Василий Шукшин - Позови меня в даль светлую…
– Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.
– Ты не захочешь, а другие – с радостью. Будет такое средство…
– "Средство"… Открыли бы лучше какое-нибудь средстнво от похмелья. А то башка, как…
– Не надо пить.
– Пошел ты!..
Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.
– У вас только одно на языке: "Будет! Будет!" – опять начал старик. – Трепачи. Ты вот – шешнадцать-то лет бундешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?
Юрка не намерен больше болтать. Молчит.
– Вырежет ему чего-нибудь, – сказал Витька.
– Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему выренжешь?
Витька не знал.
– Я на такие… темные вопросы не отвечаю.
– Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши гонловушки… только мякиной набиты.
– Нечего? – опять вскочил Юрка. – А вот эти люди?.. – сгреб кучу книг и показал. – Вот этим людям тоже нечего отнвечать?! Ты хоть одну прочитал?
– Там читать нечего – вранье одно. У меня на квартире жил один…
– Во дает?! – сказал Витька.
– Ладно! – Юрка опять начал ходить по избе. – Чума раньше была?
– Была. У нас в двадцать…
– Где она теперь? Есть?
– Не приведи, Господи! Может, будет…
– В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная сонбака, что бы с тобой было?
– Сбесился бы.
– И помер бы. А сейчас – сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас – пожалуйста: полгода – и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. "Вранье"… Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.
Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.
– Так. Ладно. Собака – это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет – и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.
– Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.
– Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет…
– Пожалуйста! Я до этого укол сделаю – и пусть кусает, сколько влезет, – я только улыбнусь.
– Хвастунишка.
– Да вот же они, во-от! – Юрка опять показал на книги. – Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает…
– Как это? – очень заинтересовался старик.
Витька тоже не слышал про это.
– Так. "Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги – пиншите". Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: "Руки отнялись".
– А они пишут?
– Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: "Пишите". Они плакали и писали. – У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.
– Ну?
– И помер. И до последней минуты все рассказывал, понтому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабнками еще бы… триста лет в темноте жили. "Раньше было! Раньше было!" Какие-то кулацкие уклоны… Вот так было раньше? – Юра подошел и включил радио. Пела певица. Ненмного все послушали ее. – Где она? – спросил Юрка.
– Кто?
– Певица-то. Ее же нет здесь, а – поет.
– Так это по провода-ам.
– Это радиоволны! "По провода-ам". По проводам – это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Лениннграде поет – что, туда провода протянуты?
– Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?
Юрка махнул рукой.
– Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.
– Ну и учи.
– А вы отрываете. – Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.
Долго в избе было тихо.
– Витька, а ты на кого хочешь учиться? – спросил станрик.
Витьку этот вопрос застал врасплох.
– Я пока выбираю, – сказал он.
– На кого он будет учиться! – оторвался от книги Юрнка. – У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?
– Не…
– Что ж ты?
– Знаешь, на кого учись? На судью, – посоветовал станрик.
– О-о! – удивились ребятишки. – Чего это?
– Люди будут бояться. Скажут: вон, вон – судья идет! Большое дело.
– Тогда уж – на прокурора, – сказал Витька. – Он пострашней.
– Прокурор – это не все понимают, что страшно. А вот судья… это судья. Это уже тюрьмой пахнет.
Еще помолчали.
– Он есть на карточке? – спросил вдруг старик.
– Кто?
– Тот ученый, помирал-то который.
– Академик Павлов? Вот он.
Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.
– Старенький уж был, – сказал Евстигнеич жалостливо.
– Он был до старости лет бодрый и не напивался, как… некоторые. – Юрка отнял книгу. – И не валялся потом на печке, не матерился…
– Чего вы взъелись-то на меня?! – вскричал больной старик. – Ты гляди что – житья не дают! Комиссары нашлись… Вам ба по тогдашнему делу – только комиссарами быть. Они тогда молодые были… Такие же вот… молокососы заполошные. Командовали.
Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжнку с портретами ученых.
– Ох, мать ты моя-а!.. – закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.
– Куда это он? – спросил Витька.
Юрка пожал плечами.
– Ну, и что этот гусь? – спросил Юрка. – Наверно, отнцом твоим станет?
Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.
– Отцом? – переспросил он.
– Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас бундет.
Вошел старик… Нес в руке добрый кус сала.
– Нате поешьте… ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, – загнетесь.
– Зачем? У меня есть – мне Витька принес…
– Ешьте! "Витька принес"… У Витьки у самого… зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарнное.
– Нам дядя Коля привез из деревни – тоже доброе, – вступился Витька за свое сало.
– В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а… не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. – Старик опять полез на печку. – Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
– Давай, мы сбегаем за четвертинкой? – еще раз предлонжил Юрка.
Старик помолчал.
– Не надо, – сказал. – Перемаюсь как-нибудь.
Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.
– Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? – спронсил Витька негромко.
Юрка пожал плечами.
– К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.
– И я помню.
– Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Станрый?
– Старый, – сказал Витька, всерьез озабоченный новым "папкой".
– А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? – спросил старик с печки.
– У кого? – не понял Юрка.
– У того академика-то. Одни студенты стояли?
– У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
– Дети-то были, поди?
– Наверно. Завтра узнаю.
– Были, конечно. Никого если б не было родных-то, ненмного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Госнподи!
…Мать Витькина громко засмеялась.
– Не знаю, – сказала она. – Я так не думаю.
– Уверяю вас! – тоже улыбаясь, воскликнул слегка заналевший Владимир Николаевич.
И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.
– А не спеть ли нам?! – догадался дядя Николай. – А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.
– Хорошо играет? – спросил Владимир Николаевич.
– Мой подарок, – не удержался, похвастал дядя Никонлай. – На день рождения ему отвалил – пускай учится.
– Люблю музыкальных детей, – сказал Владимир Никонлаевич.
– Так споем, что ли!
– Какую? – спросила Груша.
– Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.
– Ну, прямо!.. Нашел песельницу.
И вдруг Владимир Николаевич, прикрыв маленькие пентушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:
Небо, небо, небо, небо-о!..
Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владинмир Николаич – будто он хотел пошутить.
– Давай, Груша! – попросил опять Николай. – Понмнишь, про колечко как-то… Про любовь, про колечко. Ты часто пела…
Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на "суженого", усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:
Что стоишь, качаясь,
То-онкая рябина-а?
Го-оловой склоняясь
До самого тына…
Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:
…Го-оловой склоняясь
До самого-о тына.
Они, видно, певали раньше – славно у них вышло.
Там через дорогу…
– повела дальше Груша, -
За-а рекой-ой широкой
Та-ак же о-одиноко
Дуб стоит высокий.
Владимир Николаич заблеял было:
Та-ак же одиноко-о…
Но – смолк. Не умел он. Стал слушать.
Брат с сестрой пели:
Как бы мне, рябине,
К ду-убу перебраться,
Я-а б тогда не стала
Гнуться и качаться-а!..
Ох, я-а б тогда не стала…
Тут вошел Витька.
