Ирвин Шоу - Ночной портье
Когда я проходил через вестибюль, туда ввалилась из кегельбана ватага молодежи. В их шумной и бойкой болтовне звучала французская и английская речь. Мальчики – все с длинными волосами, некоторые с бородами, хотя самому старшему из них – не более семнадцати лет.
Одна из хорошеньких девушек в этой компании почему-то пристально уставилась на меня. Это была блондинка с длинными спутанными волосами, почти закрывавшими ее розовое личико. Джинсы с цветочками в пастельных тонах обтягивали ее по-детски округлые бедра. Она откинула волосы с лица, причем это было сделано рассчитанно томным движением, ее веки были голубовато подкрашены, но губы не намазаны. Мне стало неловко от ее пристального взгляда, и я отвернулся, чтобы спросить ключи у портье.
– Мистер Граймс, – неуверенно окликнул меня еще детский голос.
Я оглянулся. Вся компания ребят уже вышла на улицу, и девушка осталась одна.
– Вы ведь Дуглас Граймс, верно? – спросила она.
– Да.
– Летчик?
Я кивнул, не считая нужным вносить поправки в свое прошлое.
– Вы не помните меня?
– Признаюсь, что нет, мисс.
– Конечно, прошло уже три года. Вспомните Доротею. Диди Вейлс. У меня выдавались вперед передние зубы, и я на ночь натягивала на них шину. – Она капризно тряхнула головой, и длинные белокурые волосы упали ей на лицо. – Я и не ожидала, что вы узнаете меня. Кто станет помнить какую-то тринадцатилетнюю девчонку. – Отбросив назад волосы, она улыбнулась, показав ровный ряд прекрасных белых зубов – гордость юной американки, которой не нужно больше надевать шину. – Помните, вы изредка ходили на лыжах с моими предками?
– Как же, помню, – кивнул я. – Как они сейчас?
– Развелись, – выпалила Диди. (Этого и нужно было ожидать, подумал я.) – Мама приходит в себя на пляже в Палм-Бич. С одним теннисистом, – хихикнув, пояснила она. – А меня сплавили сюда.
– Тут, кажется, вовсе не так уж плохо…
– Если бы вы только знали, – перебила она, – как вы мне нравились, когда шли на лыжах. Вы не рисовались, не выпендривались, как другие мальчики.
Вот так мальчик, подумал я. Только Фабиан еще называет меня мальчиком, словно мне двадцать лет.
– Ей-богу, даже за километр я узнавала вас на спусках. С вами обычно была очень хорошенькая девушка. Она и здесь с вами?
– Ее нет со мной. Последний раз, когда я вас видел, помню, вы читали роман «Грозовой перевал».
– Детство, – пренебрежительно отозвалась она. – А помните, как однажды в снежную метель вы сопровождали меня на шестом спуске, который назывался «самоубийца»? Помните?
– Конечно, помню, – солгал я.
– Даже если и забыли, то приятно, что не признались в этом. Ведь это было мое лучшее достижение. Вы только приехали?
– Да, вот только что.
Она была первым человеком, узнавшим меня со времени приезда в Европу, и хотелось надеяться, что и последним.
– И долго пробудете? – спросила она, как спрашивают маленькие дети, когда боятся остаться одни, без родителей.
– Несколько дней.
– Вы знаете этот город?
– Нет, первый раз в нем.
– Может, на этот раз я поведу вас? – предложила Диди, снова томно откинув назад волосы.
– Очень любезно с вашей стороны.
– Если вы, разумеется, не заняты, – подчеркнула она.
Приоткрыв дверь с улицы, бородатый мальчик закричал:
– Послушай, Диди, ты что, всю ночь будешь стоять и болтать здесь?
Она нетерпеливо отмахнулась от него.
– Я повстречала старого друга нашей семьи. Смывайся отсюда, – крикнула она парню и с улыбкой повернулась ко мне. – Мальчишки в наши дни уж думают, что ты им принадлежишь и телом, и душой. Противные волосатики. Вы, наверное, еще никогда не видели таких избалованных и испорченных ребят. Что только станет твориться на свете, когда они вырастут!
Я постарался воспринять ее замечание всерьез и не улыбнуться.
– Вы, очевидно, думаете, что и я такая же, – с вызовом произнесла она.
– Вовсе нет.
– Вы бы видели, как после каникул они прибывают в Женеву. На отцовских реактивных самолетах. В школу подкатывают на «роллс-ройсах». Пустой блеск гнилья!
На этот раз я не смог удержаться от улыбки.
– Разве уж так смешно я говорю? – обидчиво сказала она. – Ведь я много читала.
– Да, знаю.
– Кроме того, я единственный ребенок в семье, а мои родители всегда были где-то на отшибе.
– Потому вы следили за каждым их шагом?
– Совсем не то, – она пожала плечами. – Родители, само собой понятно, раздражались. Я не очень-то любила их, а они считали меня нервным ребенком. Tant pis 13 для них. Вы говорите по-французски?
– Нет, но в данном случае догадался.
– Французский, по-моему, чересчур восхваляют. Одни стишки да песенки. Ну, я рада нашей встрече. Когда буду писать домой, передать от вас привет матери или отцу?
– Обоим.
– Вот уж смешно. Они теперь порознь. Но поговорим об этом в следующий раз.
Она протянула мне руку, и я пожал ее. Ручка была маленькая, нежная. Потом она резко повернулась и пошла к дверям; цветы, вышитые на джинсах, обтягивавших ее кругленькие ягодицы, плавно покачивались.
Я грустно поглядел ей вслед, мне было жаль ее отца и мать. Быть может, подумал я, школа в Скрантоне, где я учился, была вовсе не плоха. Поднялся на лифте к себе в номер и улегся в ванну. Нежась в горячей воде, я всерьез раздумывал, не написать ли коротенькую записку Фабиану и тихонечко улизнуть из Гштаада на ближайшем поезде.
Ужинали мы вчетвером. Я исподтишка приглядывался к Юнис, пытаясь представить себе, как, став моей женой, она бы выглядела через десять, двадцать лет. Как временами распивал бы я бутылку портвейна с ее отцом, английским аристократом, который охотится три раза в неделю. А вот мы с ней у церковной купели, где крестят нашего ребенка. Фабиан, что ли, крестный отец? Потом мы навещаем нашего сына, который, судя по всему, будет определен в Итон 14. Тут я вспомнил, что в свое время читал об английских школах в книгах Киплинга, Во, Оруэлла и Конолли. Нет, не пошлю я своего сына в Итон.
За те дни, что Юнис провела здесь, бегая на лыжах, она посвежела, на щеках заиграл здоровый румянец. Шелковое платье красиво подчеркивало ее фигуру. Довольно полная и миловидная сегодня, какой она станет впоследствии? Фабиан утверждает, что в богатую так же легко влюбиться, как и в бедную. Но так ли это?
Когда я увидел ее с сестрой в шумной компании высокомерных шалопаев (такими, по крайней мере, они мне показались), я поспешил уйти из бара. Нельзя отрицать, что Юнис хорошенькая, привлекательная девушка, и она, без сомнения, всегда будет вертеться среди молодых людей ее круга. Как же я буду относиться к этому, если она станет моей женой? Я никогда не задумывался над тем, к какому классу общества принадлежу или к какому меня причисляют другие. Майлс Фабиан из городишка Лоуэлл в штате Массачусетс пытался заделаться английским сквайром. Что касается меня, то сомневаюсь, чтобы, покидая Скрантон в штате Пенсильвания, я бы притязал на что-либо большее, чем был на самом деле, – летчиком, хорошо обученным своему делу и живущим на жалованье. Аристократические гости на свадьбе, наверное, станут шушукаться, когда я пойду с ней к алтарю в английской церкви. Смогу ли я пригласить на свадьбу своего неудачливого брата и своих бедных родственников? Фабиан, конечно, мог до какой-то степени натаскать меня, но лишь до определенных границ, независимо от того, признавал он их или нет.
Что касается сексуальной стороны нашего брака… Я еще не полностью отошел от приятных мыслей, которые бродили в моей голове, пока я вел машину, так что был уверен, что эта сторона супружеской жизни доставит нам взаимное удовольствие. К сожалению, я вырос в убеждении, что без пылкой страсти настоящий брак состояться не может, и потому опасался, вспыхнет ли костер такой страсти в моем сердце по отношению к этой тихой, немного замкнутой девушке. А родственные узы? Взять хотя бы будущую свояченицу, Лили… При каждой встрече с ней я буду вспоминать бурную ночь во Флоренции. Ведь даже сейчас, в данный миг мне остро хотелось, чтобы мы с Лили остались вдвоем и чтобы нам никто не мешал. Неужто мне судьбой предначертано лишь приближаться к осуществлению своей мечты, которая в последний миг будет ускользать от меня?
– Тут действительно замечательно, – заявила Юнис, намазывая маслом третью булочку. Как и ее старшая сестра, она любила хорошо поесть. – Подумать только о беднягах, которые сейчас киснут в нашем туманном, унылом Лондоне. Знаете, у меня восхитительная идея. – Она обвела нас взглядом своих голубых детски невинных глаз. – Почему бы нам всем не остаться здесь, где так чудесно светит солнышко? Поживем до самой оттепели, а?
– Швейцар говорит, что завтра будет пасмурно и пойдет снег, – сказал я.
– Как это на вас похоже, милый друг, – улыбнулась Юнис. Она стала так называть меня на второй день после приезда в Цюрих, но я не придавал этому особого значения. – Даже когда тут сыплется снег, вы все же чувствуете, что солнышко где-то рядом с вами. А в Лондоне оно зимой пропадает куда-то, жди его потом. – Я невольно подумал, согласилась бы она на предложение милого общения с милым другом и его окружением, если бы узнала о циничном расчетливом разговоре о своем будущем, который произошел в машине по пути к Берну. – И незачем нам тащиться в шумный копошащийся Рим, когда и тут хорошо, – заключила Юнис, уминая булочку с маслом. – В конце концов все мы уже не раз бывали в Риме.
