Жорис-Карл Гюисманс - Геенна огненная
— Да нет, между ними нет никаких отношений. Де Герми даже никогда не видел Докра, он просто тоже много слышал о нем от Гевэнгея. Неужели то, в чем обвиняют каноника, правда?
— Ну, не знаю. Докр очень учтивый человек, он хорошо воспитан и прекрасно образован. Одно время он состоял духовником при королевской фамилии и, несомненно, стал бы епископом, если бы не сложил с себя сан. О нем говорят много плохого, но духовенство так любит сплетни.
— Но ведь вы лично знаете его!
— Да, он даже был моим духовным отцом.
— Тем более вам должно быть многое известно о нем.
— Допустим, что вы правы. Вы весь вечер ходите вокруг да около. Скажите прямо, что вас так интересует?
— О, любые сведения о нем! Хорош ли он собой, богат ли?
— Ему сорок лет, у него приятная внешность, и он тратит большие суммы денег.
— А вы верите в то, что он занимается колдовством и служит черные мессы?
— Это очень может быть.
— Простите мою настойчивость… мне не следует допытываться, тянуть жилы… могу ли я задать вам нескромный вопрос? Эта ваша способность вызывать инкуб…
— Да, я научилась этому от него. Надеюсь, теперь вы удовлетворены.
— И да, и нет. Спасибо, что вы были так добры и ответили на мои вопросы. Боюсь, я злоупотребляю вашим доверием… но не подскажете ли вы мне способа увидеть каноника Докра?
— Он в Ниме.
— Прошу прощения, в данный момент он в Париже.
— А! Вы в курсе! Что ж, даже если я и знаю такой способ, будьте уверены, я не скажу вам о нем. Вам не следует общаться с ним.
— Вы полагаете, что он опасен?
— Мне хотелось бы воздержаться от комментариев. Но у вас с ним не может быть ничего общего.
— Но мне необходимо расспросить его о сатанизме. Моя книга…
— Вам придется прибегнуть к другим источникам. И вообще, — она подошла к зеркалу и надела шляпку, — муж порвал с этим страшным человеком, он больше не бывает у нас.
— Но это не основание для того, чтобы…
— Чтобы что?
— Чтобы… впрочем, ладно, — у него чуть было не сорвалось: «чтобы вы отказались от общения с ним».
Она не настаивала. Поправив волосы под вуалью, она улыбнулась своему отражению. Он взял ее за руки и поцеловал.
— Когда я снова увижу вас?
— Насколько я поняла, мне не следует больше появляться здесь.
— О, вы прекрасно знаете, что я люблю вас, вижу в вас друга… скажите, когда вы сможете прийти?
— Послезавтра, если это не нарушит ваши планы.
— О, конечно же, нет!
— Ну, тогда до встречи!
Они поцеловались.
— И забудьте о канонике Докре! — Она погрозила ему пальцем и исчезла.
«Провались ты со своими недомолвками!» — возмутился он, запирая за ней дверь.
XVI
Если вдуматься, все выглядит очень странно, — размышлял Дюрталь. — Я выстоял в самый трудный момент, когда, по идее, моя воля должна была ослабнуть, я не уступил Гиацинте, явно намеревавшейся надолго обосноваться здесь, но потом, пребывая в совершенно здравом рассудке, я сам стал умолять ее бывать у меня! Правда, у меня не было твердого намерения порвать с ней окончательно, нельзя же ее спровадить, как какую-нибудь девку, — он прикинул, является ли этот довод оправданием его непоследовательности. — И потом, я надеялся выведать у нее что-нибудь о канонике Докре. Да, но в этом мне не повезло. Как бы мне разговорить ее? Вчера она держалась настороженно и отвечала по возможности односложно.
Что связывает ее с этим аббатом? Он был ее духовником и, по ее собственному признанию, научил ее обращаться к инкубам. Наверняка она была его любовницей. Она постоянно вращается среди духовенства, и кто знает, скольких еще она околдовала своими чарами. Ведь именно священники пользуются ее особым расположением. Эх! Если бы я был вхож в эти круги, то наверняка узнал бы массу занятных подробностей о ней и о ее муже. Странно, Шантелув снискал себе довольно плачевную репутацию, но ее тень не коснулась мадам Шантелув. Я не слышал, чтобы кто-нибудь рассказывал о ее похождениях… хотя это не так уж удивительно, ведь Шантелув известен не только среди духовенства и в светском обществе, он подвизается и в кругах литераторов и, естественно, является объектом всяческих пересудов, но в тех домах, где я бываю, не принято приглашать религиозных деятелей, и потом, аббаты — весьма скрытные натуры, а ее избранники — именно те, кто облечен саном. Но как объяснить ее визиты ко мне? Разве что сутаны стали вызывать у нее тошноту, и она решила отдохнуть от черночулочников. Так сказать, каникулы на мирском островке.
Как бы то ни было, она очень странная женщина. Чем больше я ее узнаю, тем меньше понимаю. Я наблюдал ее в трех ипостасях.
Сначала передо мной была светская дама, сдержанная, даже высокомерная, а в более интимной обстановке — сердечная, даже ласковая.
Затем я лицезрел ее в постели, все в ней было другим: и манера держаться, и тембр голоса, отбросив всякий стыд, она, словно гулящая девка, изрыгала какие-то сальности.
Наконец вчера она показала себя настоящей бестией, сатанисткой, циничной и угрюмой.
И все это сплавлено воедино? Каким образом? Не знаю… Уж не лицемерие ли цементирует эти противоречивые облики? Хотя нет, иногда она настолько откровенна, что это даже обескураживает. Возможно, в такие минуты она просто позволяет себе расслабиться, забыться. Впрочем, к чему пытаться понять характер этой похотливой ханжи! Мои опасения не подтвердились, она не требует, чтобы я развлекал ее, не настаивает на том, чтобы я обедал в ее доме, не ищет каких-нибудь выгод, не заманивает меня в ловушку, опасную, двусмысленную ситуацию. Чего же еще? Лучшую возлюбленную мне не найти. Да, но я и не настроен кого-нибудь искать, я предпочел бы вверять свое тело в продажные руки, за двадцать франков ко мне бы отнеслись с должным вниманием. Да и вообще, только проститутки умеют стряпать пикантные кушанья из чувств.
Странно, вдруг пришло ему в голову, как соблюдаются определенные пропорции. Жиль де Рэ тоже имеет три облика.
Сначала смелый и набожный вояка.
Затем творец, натура изысканная, хотя и преступная.
Под конец — кающийся грешник, мистик.
Эти перемены происходили резко, одним рывком. Если взять всю его жизнь в целом, то на каждый порок приходится добродетель в противовес, но между ними пропасть.
Он был гордецом, болезненно-самолюбивым, но в порыве раскаяния пал на колени перед толпой, униженный, в слезах, которые могли бы течь по щекам святого.
Его жестокость была нечеловеческой, и тем не менее он знал, что такое милосердие, был предан своим друзьям, ухаживал за ними, как за кровными братьями, когда они попадали в лапы дьяволу и оказывались между жизнью и смертью.
Он был нетерпелив, но умел ждать, был смел перед лицом врага, но трепетал перед могуществом зверя из бездны, имел деспотичный, не знавший пощады характер, но слабел, заслышав лесть, которую источали его прихлебатели. Он пережил и взлеты и падения, но его душа никогда не паслась на равнинах, в пампасах. Где та тропинка, которая соединила бы эти противоречия? Когда его спросили, кто внушил ему мысль о подобных преступлениях, он ответил: «Никто, меня толкнуло на это мое воображение, во всем виноваты мои тайные помыслы, мои привычки, склонность к распутству и оргиям».
Он обвинял себя в праздности, утверждал, что изысканная кухня и излишества, которые он себе позволял, выпустили дремавшего хищника на свободу.
Он был далек от минутных, преходящих страстей, изведал глубины добра и зла, душа его билась в пучинах этих двух крайностей. Он умер в возрасте тридцати шести лет, испив до дна стихию необузданных радостей и неутолимых печалей. Он любил на краю смерти, прикасался губами к неподдельным мукам и ужасу, задыхался в объятиях неумолимого раскаяния, ненасытная тоска пожирала его. Он все испробовал, и ему нечего было ждать от земной жизни.
Дюрталь перелистал свои записи. Итак, близилось возмездие. В предыдущих главах он писал о том, что жители прилегавших к замкам маршала мест дознались, кто то чудовище, которое похищает и убивает их детей. Но никто не осмеливался вслух заговорить об этом. Едва завидев хищника, все бросались врассыпную, укрывались в своих домах, за высокими изгородями.
Мрачный и надменный, Жиль проезжал по опустевшим деревням, мимо запертых дверей. Он бы уверен в своей безнаказанности, ибо любой крестьянин счел бы безумием выступить против господина, одного слова которого было бы достаточно, чтобы вздернуть его на ближайшем дереве.
Простой люд боялся его, а пэры не желали связываться с ним из-за каких-то мужланов, сам же герцог Бретани, Жан V, был к нему милостив, потому что стремился за бесценок скупить у него все земли.
Была только одна сила, способная возвыситься над феодальной иерархией, над интересами отдельных людей, отомстить за слабых и обездоленных, — Церковь. И она в лице Иоанна де Малеструа преградила путь чудовищу и поразила его.
