчиво прислушивалась к эху, затем посмотрела на Мариаграцию и поразилась — неужели это ревнивое, злое лицо выражает… материнскую любовь?! И что это за любовь, если она приводит в бешенство женщину, которая никогда не была особенно нежна со своими детьми. А не ревность ли это, слепая ревность покинутой любовницы?… Внезапно она все поняла и почувствовала огромное облегчение. Затем взглянула на Мариаграцию и снова засомневалась.
— Мариаграция, ты говоришь о Лео, не так ли? — спросила она.
Мариаграция в растерянности кивнула, тоскливо глядя на Лизу, и на лице ее можно было прочесть: «Зачем ты спрашиваешь?… Ты же знаешь… У меня, кроме него, нет никого на свете…» Они посмотрели друг на друга. Глаза Лизы светились радостью, торжеством и состраданием к приятельнице.
— Бедная моя Мариаграция! — воскликнула она. Теперь-то она сможет все объяснить, оправдаться, и тогда сразу разгладятся морщинки на лице Мариаграции, исчезнет ее подозрительность. — Бедная моя Мариаграция, — повторила она.
На нее вновь нахлынули воспоминания. Перед глазами снова всплыла вчерашняя сцена в полутемной передней… Карла в объятиях Лео. «Тебе надо ревновать к своей дочери», — подумала она. Она испытывала сейчас жалость к своей недогадливой приятельнице, но в то же время ощущала такую радость и даже счастье оттого, что она, Лиза, невиновна, и Мариаграция зря ее обвиняет, что не знала, как заговорить обо всем этом, — в тоне сочувственном или презрительном.
— Можешь не сомневаться, — сказала она наконец… — Можешь не сомневаться, я не видела Лео… Ни вчера… ни прежде. Клянусь тебе всем, что для меня свято.
Мариаграция продолжала молча глядеть на приятельницу, и в глазах ее стыла подозрительность.
— Поверь, — добавила Лиза, которую смущал ее испытующий взгляд, — произошло недоразумение.
Стараясь казаться невозмутимой, холодной и неприступной, Мариаграция, опустив голову, произнесла:
— Лучше нам расстаться. Уже поздно.
Слышен был стук мячей, время от времени из сада доносились голоса игроков. Мариаграция сделала несколько шагов.
— Поверь, — неуверенно повторила Лиза, — это чистейшее недоразумение.
Она осмотрелась вокруг, точно пытаясь найти подтверждение своим словам. Аллея была пустынной, и солнце, освещавшее бесконечно длинный безлюдный тротуар, лишь усиливало ощущение затерянности и одиночества. Лиза озиралась вокруг, не двигаясь с места. А Мариаграция уходила все дальше, задумчивая и неуверенная, глядя в землю.
«Поверь же мне, — хотела крикнуть ей вслед Лиза. — Он изменяет тебе, моя бедная Мариаграция, не со мной, а с Карлой, с твоей дочерью…»
Но Мариаграция удалялась, чуть сгорбившись, и в самой ее походке угадывалось упрямое нежелание обернуться и взглянуть правде в глаза. Постепенно она становилась все меньше, растворяясь в лучах солнца и сливаясь с зыбкими тенями высоких оград тенистых садов, пока не превратилась в черное пятно там, на спуске, в самом конце аллеи.
XII
Почему Лиза вначале почти признала свою вину, а потом стала клясться в своей невиновности? Других бы это озадачило, но только не Мариаграцию. Для нее все было яснее ясного и объяснялось очень просто: Лиза — лгунья и лицемерка. В этом Мариаграция была убеждена твердо. Нелегко объяснить почему, но лицо, поведение, речь Лизы — все говорило об одном. В лживости подруги она убедилась давно, после какого-то уже забытого теперь спора. Но этот спор был неотделим от того представления о моральных качествах Лизы, которое закрепилось у Мариаграции раз и навсегда. Так что отказаться от него означало бы вообще вычеркнуть подругу из памяти.
Итак — Лиза лжива и лицемерна, и в этом все дело. Почему она почти с состраданием сказала: «Бедная моя Мариаграция?!» Да только для того, чтобы посмеяться и позлорадствовать над ней; в лучшем случае, чтобы пожалеть ее, обманутую любовницу, за слепоту и наивность. Почему она так рвалась пойти на костюмированный вечер с ней и семейством Берарди? И тут все ясно и понятно, — чтобы коварно обмануть ее, заставить поверить, что в тот вечер она вовсе не ждала Лео. Словом, Лиза, эта ловкая интриганка, придумала тысячу способов обвести ее вокруг пальца. И ей это удалось? О нет! Не так-то легко ее, Мариаграцию, обмануть. Совсем даже не легко! «Не надейся, дорогая, — хотелось ей бросить Лизе в лицо. — Я глупа… но не до такой степени… Прошло время, когда я считала всех добрыми, милыми, преданными, любезными… Теперь я гляжу в оба, и меня никто не проведет… О нет, моя дорогая… хватит одного раза!.. Так что не надейся, золотце, я все поняла… Ты меня не обманешь. Я женщина проницательная, очень проницательная, более чем проницательная!»
Думая об этом, она на ходу многозначительно покачивала головой и усмехалась с горьким чувством превосходства и презрения к Лизе. Больше всего ее злило, что Лиза могла принять ее за наивную дурочку. Глаза ее от ярости сузились, она сжала зубы. Никогда еще она не чувствовала себя такой безжалостней. Если б Лиза умирала от жажды, она не дала бы ей и глотка воды, если б от голода, — и куска хлеба. А если Лиза вдруг впала бы в нищету, то, умоляй она ее на коленях и даже целуй ей руки, она не дождалась бы ни денег, ни одежды — ничего. И если бы она умирала, покинутая всеми, и позвала ее, Мариаграцию, она бы даже не подошла к изголовью, — пусть подыхает одна, как собака, в грязной постели, повернувшись лицом к стене. Мариаграция знала, что она даже способна была бы колоть Лизу иглой, дергать за волосы, бить острыми каблуками в живот, в грудь, в лицо… Она была способна на все. Ни разу в жизни она не чувствовала себя такой беспредельно жестокой.
Но… разве не лучшая месть — прощение? Да, но какое прощение? Душевное, любовное, радостное? Или же высокомерное, холодное, брошенное в лицо, точно милостыня?
Именно второе. Лиза погубит себя, погрязнет в долгах, разорится, станет оборванной попрошайкой. Либо после тяжелой болезни превратится в худющую, уродливую, землисто-серую старуху, а может, даже… случается ведь и такое — в полоумную, слепую нищенку… Впалые щеки, выцветшие глаза, морщинистый лоб: натыкается на мебель, на людей. Это будет перст господень, божья кара — бывает ведь и такое. Вот тогда она, Мариаграция, простит ее…
Но не торопитесь, она простит ее лишь отчасти, выказав ей вначале холодность, презрение и дав понять, что вовсе не забыла прошлое. Она унизит Лизу и не позволит ей приблизиться — пусть поймет, что она даже гнева недостойна. А как будет выглядеть сцена прощения? Ага… вот так!.. Званый ужин… грохочущий оркестр играет танец за танцем… по сверкающим салонам ее виллы проплывают пары. У ярко горящих светильников, возле буфета, в укромных уголках, в холле, даже на террасах, где, облокотившись на мраморную балюстраду, так приятно смотреть, как из-за черных елей восходит луна, собираются группками кавалеры и дамы из высшего общества. И вот наступает кульминационный момент вечера. Торопливые речи и музыка сливаются в один нестройный гул, разгораются страсти, увядают цветы, кавалеры шепчут дамам нескромные признания… И тут войдет служанка и еле слышно скажет: «Вас ждет синьора Лиза». Она тут же встанет… нет, заставит ее немного подождать, затем, извинившись перед гостями, выйдет из гостиной в холл, буквально заваленный пальто и шляпами. Нет ни одного свободного стула. Среди этих роскошных пальто ее стоя ждет бедно одетая, постаревшая, по крайней мере, лет на десять Лиза. Едва увидев ее, бросается к ней с распростертыми объятиями. Не торопись, не торопись, милочка!.. Лишь потом, поставив бывшую подругу на место, она выслушает сбивчивые слова извинения, клятвы в дружбе… Затем, весьма холодно и надменно ответит: «Так и быть, Лиза, я тебя прощаю… Но придется тебе набраться терпения и подождать меня здесь либо наверху, в передней… У меня прием — тьма гостей, которым я не могу тебя представить… Сама понимаешь, это люди из высшего общества, аристократы… Они не могут знакомиться с первым встречным. И вообще они держатся своего узкого круга… Итак, договорились, ты подождешь внизу…»
