Василий Шукшин - Позови меня в даль светлую…
Тут вошел Витька.
Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон понявился.
– Сынок пришел! Поесть хочешь?
– Нет, – сказал Витька. – Я у Юрки поел…
– Господи!.. "У Юрки". Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…
– Нам дед Ефим сала дал.
– Витьк, ну-ка сыграй нам! – сказал дядя Коля. – А?
– Я уроки не выучил, – сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.
– Ну, сыграл бы… – попросила и мать.
– Хо!.. Говорю же: уроки не выучил…
– Что ж ты до сих пор не выучил? – обиделся дядя Конля. – Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.
Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.
– Ну, иди, иди – учи, – тоже сказала она.
Витька ушел в горницу.
Дядя Володя поднялся…
– Ну, пора и честь знать, как говорят.
– Да посиди еще! – воскликнул Николай. – Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?
– Посидите, – сказала и Груша.
– Да нет, пойду… А то темно станет. Включу счас телевинзор, постановку какую-нибудь посмотрю.
Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Вонлодю.
– Да нет, пойду… А то темно станет, хулиганов полно на улицах… Гусь-Хрустальный.
– Ну, приходите… Не забывайте, – слышалось из больншой комнаты. Мать говорила.
– Ладно, ладно – приду, – опять изобразил Витька неннавистного ему гостя. – В воскресенье приду. Может, в субнботу… Явлюсь, так сказать.
И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресенньям.
Раз явился:
– Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуетнся. Лист уже пожелтел.
Два явился:
– Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро – конец. Лист только до первого ветра: слетит.
Три явился:
– Слетел. Голенькие стоят. Пора…
Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.
– Уроки выучил?
– Выучил.
– Ну-ка, сядь – поговорим. Как тебе дядя Володя-то?
Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.
– Что? – спросила мать.
– Ничего…
– Не глянется?
Витька опять пожал плечами.
Мать кивнула головой, подумала… И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.
– Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!
Витька моментально осмелел, затараторил:
– Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!
– Руль, – коротко определила мать. – Но… Витька… дружок: нам не до жиру – быть бы живу. Так, сына. Дело нанше… неважнецкое.
– Да что, с голоду, что ль, помираем?
Мать засмеялась.
– Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, – выбинрать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко… – Мать вздохнула. – Десять бы годков назад – этот бы дядя Володя… – И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое – может, себя убеждала:
– Да он неплохой – так-то… Вон какой рассудительный. Не пьет.
– Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
– Да это ж… что ж? Разве это пьет? Так-то пьет – это не страшно.
– С бутылочки все и начинается, – стал тоже рассуждать Витька.
Мать опять засмеялась.
– Нет, у него тоже уж теперь – не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то… зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но…
– Какой уж там витязь – гусь!
– Не надо так! – строго велела мать. – Разговорился! Малой еще – так разговаривать. Ишь ты… Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то… больно языкастые нынче стали.
И опять пришел дядя Володя.
Витька увидел его раньше, в окно.
– Идет! – крикнул он.
– Кто?
– Ну, кто?.. Хрустальный!
– Витька! – сердито сказала мать. – Ну-ка, отойди оттунда, не торчи.
Витька отошел от окна.
– Играть, что ли?
– Играй, какую-нибудь… поновей.
– Какую? Может, марш?
– Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, канкую-то недавно учил…
– "Венок Дуная"? Мы его еще не одолели. Давай "Смешнное сердце"?
– Играй. Она грустная?
– Помоги-ка снять… Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.
Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.
– Там есть, например, такие слова: "Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит…" Куда уж грустней – зареветь можно.
– Да уж…
Витька заиграл "Смешное сердце".
Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у понрога и тогда только сказал:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, Владимир Николаич, – приветливо отнкликнулась мать.
Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.
– Дождик, Владимир Николаич?
– Сеет. Пора уж ему и сеять.
Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоянтельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотнрит – переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения – когда слушают.
– Пора… Сегодня у нас… что? Двадцать седьмое? Через три дня – октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
– Лист облетел? – спросил Витька.
– Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но… скоро и эти слетят.
Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.
– Все играешь, Витя?
– Играет! – встряла мать. – Приходит из школы и начиннает – надоело уж… В ушах звенит.
Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать… и продолжал играть. Вонобще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.
– Хорошее дело, – похвалил дядя Володя. – В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты – в Красном уголке на баяне трениронваться.
– На баяне не тренируются, – сказал Витька. – Тренинруются на турнике.
– А на баяне что же делают?
– Репетируют.
Дядя Володя снисходительно посмеялся… Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.
– Все знают.
– Ну, они нынче…
Витька тоже посмотрел на дядю Володю… И ничего не сказал. Продолжал играть "Смешное сердце".
– Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.
– Если талант есть – большое дело, – продолжал дядя Володя, сев за стол. – С талантом люди крепко живут.
– Наоборот, – опять не выдержал Витька. – Юрка говонрит: талантливым всегда первым попадает.
– Витя!..
– Какой Юрка?
– Да мальчик тут один… по соседству, – пояснила мать. – Давайте, Владимир Николаич…
– С плохими товарищами не знайся, – сказал дядя Вонлодя.
– Да он хороший мальчик… учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.
– Играю.
– Попадает, Виктор, не талантам, попадает… неслухам, грубиянам – этим попадает, верно. А талант… – это талант. Ну, и учиться, конечно, надо – само собой.
– Вот учиться-то… – Мать строго посмотрела на Витьнку. – Лень-матушка!.. Вперед нас, видно, родилась.
Витька поддал на баяне.
– Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.
– Плохо с учебой, Виктор?
– Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: "Учи! Тебе ведь надо-то, не мне". Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то… Нас-то много они слушают!
– Отец-то пишет, Виктор?
– А чего ему писать? – отвечала мать. – Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.
– Алименты – это удовольствие ниже среднего, – заментил дядя Володя. – Двадцать пять?
– Двадцать пять.
– Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.
– Понимали бы они…
– Ты пришел из школы, сразу раз – за уроки. Уроки приготовил – поиграл на баяне. На баяне поиграл – пошел погулял.
Мать вздохнула.
Витька играл "Смешное сердце".
Дядя Володя открыл бутылочку шампанского.
– Как она у нас – пук! – засмеялся он, довольный.
– Надо наклонять, – встрял Витька, – тогда и "пук" не будет.
– Шампанское должно пу… стрелять, – авторитетно сказал дядя Володя. – Прошу вас, Агриппина Игнатьевна. – И дядя Володя опрокинул шампанское в большой рот.
– Х-у-у, – сказал он и поморгал маленькими глазами, – в нос дает.
Витька захохотал.
Мать с укоризной поглядела на него.
– Держите, Агриппина Игнатьевна.
Мать тоже выпила… И долго улыбалась и вздрагивала.
– Стремиться надо, Витя, – продолжал дядя Володя, нанливая еще два фужера.
– Уж и то говорю ему: "Стремись, Витька…"
– Говорить мало. Что говорить!
– Как же воспитывать-то?
Дядя Володя кивнул головой, приглашая Грушу опрокиннуть фужерчик.
– Ху-у-у, – опять сказал он. – Все: пропустили по повонду воскресенья, и будет. – Дядя Володя закурил. – Я ведь злоупотреблял, крепко злоупотреблял…
– Вы уже рассказывали. Счастливый человек – сократинлись… Взяли себя в руки.
– Бывало, утром на работу идти, а от тебя, как от циклонна, – на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахернскую – не бриться, ничего – откроешь рот, он побрызгает, тогда уж идешь. Хочешь на счетах три положить – кладешь пять.
