Уильям Фолкнер - Сарторис
– Ишь ты! Слыхал? Он не мертвый! – воскликнул Джон Генри.
Но Баярд с таким же успехом мог быть и мертвым – его длинное тело неподвижно повисло, а голова беспомощно билась о плечо Джона Генри. Оба негра, крепко вцепившись в него, повернули к дороге.
– Полезай наверх! – воскликнул Джон Генри.
С трудом вскарабкавшись по осыпающемуся склону, они поднялись на дорогу, и здесь старший опустил ноги Баярда на землю и перевел дух.
– Уф! Тяжелый, как бочка с мукой.
– Давай положим его на повозку, – сказал Джон Генри.
Отец снова нагнулся, они подняли Баярда, к мокрым ногам которого прилипли комки красной пыли, и, пыхтя, взвалили его на повозку.
– Ни дать ни взять мертвяк. Я сяду назад и буду держать ему голову, чтобы об дно не билась.
– Вытащи жердь, зачем ты ее там в ручье бросил? Джон Генри спустился вниз, достал жердь, снова забрался в повозку и положил себе на колени голову Баярда. Отец его размотал вожжи, уселся на продавленное сиденье и взял в руки прут.
– Не люблю я такие дела, – сказал он. – Но, но, мулы!
Мулы дернули, и повозка снова двинулась вперед. Позади остался лежать в ручье перевернутый вверх колесами автомобиль. Мотор его все еще работал на холостом ходу.
Владелец автомобиля, безжизненный и неподвижный, болтался из стороны в сторону на тряской повозке. Так они проехали несколько миль. Джон Генри своей рваной соломенной шляпой закрывал от солнца лицо белого человека. Потом тряска усилилась, и Баярд опять застонал.
– Езжай потише, отец, а то он от тряски просыпается, – сказал Джон Генри.
– Еще чего. Я этот ихний томобиль с моста не толкал. Мне надо в город, а потом домой. Веселей, мулы!
Джон Генри попытался уложить Баярда поудобнее, чтобы его не так трясло, и Баярд снова застонал и поднес руку к груди. Потом он пошевелился, открыл глаза, но тотчас снова зажмурился от солнца. Лежа головой на коленях у Джона Генри, он стал браниться. Потом снова пошевелился, пытаясь сесть. Джон Генри не пускал его, и тогда он опять открыл глаза и начал вырываться у него из рук.
– Пусти, черт бы тебя побрал! Мне больно, – сказал он.
– Да, сэр, капитан, пожалуйста, лежите тихо… Баярд изо всех сил дернулся, схватился рукою за бок, между его растянутыми губами сверкнули зубы, а пальцы второй руки, как железные крючья, вцепились в плечо Джона Генри.
– Стой! – заорал он, уставившись диким взором в затылок старшего негра. – Останови его, заставь его остановиться! У меня из-за него все ребра наружу вылезут.
Он снова выругался и, пытаясь встать на колени, опять схватился одной рукой за бок, а другой за плечо Джона Генри. Старший негр обернулся и посмотрел на него.
– Стукни его чем-нибудь! – кричал Баярд. – Заставь его остановиться. Мне больно, черт бы вас всех побрал!
Повозка остановилась. Баярд теперь стоял на четвереньках, и его свисающая голова болталась из стороны в сторону, как у раненого зверя. Оба негра невозмутимо на него смотрели, и он, все еще держась рукою за бок, попытался выбраться из повозки. Джон Генри спрыгнул наземь, чтоб ему помочь, и тогда он потихоньку вылез и с судорожной ухмылкой на бескровном потном лице оперся о колесо.
– Садитесь обратно, капитан, – сказал Джон Генри, – поедем в город к доктору.
Глаза Баярда, казалось, тоже побледнели. Он прислонился к повозке, облизывая губы. Потом сел на обочину и принялся расстегивать пуговицы на рубашке. Оба негра молча за ним наблюдали.
– Есть у тебя нож, парень? – спросил Баярд.
– Да, сэр.
Джон Генри достал нож и, следуя указаниям Баярда, разрезал ему рубашку. Потом с помощью негра Баярд плотно обвязал ею грудь и встал на ноги.
– Папироса есть?
Папиросы у Джона Генри не было.
– У отца есть немножко жевательного табаку, – предложил он.
– Ладно, дай горсточку.
Они дали ему горсть табаку и помогли снова забраться в повозку и сесть на сиденье. Старший негр взялся за вожжи. Повозка со звоном и дребезжаньем покатилась по красной пыли, из тени на солнце, вверх и вниз по склонам холмов. Баярд держался за грудь, жевал табак и не переставая ругался. При каждом толчке, при каждом вдохе сломанные ребра больно впивались ему в тело, а повозка все катилась и катилась, из тени на солнце и снова в тень.
Наконец последний холм остался позади, дорога вырвалась из тени на плоскую безлесную равнину и влилась в шоссе. Здесь повозка остановилась, и под палящим солнцем, обжигавшим его плечи и непокрытую голову, Баярд вступил в спор со старшим негром, который ни за что не хотел везти его домой. Баярд ярился и бушевал, негр ворчал, но твердо стоял на своем, и тогда Баярд отнял у него вожжи и, нахлестывая ими изумленных мулов, во весь опор погнал их вперед.
Последняя миля была самой тяжелой. Со всех сторон к мерцающим в дымке холмам уходили возделанные поля. Земля, пропитанная зноем, ворочалась и перекатывалась и, опьяненная зноем, источала его всеми своими порами, как дыхание алкоголика источает запах винного перегара. Редкие низкорослые деревья вдоль дороги не давали никакой тени, и мулы, задыхаясь в поднятой их же копытами пыли, перешли на медленный, доводящий до бешенства шаг. Баярд вернул негру вожжи и, закрыв глаза, перед которыми плавали красные круги, вцепился в сиденье, ощущая только ужасную жажду и чувствуя, что теряет сознание. Негры тоже поняли, что у него плохо с головой, и младший снял свою рваную шляпу и отдал ее Баярду.
Мулы с их забавными длинными ушами принимали фантастические очертания, бессмысленно расплываясь, уплывая и выплывая вновь. Временами появлялось ощущение, будто они движутся назад, без конца проползая мимо одного и того же дерева или телефонного столба, и ему казалось, что все они – три человека, два мула и дребезжащая повозка – попали в какую-то страшную мельницу и мечутся по бесконечному, бесцельному и безысходному кругу.
Наконец, когда он уже совсем перестал воспринимать окружающее, повозка въехала в железные ворота. На его голые плечи упала тень, он открыл глаза, и перед ним, плавая в бледном тумане, как мираж, возник его собственный дом. Тряска прекратилась, негры помогли ему сойти, и младший пошел с ним к ступенькам, поддерживая его под руку. Но Баярд оттолкнул его, поднялся наверх и прошел через веранду. После яркого наружного света в прихожей нельзя было ничего разобрать, и он на секунду остановился, моргая глазами и шатаясь от подступающей тошноты. Потом из тьмы выплыли белки Саймона.
– Господи Боже ты мой, да что это опять с вами случилось? – спросил Саймон.
– Саймон? – Баярд зашатался и, пытаясь сохранить равновесие, наткнулся на что-то в темноте. – Саймон.
Саймон быстро подошел и взял его за руку.
– Говорил я вам, что этот томобиль вас прикончит, говорил я вам!
Обхватив Баярда за талию, он повел его к лестнице, но тот не хотел подниматься, и тогда Саймон через прихожую провел его в кабинет, где он остановился, держась за стул.
– Ключи, – заплетающимся языком выговорил он. – Тетя Дженни. Дай выпить.
– Мисс Дженни уехала в город с мисс Бенбоу, – отозвался Саймон. – Никого нет, никого, одни черномазые. Говорил я вам! – завопил он снова, ощупывая Баярда. – Крови нет. Идите, ложитесь на диван, мистер Баярд.
Баярд двинулся вперед. Хотя Саймон его поддерживал, он зашатался, обошел стул, упал на него и схватился за грудь.
– Крови нет, – бормотал Саймон.
– Ключи, – повторил Баярд. – Достань ключи.
– Да, сэр, сейчас достану.
Саймон продолжал бестолково ощупывать Баярда, пока тот, выругавшись, в ярости его не оттолкнул. Все еще со стоном повторяя «крови нет», Саймон повернулся и суетливо выбежал из комнаты. Баярд сидел, наклонившись вперед и держась руками за грудь. Он слышал, как Саймон поднялся по лестнице и затопал над головой. Потом Саймон вернулся, и Баярд стал смотреть, как он открывает конторку и достает графин с серебряной пробкой. Он поставил графин обратно, снова выбежал, вернулся со стаканом и увидел, что Баярд стоит возле конторки и пьет прямо из графина. Саймон посадил его обратно на стул и наполнил стакан. Потом принес ему папиросу и в отчаянии бестолково засуетился вокруг него.
– Разрешите мне позвать доктора, мистер Баярд.
– Нет. Дай еще выпить. Саймон повиновался.
– Это уже будет три стакана. Разрешите, я позову мисс Дженни и доктора, пожалуйста, мистер Баярд, сэр.
– Нет. Оставь меня в покое. Уходи отсюда.
Он выпил и этот стакан. Тошнота и фантастические видения исчезли, и ему стало лучше. При каждом вдохе в бок впивались горячие иглы, и он старался дышать неглубоко. Если б он только мог вспомнить… Да, ему стало гораздо лучше, и поэтому он осторожно поднялся, подошел к конторке и выпил еще. Правильно Сэрат говорил – это лучшее лекарство от любой раны. Как в тот раз, когда его ранило трассирующей пулей в живот, и желудок принимал только молоко с джином. Ну, а это чепуха – подумаешь, вдавило пару ребер. Чтоб закрутить его фюзеляж струной от рояля, десяти минут хватит. Не то что Джонни. Ему вся эта дрянь попала прямо в бок. Проклятый мясник даже нисколько не поднял прицел. Не забыть бы, что не надо глубоко дышать.
