Ричард Олдингтон - Дочь полковника
Однако наибольшую радость в Бунгало Булавайо ей доставляли автомобиль и радиоприемник. Тому, кто по возрасту принадлежит Веку механических игрушек, очень тяжело их не иметь. Итальянская Джорджи шестнадцатого века страстно мечтала бы о картине кисти Тициана, о гобелене с историей Амадиса,[100] о флорентийских шелках и генуэзской парче, о филигранных украшениях, обезьянке и кинжале в драгоценных ножнах, о поэте школы мессера Бембо,[101] и четках редкостной работы, и лютне, и поклоннике. Наша британская Джорджи двадцатого века ничего этого не хотела – за исключением, пожалуй, шелков, обезьянки и поклонника, хотя последние двое принесли бы больше неприятностей, чем радости, разве что поклонник оказался бы с серьезными намерениями. Зато она страстно хотела бы иметь хорошую охотничью собаку охотничью лошадь, и быстрый автомобильчик, и граммофон, и радиоприемник, и маджонг, инкрустированный перламутром, и электричество, и клюшки для гольфа, и новое ружье, и всякие кухонные приспособления, и большую куклу-талисман, и зажигалку, и модную сумочку и – и по меньшей мере тридцать пять всяких других новейших игрушек, больших и маленьких, довольно дешевых я очень дорогих. Наиболее желанными были, пожалуй, автомобильчик, граммофон и радиоприемник. Содержание лошади требует денег, клюшки для гольфа бесполезны, если не с кем играть и вам не по карману взносы в приличный клуб (то есть такой, который не принимает в число своих членов торговцев, их жен и вообще низшие сословия), а кухонные приспособления обретают смысл только в твоей собственной кухне.
И в Бунгало Булавайо Джорджи проводила много блаженных часов в наушниках. Приемник был детекторный, самый убогий, антенна плохонькой, и звук поэтому очень слабый. Однако Джорджи наловчилась справляться с настройкой, контактами и заземлением, так что время от времени ей удавалось расслышать, что передают. Лекции и классическая музыка ей не нравились, но «детский час» и легкая музыка вызывали у нее блаженный восторг. Особенно она любила поздно вечером слушать «Савойских Орфеев». Она упивалась еле различимой, почти призрачной игрой оркестра, залихватскими ритмами (словно далекая весть с планеты музыкальных кретинов) и думала, как хорошо было бы танцевать сейчас в «Савое» в ярком свете люстр, озаряющих зал, полный настоящих джентльменов во фраках и дам в вечерних туалетах…
А мистер Эмпсом-Кортни катал ее в автомобиле. Осмотрительность, присущая юристам, усугублялась в нем охлаждающим воздействием возраста, и он всячески внушал Джорджи Золотое Правило – Безопасность Прежде Всего! Последняя соломинка слепого упрямства, за которую извечно цепляются состарившиеся люди, состарившиеся империи, состарившиеся боги. Мистер Эмпсом-Кортни никогда не ездил быстрее двадцати миль в час, а потому был грозной помехой практически для всех Других машин на дороге и постоянно оказывался на волоске от гибели. Всякий раз после этих мучительных секунд, когда сердце, дыхание и все существо Джорджи замирали в ожидании, казалось бы, неизбежного столкновения, мистер Эмпсом-Кортни, храня надменную глухоту к крикам, ругани и оскорблениям встречного шофера, растолковывал ей, как принцип Безопасность Прежде Всего вновь помог ему избежать последствий небрежности и невежества «этого субъекта». И Джорджи верила, хотя в голове у нее мелькала мысль, что сама она ездила бы быстрее, будь у нее автомобиль.
Вернувшись в Клив, она с большой тоской вспоминала купание и радиоприемник. Ей не было известно, что в дни ее отсутствия не единожды собирался семейный совет в решимости дружными усилиями подыскать для нее развлечения и приятные занятия. Маккол указал, что Джорджи, возможно, захочется посещать художественную школу в Криктоне – очень недурную, насколько ему известно, и числящую в ученицах почти исключительно девушек из «приличных семей». Сначала Алвина одобрила этот план – в ней жило смутное воспоминание о той эпохе, когда английским барышням полагалось играть на арфе, носить локоны-колбаски, обожать офицеров, воевавших в Испании с Наполеоном, и рисовать акварельными красками. Но возник вопрос о расходах, который благополучно уладила мысль о нежелательности писания обнаженной мужской натуры. Было решено, что Джорджи «поучится живописи» у кузена и что ее картины, если они окажутся достаточно скверными, можно будет послать на выставку в Королевскую академию. Кроме того, кузен владел таинственным искусством, неведомым послевоенному миру, которое он именовал «кристолеографией». Вы прилепляли фотографию к стеклу, мазали стекло какими-то химикалиями, затем раскрашивали фотографию по ту его сторону в соответствующие цвета, удаляли фотографию с помощью еще каких-то химикалий и получали прелестную картинку. Про себя кузен решил, что кристолеография больше «подходит» Джорджи, чем акварели.
Возможности маленького автомобиля обсуждались весьма широко, но заметно оскудевший вклад в банке и два года долгов лишили Смизерсов перспективы даже самого малюсенького из автомобильчиков. Полковник «от души считал, что было бы очень хорошо купить девочке эту штуку… ну, которую слушают», но Алвина настояла, что приличные люди свои дома антеннами не уродуют, а самый дешевый громкоговоритель стоил тогда сорок фунтов. Впрочем, Маккол несколько разрядил атмосферу в вопросе о машине, обещав иногда заезжать за Джорджи и брать ее с собой на вызовы. Покупку радиоприемника отложили на неопределенное время, зато полковник и кузен втихомолку заказали (в кредит) миниатюрный бильярд о чем давно подумывали, – каждая здоровая духом и телом молодая девица должна уметь прилично играть на бильярде. Полковник кроме того вызвался научить Джорджи «читать топографические карты», а когда это предложение вызвало (со стороны Алвины) ледяной прием, напомнил, что еще есть безик. Тут запротестовал кузен: сейчас приличные люди играют только в бридж, и вообще он часто удивлялся, почему они не могут составить партию дома – посадив Джорджи четвертой. С чем полковник от души согласился: черт побери, девочке следует научиться бриджу – в армии все приличные офицеры большие его знатоки. На том и порешили. После чего Алвина сказала, что, конечно, устраивать настоящие приемы и званые обеды они из-за мотовства некоторых людей не могут, тем не менее чаще приглашать гостей на чай она постарается. Маккол назвал этот план превосходным и обещал непременно бывать у них.
Джорджи была растрогана такой заботливостью, но вскоре обнаружила, что участвует в развлечениях и играх, чтобы не огорчать стариков, доставляя удовольствие им, а не себе. Тридцать – сорок лет, разделявшие их, были слишком широкой пропастью, и никакие самые добрые намерения не могли перекинуть через нее мост. Джорджи впала в прострацию, которую несколько рассеивала инстинктивная и чисто физическая антипатия к Макколу, впрочем, не мешавшая ей кататься с ним в автомобиле, когда он за ней заезжал. Она пребывала в таком мрачном унынии, что далее миссис Исткорт не очень возражала против этих автомобильных прогулок. Более того; едва подметив, насколько Маккол неприятен Джорджи, миссис Исткорт тотчас подумала, что из них вышла бы прекрасная пара, и принялась самоотверженно работать в этом направлении.
4
Мистер Ригли, хотя, возможно, и не шел в сравнение с мистером Перфлитом в качестве Тонко Чувствующего Человека, без сомнения, был Человеком Чести. И самым уязвимым местом этой чести была его супруга. Согреши сам мистер Ригли – предположение вовсе немыслимое – он, подобно наделенному божественным правом монарху, отвечал бы только перед Богом. Миссис же Ригли, кроме Бога, отвечала еще и перед мужем, – причем Бог и муж были почти двуедины. Утверждать, что мистер Ригли неукоснительно придерживался кальвинистских догм, был бы преувеличением: как мы убедились, он с готовностью предоставлял жене любую законную (лишь бы доходную) свободу. Но от длинной вереницы неведомых, хотя, конечно, благоухавших святостью предков – кальвинистов мистер Ригли унаследовал бесценный дар всегда быть правым, знать по наитию (если не прямо через откровение), что установления Божеские и Человеческие всегда тождественны его личным интересам, а также убеждение что незыблемая праведность дает ему власть поступить со своей грешной половиной, как ему заблагорассудится. Он сразу же занял несокрушимую позицию. Он был готов простить и забыть, если миссис Ригли незамедлительно вернется под его кров (естественно, прихватив с собой все добытое у фермера Ривза). И он даже не отказывался предоставить ей прежнюю полноту свободы вкупе – таковы были его доброта и терпимость – с разрешением и впредь время от времени привечать фермера Ривза при условии, что она останется под указанным кровом и будет вносить свою лепту в обеспечение мужа и детей земными благами.
Беседуя с преподобным Томасом Стирном, священнослужителем самых высоких принципов и сектантского уклона, мистер Ригли до некоторой степени прибегал к фигуре умолчания. Материальные интересы вообще упомянуты не были, зато мистер Ригли не скупился на краски, описывая горе и печаль, воцарившиеся в доме, покинутом женой и матерью. Когда же мистер Стирн мягко попенял ему за потакание цыганским подвигам миссис Ригли, он совсем изнемог от мук и изумления: да он же впервые о них слышит! Но, конечно, пастырь напраслины возводить не станет. И если только миссис Ригли изъявит согласие получить прощение, он ручается, что ничего подобного не повторится. Преподобный Стирн растворился в милосердии и обещал свою помощь. Однако его разговор с миссис Ригли протекал бурно и результатов не дал. Она не скупилась на не слишком лестные эпитеты, объяснила, что он, в частности, «евангельская вонючка», «паршивый сукин сын из подворотни» и «красноносый святоша», а также приписала ему множество других неапостолических свойств в выражениях, цитированию не поддающихся. Мистер Стирн перечитал «Чудовищное правление женщин» Джона Нокса и добрыми библейскими словами изобличил с кафедры, как миссис Ригли, так и ее непотребного любовника (однако воздержавшись от упоминания имен). Мистер Ригли, прежде в подобных эксцессах не замечавшийся, усердно посещал молельню – дважды в воскресенье – и с такой наглядностью демонстрировал свое духовное преображение, что, казалось, уже вполне мог бы выступить с публичным оглашением поучительного списка своих былых грехов перед членами одной их тех сект, которые предпочитают проводить свои собрания на открытом воздухе. Но хотя мистер Ригли заручился сочувствием и моральной поддержкой тех, кто, как, например, миссис Исткорт, принадлежали к иным религиозным толкам, возвращения миссис Ригли под супружеский кров это ничуть не приблизило. Мистер Ригли все острее ощущал, насколько серой и безрадостной стала его жизнь, а впереди ему виделись лишь тяжкий нескончаемый труд и нищета.
