Кэтрин Мэнсфилд - Медовый месяц: Рассказы
Тетушку с племянницей усадили во главе стола. Несколько мгновений мы растерянно переглядывались. Первой опомнилась фрау Оберрегейрангшрат.
— Надеюсь, вас не очень утомила поездка?
— Нет, — ответила сестра Баронессы, улыбаясь в свою чашку.
— Надеюсь, милое дитя тоже не очень утомилось? — спросила фрау Докторша.
— Не утомилось.
— Надеюсь, путешествие не помешает вам сегодня заснуть? — почтительно присоединился к ним герр Оберлерер.
— Нет.
Поэт из Мюнхена не сводил глаз с обеих гостий. И, пока его душа рвалась им навстречу, кофе из чашки беспрепятственно лился на галстук.
Свободный Пегас, подумала я. Смертельные спазмы Од к Одиночеству! У молодой женщины было все, чтобы вдохновить поэта, я уж не говорю о посвящениях, так что с первой же минуты его страдающий темперамент забыл о постельном режиме и зашагал как здоровый.
Тетушка с племянницей удалились к себе сразу же после еды, предоставив нам перемыть им на досуге косточки.
— Порода, — задумчиво проговорила фрау Докторша. — Да уж. А как ведет себя. Вот это сдержанность, и как нежна с ребенком.
— Жаль, ей нельзя отлучиться от девочки! — воскликнул студент из Бонна.
До тех пор он полагался на три шрама и ленточку, чтобы добиться успеха, однако для сестры Баронессы требовалось нечто большее.
Все последующие дни были заполнены ею. Будь она хотя бы на йоту менее прекрасного происхождения, и мы бы не вынесли бесконечных разговоров о ней, песен в ее честь, подробных отчетов о ее передвижениях. Девушка же милостиво сносила наше поклонение, а нам только того и надо было.
Поэт сразу же стал ее доверенным лицом. Он носил за ней книги, когда она отправлялась на прогулку, качал на коленях больную девочку — привилегия поэта — и однажды утром пришел в салон с записной книжкой.
— Сестра Баронессы сообщила мне, что уйдет в монастырь, — сказал он. (Услышав это, студент из Бонна выпрямился в кресле.) — Я написал несколько строк сегодня, когда все спали, упиваясь сладким ночным воздухом, льющимся из открытого окна…
— Ах, у вас же слабая грудь, — заметила фрау Докторша.
Поэт обратил на нее холодный взгляд, и она залилась румянцем.
— Я написал вот что:
Ах, неужели в монастырь
Уйти прекрасной суждено?
Придет весна, как лань, вольна,
Где ей найти тебя дано?
Девять стихов, столь же очаровательных, призывали девушку к решительным переменам. Уверена, что, последуй она его совету, и всей остальной жизни в монастыре ей не хватило бы, чтобы прийти в себя.
— Я вручил ей список, — сказал поэт. — И сегодня мы собираемся пойти в рощу за цветами.
Студент из Бонна встал и покинул комнату. Я попросила поэта еще раз прочитать стихи. На шестой строчке в окне я заметила сестру Баронессы, которая вместе с юношей в шрамах покинула пансион через главные ворота, вдохновив меня на такие хвалы поэту, что он предложил переписать мне стихи.
В те дни мы все жили в большом напряжении. Скачок от скромного пансиона до заведения, причастного к высоким дворцовым стенам, непременно должен был привести к падению. Однажды вечером фрау Докторша увидела меня в библиотеке и прижала к груди.
— Она рассказала мне о своей жизни, — прошептала фрау Докторша. — Сама пришла ко мне и предложила помассировать плечо. Знаете, меня ужасно мучает ревматизм. Представляете, ей уже шесть раз делали предложение руки и сердца. И так красиво, что, уверяю вас, я даже плакала — все предложения были от высокородных кавалеров. А самое красивое было сделано в лесу. Хотя, я думаю, предложение лучше делать в гостиной, — все-таки четыре стены — правда, там была частная роща. Он, то есть молодой офицер, сказал, что она похожа на молодое деревце, веток которого еще не коснулась грубая рука человека. Как мило! — Она вздохнула и завела глаза к потолку. — Конечно, вам, англичанам, трудно это понять, ведь вы, когда играете в крикет, выставляете напоказ ноги и разводите у себя дома собак. Жалость-то какая! Юная девушка должна быть, как дикая роза. Никогда не понимала, как вы вообще умудряетесь выходить замуж.
Она с таким чувством покачала головой, что я тоже покачала головой, и в мое сердце проникла печаль. Мне пришло в голову, что мы, в самом деле, плохо воспитаны. Неужели романтическая душа осенила своим розовым крылом только немецких аристократов?
Я вернулась в свою комнату, повязала на голову розовый шарф и с томиком стихотворений Мерике отправилась в сад. За летним домом рос большой куст сирени. Там я села на траву, раздумывая о печальном смысле смутных намеков уходящего утра. И тоже написала стихи.
Деревья там качаются дремотно,
Где мы в объятье тесном с ним слились.
Так они заканчивались. «В объятье тесном» звучало слишком приземленно. Напоминало о платьях в шкафу. Неужели моя дикая роза уже завяла на пыльной дороге? Пожевав травинку, я крепко обхватила колени. И вдруг — волшебное мгновение — услыхала голоса, доносившиеся до меня из летнего домика, голоса сестры Баронессы и студента из Бонна.
Лучше уж чужое счастье, чем совсем ничего; и я навострила уши.
— У вас такие маленькие ручки, — сказал студент из Бонна. — Они похожи на белые лилии, плывущие по озеру вашего черного платья.
Это было по-настоящему красиво. Я стала ждать, каков будет ответ аристократки. Но она всего лишь промурлыкала что-то довольным голосом.
— Можно мне взять одну лилию?
Я услышала два вздоха — наверное, они взялись за руки — он исследовал те самые черные воды на аристократической красавице.
— Поглядите на мой большой палец рядом с вашим.
— У вас ухоженные руки, — застенчиво проговорила сестра Баронессы.
Дура! Разве влюбленные думают о маникюре?
— Как бы мне хотелось поцеловать вас, — прошептал студент. — Но знаете, у меня жестокий катар, и я не смею, чтобы не заразить вас. Сегодня ночью я чихнул шестнадцать раз и сменил три носовых платка.
Швырнув Мерике в сиреневый куст, я пошла к дому. У входной двери фыркал большой автомобиль. В салоне царило смятение. Баронесса нежданно приехала к своей маленькой дочери. Не сняв желтый макинтош, она стояла посреди комнаты и задавала вопросы управляющему. Все постояльцы пансиона были тут, даже фрау Докторша, которая, по-видимому, изучала расписание поездов, стараясь встать как можно ближе к августейшей персоне.
— А где моя горничная? — спросила Баронесса.
— Горничной нет, — ответил управляющий. — У нас ваша высокородная сестрица и дочь.
— Сестрица?! — возмутилась Баронесса. — Дурак, у меня нет сестры. Мою малютку сопровождает дочь портнихи.
Tableau grandissimo![46]
Фрау Фишер
перевод Л. Володарской
Фрау Фишер была удачливой владелицей свечной фабрики где-то на берегах Эгера и раз в году отрешалась от дел ради лечения в Дорхаузене, куда приезжала с вещевой корзинкой, аккуратно закрытой брезентом, и сумкой. В ней, помимо носовых платков, одеколона, зубных щеток, шерстяного шарфа, полезного для «magen», были образцы свечного производства, которые она раздавала как знаки благодарности, когда подходило время уезжать.
В один из июльских дней в четыре часа дня она явилась в пансион Мюллер. В это время я сидела в беседке и смотрела, как она торопливо шагает по тропинке в сопровождении рыжебородого привратника, который нес в руках корзинку, а в зубах — подсолнечник. Вдова и ее пять юных дочерей красиво расположились на крыльце, приняв приличествующие случаю позы; а приветственные объятия так затянулись, что я ощутила приятное волнение.
— До чего тяжелая дорога! — воскликнула фрау Фишер. — И поесть в поезде нечего — нет ничего существенного. Уж поверьте, у меня желудок совсем ссохся. Но все равно не хочу портить себе аппетит перед обедом — мне хватит чашки кофе, если принесете его мне в комнату. Берта! — Она повернулась к самой младшей из пяти девочек. — Как же ты похорошела! У тебя уже есть груди! Поздравляю, фрау Хартманн.
Вдова опять схватила фрау Фишер за руки.
— Кати тоже красивая, но чересчур бледная. Наверное, молодой человек из Нюрнберга опять приехал. Как вы со всем справляетесь? Каждый год думаю: вот, приеду, а гнездышко пусто. Удивительно.
Фрау Хартманн отозвалась виновато, будто извиняясь:
— У нас счастливая семья с тех пор, как умер мой дорогой муженек.
— Ох, уж эти браки — надо иметь смелость; ничего, ничего, дайте им время, а уж они вас не подведут, даст бог… Много у вас постояльцев?
— Все комнаты заняты.
В холле хозяйка принялась за подробный рассказ, продолжила его на лестнице, потом, разделив на шесть частей, в большой комнате (окнами в сад), которую фрау Фишер занимала каждый год. Я читала книгу «Чудеса Лурда», которую католический священник, устремив мрачный взгляд мне в самую душу, вручил мне для внимательного прочтения, однако чудеса совершенно перестали меня интересовать, благодаря появлению фрау Фишер. В такой обстановке белые розы никак не смогли бы раскрыться у ног Девы Марии.
