Кемаль Орхан - Брошенная в бездну
Сами вернулся на Тарлабаши сильно раздосадованный. Несрин лежала в постели совсем ослабевшая, беспомощная. Когда он рассказал ей о злоключениях Назан, она пришла в ужас.
– Как это могло случиться? Ведь Назан не знала ни одного мужчины, кроме мужа… и вдруг.
– Какая же ты всё-таки бестолковая, – возмутился Сами, – в чём же она виновата? Пока я ждал Назан на остановке, на неё напали. Её взяли силой, а ты болтаешь чёрт знает что!
– Надо будет непременно навестить бедняжку…
Но Несрин не смогла пойти в больницу. Обострившаяся болезнь приковала её к постели. Она лежала в жару и бредила.
Купив фруктов, Сами отправился в больницу один.
Назан трудно было узнать. Она сильно осунулась. Лицо стало бледным, а под глазами, распухшими от слёз, легли глубокие тени.
Сами попытался её успокоить, но Назан была безутешна.
– Мне остаётся только убить себя, – говорила она. – О мой муж, о мой сын – я потеряла их навсегда!
Соседка по палате не раз старалась успокоить Назан.
– Ведь на тебя напали, силой взяли. Не по твоей воле всё это вышло.
Увидев Сами, она затараторила:
– Посмотрите на эту сумасшедшую! Убивается из-за такой малости. Подумаешь, заработала гонорею! А если бы у неё был сифилис, как у меня?
Но Назан ничего не слыхала, она вся ушла в своё горе.
– Да чего ты боишься? – не унималась соседка по палате. – Вот какой у тебя покровитель!..
Сами сказал Назан, что Несрин очень худо. Она словно очнулась и с тревогой спросила:
– Что с ней?
– Известно что – туберкулёз. Доктор говорит, что необходимо определить её в санаторий. Я этим займусь в самое ближайшее время. Да, к ней наведывался хозяин бара. Требовал вернуть аванс. Ну я, конечно, уплатил её долги.
Сами не случайно принялся устраивать дела Несрин. Теперь она была единственным препятствием, которое могло помешать ему сойтись с Назан. Это препятствие следовало поскорее устранить, не век же Назан будет торчать в больнице.
Его расчёты оправдались. Через три дня после того, как Несрин оказалась за высокой оградой санатория, из больницы выписали Назан. Её занесли в картотеку проституток. Податься ей теперь было некуда, и она поселилась у Сами.
– Хочешь, сходим к тётке за твоим чемоданом, – как-то предложил Сами. Но Назан не пожелала видеть тётку, она не могла слышать о ней. Прошлого больше не существовало. Отныне и до конца своих дней она женщина, отверженная всем светом. Муж и сын стали для неё каким-то далёким, священным воспоминанием. Назан считала, что одним только своим грязным существованием она бросает тень на их чистую жизнь. Нет, она не имела права даже напоминать им о себе!
Как и в доме Мазхара, Назан стала у Сами не хозяйкой, а прислугой.
Очень скоро он пресытился тем, чего так страстно желал, и стал надолго покидать Назан в тёмной сырой квартире. Он ел, пил, развлекался, а часто и ночи проводил где-то вне дома.
Иногда, возвращаясь домой, Сами спрашивал себя: неужели это та самая женщина, ради которой он ещё недавно, забыв обо всём, отправлялся в такую даль, часами торчал в Сулеймание и был готов на всё, лишь бы добиться обладания? Да, это была она. Но во что превратилась эта женщина! Менее всего она старалась угодить ему как любовница. Зато он всегда находил дома готовый обед, убранную постель, выстиранное бельё и хорошо отглаженные сорочки. Ему более не надо было заботиться обо всём этом.
Назан не жаловалась на судьбу, не приставала с просьбами взять её с собой, не требовала внимания и не докучала расспросами, как это делала истеричная, ревнивая Несрин.
Однажды Сами привёз домой два больших кожаных чемодана. Он велел Назан немедленно вынести все вещи из комнаты, которая примыкала к кухне. Даже не спросив, для чего понадобилась эта комната, она засучила рукава и принялась за уборку. Потом он приказал внести туда чемоданы. Они были очень тяжёлые. Что в них? Она не спросила. Да ей бы всё равно не ответили. И вообще она не проявила ко всему этому ни малейшего интереса. Сами запер комнату на замок, а ключ держал при себе.
Несколько дней спустя он сказал:
– После полуночи ко мне придёт один человек. Ты пригласишь его в квартиру и покажешь комнату. Ключ у него есть, он сам откроет. Да, он любит кофе. Позаботься, чтобы он не испытывал в нём недостатка.
Действительно, после полуночи постучался какой-то коротышка с хитрыми бесовскими глазками и слегка поседевшей головой. Он тяжело дышал, словно убегал от погони. Человек говорил по-турецки с сильным акцентом, по-видимому, он был иностранец.
Назан подвела его к двери запертой комнаты, он вытащил из кармана ключ и открыл замок.
– Кофе желаете?
Незнакомец улыбнулся и кивнул!
До самого утра Назан время от времени стучалась в дверь и протягивала чашку кофе. Но ни разу она не проявила ни малейшего любопытства. Ей было решительно всё равно, чем занимается этот маленький человечек, хлопотавший вокруг какого-то станка.
После той ночи к ним в дом стали частенько наведываться какие-то странные субъекты. Они никогда не задерживались надолго и быстро выскальзывали в дверь, унося под мышкой какие-то пакеты. Через некоторое время такие пакеты стали давать и Назан. Их надо было доставлять в указанное место. Она выполняла поручение, не зная, что в этих пакетах, зачем она их носит, кому отдаёт. Она делала всё машинально, с полным равнодушием к происходящему.
В определённые дни ей, как зарегистрированной проститутке, надлежало являться на медицинское освидетельствование. Врачи неизменно писали «здорова», поскольку она избавилась от венерической болезни. Но её душевный недуг не только не исцелялся, а рос, рос с каждым днём. Чем дальше, тем больше отгораживалась она от внешнего мира и ещё глубже замыкалась в себе. И никто вокруг не проявлял к ней никакого участия или интереса.
Правда, когда эта с виду добропорядочная дама выходила из дому или возвращалась назад, степенно шествуя в своём сером манто, с ней не раз пытались заговорить – то приказчик соседней лавки, то торговец вином. Но она даже не удостаивала их взглядом. Назан вообще ничего не замечала. Все чувства вытеснила в ней скорбь матери, потерявшей сына. Перед нею всегда был образ маленького существа с золотистой кудрявой головкой…
Когда, переделав все домашние дела, она могла наконец предаться думам о сыне, из глаз её одна за другой скатывались крупные, прозрачные как алмазы слёзы.
Никогда больше не обнимет она своего сына! Если даже Мазхар-бей (иначе она не могла его называть, ведь он уже не муж, а посторонний человек) приедет в Стамбул и будет её разыскивать, она не сможет вернуться. Всё безвозвратно погибло! Нет больше порядочной женщины по имени Назан. Её навсегда заклеймили страшным словом «проститутка»!
Она не совершала постыдного поступка. Не считала себя преступницей. Разве была она виновата в том, что произошло? Люди бросили её в бездну, и никому на свете больше не было до неё дела.
Быть может, ещё в первые дни после несчастья Назан покончила бы с собой, но её удерживала мысль о сыне. А потом на голову свалились заботы о доме Сами. Надо было содержать всё в чистоте и порядке. Появился мужчина, который распоряжался ею, нередко бранил, а иногда бросал на кровать и утолял своё желание…
Но Сами охотно уступал её и другим. А ей было всё равно, – он ли, другой, третий, сотый… Назан всё больше опускалась, и, неведомо как, к ней пристало прозвище «Спущенный чулок». «Ну и вид у тебя, девица! Хоть бы красоту навела!» – говорили ей иногда. В ответ она лишь горько усмехалась. И снова уходила в себя.
Да, зачастую она была слишком небрежна к себе. Она не красилась, не делала причёсок и не прихорашивалась, как уличные потаскушки. Но если говорить правду, то чулки у неё были в порядке, а обидное прозвище «Спущенный чулок» возникло потому, что чересчур уж была она безропотна и покорна. Все видели, как она чистоплотна. Жилище Сами не походило на большинство домов Бейоглу, где разило мочой и ещё чёрт знает чем. У Назан всё сверкало чистотой.
Весна пришла в Стамбул только в последние дни мая. Всё быстро расцвело, и люди устремились за город, торопясь погреться на лоне природы под лучами уже припекавшего солнца. Но Назан видела весеннее небо только в те короткие минуты, когда развешивала бельё на террасе.
– Да продлятся твои дни, Назан, – сказал ей однажды Сами. По телу Назан пробежала дрожь, когда она услышала эти слова. – Вчера ночью скончалась Несрин!
В первый момент она почувствовала облегчение. На лице появилось выражение радости. Но через миг оно снова стало мрачным. Брови сдвинулись, и на длинных ресницах сверкнули слёзы.
– Бедная, несчастная Несрин!
– Несчастная? Да ты во сто крат несчастнее её! К ней хоть пришло избавление.
Назан спохватилась и, словно улитка, случайно задевшая что-то рогом, вновь ушла в свою раковину. Отныне она поклялась не показывать никому своих слез. Зато забравшись в тёмную кухню и стоя у грязной лохани, она дала себе волю. Горячие слёзы лились по её лицу. Она вспоминала первую ночь их знакомства с Несрин, проведённую в поезде. «Как старалась она поддержать меня в тяжёлую минуту! А чем я ей отплатила? О нет! Каковы бы ни были обстоятельства, которые привели меня в дом Сами, но я сошлась с её возлюбленным. Люди правы, когда говорят, что я воспользовалась болезнью несчастной Несрин!»
