Василий Шукшин - Позови меня в даль светлую…
– Хватить миндальничать! – сказал дядя Коля. Они разнговаривали с матерью в большой комнате. А в маленькой гонренке сидел грустный Витька и катал по столу бильярдный шар. – Дальше еще хуже будет. Испортим парня… Завтра понедет ко мне и поживет пока. До зимних каникул хотя бы. Не реви, не хуже делаю, не хуже. Наоборот, мои ребятишки ему там по школе помогут.
Мать Витькина плакала, вытирала слезы концом платка.
– Жалко, Коля… Сердце запеклось, ничего тебе и сканзать-то путем не могу… Жалко…
– Да что, насовсем, что ли! – убеждал брат. – Да было бы хоть далеко!.. Двадцать верст – эка! Ну, приедешь когда, попроведуешь… До Нового года-то пускай поживет. Не даст он вам тут дело наладить, не даст. А наладить надо. И зря ты про мужика так думаешь, зря. Хороший мужик…
– Да больно уж он какой-то…
– Какой? А тебе что, красавца кудрявого…
– Да не красавца! У него же разговоров больше нету: пить бросил да мебель покупает.
– Ну и что, хорошее дело.
– Да что же – все об одном да об одном.
– Ну, рад, что бросил, вот и говорит про это. Потом, не знаю, конечно, но ему тоже, наверно, охота с лучшей сторонны себя показать. Вот – мебель покупает. Бабам же нынче что – лишь бы не пил да деньги зря не мотал. Вот он и жмет на это. Его тоже понять надо. Мой тебе совет: не торопись с выводами. Подожди. А Витьку я заберу. И не переживай: хуже не будет. Будет только лучше.
– У тебя у самого там тесно…
– Ничего.
– Да Нюра бы не осердилась. Скажет – во-от, еще пленмянника привез. Своих мало!
– Ну и дура будет, если так скажет. Да и не скажет сронду – поймет. Давай, нечего думать. Испортим парня. А так – мы его счас оторвем от всяких его дружков да от улицы, он волей-неволей за книжки сядет. Пусть поживет в деревне, пусть… Давай, собирай его – прямо счас и поедем. Чего тяннуть-то? Да и мне надо сегодня же вернуться… Давай. Где он?
– Там.
Дядя Коля заглянул в комнату.
– Да где?
– Нету?! – испугалась мать. – Мать пресвятая Богорондица!.. Здесь был!
Дядя Коля подошел к окну, тронул створки – они раснпахнулись.
– Не пужайся – здесь он где-нибудь. В окно вылез.
Мать кинулась сразу к Юрке.
Витька был там. Юрка и Витька сидели на лавочке, дед лежал на печке, но не хворал, а так – погреться залез. Молнчали.
Быстро вошла встревоженная мать.
– Витька… Здравствуйте! Ох, Витька… – Мать успокоинлась, но еще не могла отойти от быстрой ходьбы. – Что же ты ушел, сынок? Там дядя Коля ждет…
Витька, Юрка и старик молчали.
– Пойдем домой. – Матери стало неловко, потому что она почувствовала в их молчании суд себе.
– Что, Витька… в ссылку ссылают? – сказал старик.
– В какую ссылку?! – вспыхнула мать. – Что ты, дедушнка, говоришь-то!
– Да я шутейно, – успокоил старик. – Так я… болтанул. В гости он поедет. Хорошее дело.
– Пойдем, Витя, – опять сказала мать.
Витька сидел. Молчал.
– Я не в осуждение говорю, – продолжал старик. – Кого осуждать? Такая теперь жизнь. Но вот раньше понимали: до семнадцати годов нельзя парня из дома трогать. У нас тада вся деревня на отхожий промысел ходила… И вот, кто поумнней был – отцы-то, те до семнадцати лет сына в город не отнпускали. Как ушел раньше, так все: отстал человек от дома. Потому что – не укрепился, не окреп дома, не пустил конрешки. А как раньше время оторвался, так все: начинает его крутить по земле, как лист сухой. Он уж и от дома отстал, и от крестьянства… А потому до семнадцати, что надо полюнбить первый раз там, где родился и возрос. Как полюбил на месте – дома, так тебе это и будет – родина. До самой твоей смерти. Тосковать по ей будешь…
– Чего ты, дедушка, мелешь лежишь! – осердилась мать. – "Полюбил", "не полюбил"… Чего попало! Пойдем, Витька.
Витька встал… Подал Юрке руку.
– Пока.
– До свиданья. Пиши.
– Ладно. Ты тоже пиши. До свиданья, деда.
– До свиданья, Витька. Не забывай нас.
– Господи, прямо как на войну провожают… – не могла скрыть удивления мать. – Или, правда, – на заработки куда. Он едет-то – двадцать верст отсюда! К дяде родному.
– Это хорошо, – опять сказал старик. – Чего же?
Потом, когда шли по улице, мать сказала:
– Тебе там хорошо будет, Вить.
Витька молчал.
– Неохота?
Витька молчал.
Мать тоже замолчала.
Зато дома мать выпряглась.
– Никуда он не поедет, – заявила она брату с порога. – Не пущу. Вот.
Дядя засмеялся.
– Ну, конечно, не надо: а то он там… потеряется. Заблундится. Волки его съедят… Витька, а ты-то чего? Тоже, как банба, елки зеленые! Чего ты? Мужик ты или не мужик?..
Ехали в деревню к дяде в легком коробке, сытая сильная лошадь бежала податливо. Коробок мягко качался на рессонрах.
– Витька, почему ты не учишься, как все люди, – хорошо?
– Все, что ли, хорошо учатся! У нас в классе семь двоечнников.
– А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку?
Витька промолчал на это.
– И все семь – мальчишки? Или и девчонки есть?
– Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она беснтолковая.
Дядя захохотал.
– Дак а себя-то… ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее – такие же двоечники, как она. А? Витьк?
– Она к нам не касается. Она же работать не пойдет.
– Во-он вы куда-а!.. – понял дядя. – Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало.
– Шофером.
Дядя даже сплюнул в огорчении.
– Дурак! Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали – с работой-то?
– Сами.
– Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор?
– Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим…
– Тьфу! – расстроился дядя. – Хоть поворачивай и вындавай всю эту… шайку. Ты думаешь, шофером – хитрое денло? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего! Я возьмусь за тебя. Шонфером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет – ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе… Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь – на удивление всем.
А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пуганла. Витьке было интересно… И грустно.
Ох, то-о…
– запел вдруг дядя негромко, задумчиво, -
…То не ве-ете-ер ве-етку клонит,
Ох, да не дубра-авушка-а шумит:
То-о мое, ох, мое сердечко сто-онет,
Как, ох, как осе-енни-ий лист дрожи-ит…
И замолчал. И задумался.
– Эх, Витька-а, – сказал дядя невесело, – махнулся б я с тобой годами. Эх, и махнулся бы – не глядя! Я б – не то что учиться, я бы черту рога свернул. Знаю теперь, как их свернуть можно, только… Но нам, Витька, война дорогу перенехала. Война, будь она проклята. Не война, так я б теперь высоко-о летал. Да-а… А ты учиться не хочешь. Глупыш ты танкой.
– Мама же вон не воевала, а тоже не выучилась.
– Мама не воевала, зато с голоду пухла здесь… Мама лет с пятнадцати работать пошла. Чего ты на маму киваешь? Счас не то время. Счас ты бо-ольшого дурака сваляешь, если не выучишься. Большого, Витька. Попомни мое слово.
…Приехали в деревню затемно.
Распрягли во дворе лошадь, дали ей овса.
– Ну, пойдем знакомиться… Не робей, там все свои.
В большой прихожей избы сидела за столом одна только круглолицая, ясноглазая, чем-то отдаленно напоминающая Витькину мать девушка, учила уроки.
– Знакомьтесь, брат с сестрой, – сказал дядя Коля.
– Это Витя? – радостно спросила девушка.
– Витя. Собственной персоной. – Дядя разделся, взял у Витьки чемодан. – Раздевайся, Витька, будь как дома. Где все-то? Мать…
– Телевизор у Баевых смотрят.
– А наш чего же?
– Опять сломался. Раздевайся, Витя! Давай, я тебе помонгу. Ну?.. Меня Ольгой зовут… – Ольга помогла Витьке снять пальтишко. Была она рослая, красивая и очень какая-то пронстая и приветливая. Витьке она очень понравилась.
– Надо же: такие глаза, и парню достались! – засмеялась Ольга.
Глаза у Витьки, правда, девичьи: большие, синие. Витька смутился. Нахмурился.
– Ты сперва не глаза разглядывай, – строго сказал отец, – а давай-ка накорми нас. Потом уж глаза разглядынвай. А потом сделаешь мне его отличником. Срок – три менсяца.
В городке дела хоть медленно, но подвигались к завершеннию.
В одно воскресенье Владимир Николаич пригласил Груншу к себе домой.
Шли принаряженные по улицам городка.
– Меня тут… некоторые знают… – предупредил Владимир Николаич, – могут окликнуть или позвать… куда-нинбудь.
– Куда позвать?
– В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль вниманния. Я их больше никого не знаю, оглоедов. Чужбинников. Я сейчас опять на почете стал… Меня в приказах отмечают. Они злятся. Им же ведь все равно: уровень, не уровень – лезут!..
– А самого-то не тянет больше к ним?
– К ним?! Я их презираю всех до одного!
– Хорошо, – искренне похвалила Груша. – Это очень хорошо! Теперь жить да радоваться.
