Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
— Кажется, я знаю, что он говорил, — вздохнул Иисус.
— Что? Мне страшно, рабби. Что он сказал?
— Придет время, и ты узнаешь. Я еще не уверен сам.
— Зачем ты взял его с собой? Почему позволяешь и днем и ночью следовать за тобой? И почему твой голос звучит теплее, когда ты говоришь с ним?
— Так должно быть, Иоанн, брат мой. Он больше вас нуждается в любви.
С каждым днем преображался мир для Андрея, последовавшего за новым учителем. Да и не мир, а его собственная душа становилась мягче. Смех и трапезы перестали быть грехом, земля под ногами стала упругой, и небо склонялось над ней, как любящий отец. А день Господа уже не был более днем гнева и разрушений, знамением конца света, но днем сбора зерна и винограда, днем свадьбы и танцев — неустанного обновления земли. И каждый новый рассвет приносил возрождение. Господь исполнял Свой обет не выпускать землю из Своих святых ладоней.
Шли дни, и Андрей обретал покой. Он снова начал есть и смеяться, лицо его порозовело. Под деревом ли, в доме ли друзей Иисус, благословляя, делил хлеб — плоть Андрея принимала его, обращая в смех и любовь. И лишь вспоминая семью, он вздыхал еще время от времени.
— Что станется с Ионой и Зеведеем? — спросил как-то он, глядя вдаль. Ему казалось, что оба старика остались где-то на краю света. — А с Иаковом и Петром? Где они теперь? Как влачат свои дни?
— Мы всех их найдем, — улыбнулся Иисус, — и каждый из них найдет нас. Не печалься, Андрей. Широки дворы нашего Отца — места хватит для всех.
Однажды вечером Иисус вошел в Вифсаиду. Дети выбежали ему навстречу с ветвями олив и пальмовыми листьями. Распахивались двери, выходили женщины и, бросив домашние дела, шли за ним, чтобы услышать доброе слово. Сыновья выносили своих парализованных отцов, внуки выводили своих слепых дедов. Скрутив, вели одержимых дьяволом, чтоб Иисус возложил им на головы руки и излечил их.
Случилось и Фоме-торговцу быть здесь. Сгибаясь под целой грудой ниток, гребешков, чудодейственных притираний, бронзовых браслетов и серебряных серег, он трубил в свой рожок, когда его заметил Иисус. Порыв ветра — и это уже не Фома, косоглазый торговец. В руках у него плотницкий ватерпас, а вокруг него толпы рабочих кладут известь и камни, возводя величественное здание — Божий храм с мраморными колоннами. А Фома руководит ими, там и здесь, проверяя и замеривая… Иисус подмигнул, Фома ему ответил — и вот он уже снова торговец, нагруженный товарами, с жуликовато-бегающим взглядом.
— Фома, пойдем со мной, — опустил Иисус руку ему на голову. — Я нагружу тебя другими товарами — пряностями и украшениями для души. Твои пути протянутся из конца в конец Земли, и ты будешь делить то, что получишь, меж людьми.
— Пожалуй, я продам сначала эти, — хихикая, ответил хитрый купец, — а потом… а потом посмотрим.
И он снова начал расхваливать гребни, нитки и притирания своим визгливым голосом.
В дверях дома по соседству появился сельский старейшина, известный свои богатством, жестокостью и бесчестьем. Облокотившись о косяк, он с интересом всматривался в приближающуюся толпу. Впереди бежали дети, размахивая пальмовыми листьями и стучась во все двери, кричали: «Он идет, он идет, сын Давида идет!» За ними шел мужчина в белом, с волосами, ниспадающими на плечи. Спокойно улыбаясь, он шел, раскинув руки, словно благословляя окружающие дома. А идущие следом ревниво наблюдали, кто до него дотрагивается, тем самым обретая силу и благость. Еще дальше шли слепые и калеки, а из домов все появлялись и появлялись новые люди, увеличивая и без того огромную толпу.
Старейшина почувствовал себя неуютно и, вцепившись в косяк двери, опасаясь, чтобы люди не хлынули к нему в дом и не обобрали его, только повторял:
— Кто это? Кто это?
— Это новый пророк, Анания, — ответил ему кто-то из деревенских. — Этот человек в белом, которого ты видишь перед собой, держит в одной руке жизнь, а в другой — смерть и раздает их по собственному усмотрению. Не будь дураком, Анания, будь с ним поласковее.
Страх охватил старого Ананию. Много грехов было на его душе, и зачастую он просыпался ночью в холодном поту, дрожа от ужаса. В ночных кошмарах ему чудилось, что он поджаривается на медленном огне, что его лижут языки пламени. Может, этот человек спасет его? «Главное в этом мире — колдовство, — думал он, — и этот человек тоже, верно, колдун. Так пусть для него накроют стол, пусть потратят деньги, чтобы накормить его, а он взамен, глядишь, совершит чудо».
И Анания вышел на середину улицы, приложив руку к сердцу.
— Сын Давида, — промолвил он, — я, старый Анания — грешник, а ты — святой. Узнав, что ты направляешься к нашей деревне, я распорядился накрыть столы, чтобы ты мог поесть. Входи, пожалуйста, будь так добр. Как известно, святые приходят на землю ради грешников, а мой дом нуждается в святости.
— Мне нравится то, что ты говоришь, Анания, — остановился Иисус. — Я рад тебя видеть.
И он вошел в богатый дом. Слуги во дворе накрывали на столы и выносили подушки. Иисус опустился на одну из них, рядом устроились Иоанн, Андрей, Иуда и хитрый Фома, решивший прикинуться учеником, чтобы бесплатно поесть. Старый хозяин сел напротив, прикидывая, как бы направить разговор на тему снов и заставить целителя избавить его от ночных кошмаров. Принесли еду и два кувшина с вином. Люди, оставшиеся на улице, смотрели, как они едят, пьют и беседуют о Боге, погоде и виноградниках. Когда они закончили трапезу, внесли чан с водой. Гости вымыли руки и собрались вставать. Тут уже старый Анания не выдержал. «Я вошел в расходы, чтобы накормить его, — подумал он. — Пророк поел, попил и вся его компания тоже. Теперь настал его черед расплачиваться».
— Учитель, я страдаю кошмарами, — промолвил он. — Я слышал, что ты великий целитель. Я сделал для тебя все, что мог, теперь пусть твоя святость сделает что-нибудь для меня. Сжалься, изгони мои сны. Говорят, ты излечиваешь притчами. Расскажи мне притчу. Я пойму тайный смысл и излечусь. Главное — колдовство в этом мире, не так ли? Ну так поколдуй.
Иисус улыбнулся и посмотрел старику в глаза. Не в первый раз приходилось ему видеть хищные челюсти, толстую шею и бегающий жадный взгляд, и каждый раз дрожь проходила у него по телу при виде их. Эта люди ели, пили, смеялись, полагая, что весь мир принадлежит им, они крали, плясали и прелюбодействовали — и их даже не посещала мысль о том, что они уже горят в адском пламени. И лишь изредка, во сне, они открывали глаза и прозревали… Иисус смотрел на старика, смотрел прямо в глаза и видел в них страх, и снова правдивые слова в его устах складывались в притчу.
— Раскрой свои уши, Анания, раскрой свое сердце, — промолвил он, — я буду говорить.
— Я раскрыл свои уши, я раскрыл свое сердце. Я слушаю, да будет благословен Господь.
— Когда-то, Анания, жил богатый человек. Он был бесчестен и несправедлив. Он ел и пил, одевался в виссон и пурпур и даже зеленый листик отказывался бросить своему бедному соседу Лазарю. Лазарь ползал у него под столами, собирая крошки и обгладывая кости, но и оттуда его прогоняли. И вот избитый Лазарь сидел на пороге, и собаки сходились зализывать его раны. Затем пришел назначенный день, и оба умерли. Богач попал в геенну огненную, бедняк обрел покой на груди Авраама. Как-то богач, обратив взор кверху, увидел, что сосед его Лазарь веселится и ликует на груди Авраама, и закричал, не стерпев: «Отец Авраам, отец Авраам, пошли ко мне Лазаря, пусть намочит кончик пальца и прикоснется к моим губам и освежит их — я горю!» Но Авраам ответил ему: «Вспомни дни, когда ты ел, пил и наслаждался жизнью, в то время как он страдал от холода и голода. Дал ли ты ему хоть зеленый листик за всю свою жизнь? Теперь его черед радоваться, а твой — гореть во веки веков».
Иисус вздохнул и умолк. Старый Анания стоял с раскрытым ртом. Губы его пересохли, в горле саднило. С мольбой он смотрел на Иисуса в надежде на продолжение.
— Это все? — спросил он дрожащим голосом. — Это все. И больше ничего?
— Так ему и надо, — рассмеялся Иуда. — Кто пережрал и перепил на этом свете, все отрыгнет на том.
Но младший сын Зеведея обратился к Иисусу.
— Рабби, тихо промолвил он, — твои слова не облегчили моего сердца. Сколько раз ты говорил нам, что надо прощать своим врагам! Ты говорил, что мы должны любить своих врагов, и если он тебя обидел семь и семью семь раз, сделай ему добро семь и семью семь раз. Ты говорил, что только тогда на земле исчезнет ненависть. А теперь… Разве Господь не прощает?
— Господь справедлив, — перебил его рыжебородый, бросая на Ананию мстительный взгляд.
— Господь добр, — возразил Иоанн.
— Значит, нет надежды? — заикаясь, пробормотал старик. — Притча окончена?
Фома, встав, подошел к дверям.
— Нет, любезный, она не окончена, — ухмыльнулся он. — Есть продолжение.
