Уильям Моэм - Сплошные прелести
Получив мое согласие, он сказал официанту прислать буфетчика. Нельзя было не восхищаться властностью и одновременно полнейшей вежливостью, с которыми Рой отдавал распоряжения. Чувствовалось, именно так должен посылать за своим фельдмаршалом хорошо воспитанный король. Буфетчик, важный, весь в черном, с серебряной цепью — знаком своей должности — на шее, поспешил к нам с картой вин в руке. Рой поклонился ему со сдержанной фамильярностью.
— Привет, Армстронг. Нам либерфраумильх двадцать первого года.
— Слушаюсь, сэр.
— Много его берут? Вовсю? Ведь больше такого не добыть.
— Боюсь, что так, сэр.
— Ну, мы с этой бедой еще потягаемся, правда же, Армстронг?
Рой улыбнулся с сердечной непринужденностью. По опыту общения с посетителями буфетчик знал — такое замечание оставлять без ответа не следует.
— Да, сэр.
Рой засмеялся и подмигнул мне, дескать, что за типаж.
— Так, Армстронг, охладите бутылочку, не слишком, конечно, но в самый раз. Пускай гость увидит, что тут у нас знают толк. — И повернулся ко мне: — Армстронг служит в клубе сорок восемь лет. — А когда буфетчик отошел. — Надеюсь, вы не жалеете, что пришли. Здесь тихо, и мы отлично сможем поболтать. А это нам не удавалось целую вечность. Вид у вас прекрасный…
Это заставило меня посмотреть, как выглядит Рой.
— До вас мне далеко.
— Результат собранной, трезвой и богоугодной жизни, — усмехнулся он. — Много работаю. Много занимаюсь спортом. Как насчет гольфа? Надо бы нам сыграть как-нибудь.
Вряд ли Рою было бы приятно потерять день с таким равнодушным партнером, но чувствовалось, можно смело принять столь неопределенное приглашение. Рой выглядел образцовым здоровяком. Хоть кудри сильно поседели, это ему шло, открытое, загорелое лицо казалось моложе. Глаза, добросердечно распахнутые на мир, были светлы и чисты. Он стал не столь строен, однако Некоторая полнота лишь подчеркивала его представительность и придавала вес его замечаниям. Жесты стали сдержанней, располагая к доверию; на стул Рой опускался так солидно, что у вас появлялось почти полное впечатление, будто он воссел на постамент.
Не знаю, удалось ли мне по его беседе с официантом показать, что, как правило, говорил он без блеска и остроумия, однако с легкостью и веселостью, которая временами создавала иллюзию, будто сказанное им не лишено юмора. Он за словом в карман не лез и поддерживал разговор на темы дня с легковесностью, предохранявшей собеседников от малейшего напряжения.
Многие писатели в силу профессии имеют дурную манеру и в разговоре слишком тщательно подбирать слова, по привычке шлифуют каждую фразу и никогда не скажут больше или меньше того, что хотели. А это затрудняет общение с ними людей света, чей словарь ограничен под стать духовным запросам; поэтому не без колебаний те отваживаются встречаться с писателями. Сложностей такого рода никогда не возникнет с Роем. Он может разговаривать с танцором-гвардейцем на абсолютно понятном ему наречии и с наездницей-графиней — на лексиконе ее конюхов. Оттого в свете с радостным облегчением говорят, что он нисколько не похож на писателя, и ни один комплимент так не льстит ему. Умный человек всегда употребляет набор устоявшихся фраз (в настоящий момент, когда я пишу это, в наибольшем ходу: «кому какое дело»), привычных эпитетов («божественно», например, или «умиротворяюще»), глаголов, значение которых известно лишь в узком кругу (скажем, «локтить») — это удобно, настраивает на домашний лад, помогает избежать необходимости думать. Американцы, самые предприимчивые люди на земле, довели сей прием до такого высокого совершенства и отработали такой богатый запас проходных и стертых фраз, что могут поддерживать приятную и оживленную беседу, ничуть не задумываясь, о чем идет речь, и оставляя мысль свободной для более высоких занятий — большого бизнеса и блуда. Репертуар Роя широк, а выбор нужного словечка безошибочен, оно служит как бы приправой и каждый раз подается им так горделиво и непосредственно, словно только что рождено и отчеканено в его плодовитом мозгу.
Сейчас разговор шел о том о сем, про общих знакомых и новые книги, о театре. Рой всегда отличался сердечностью, но сегодня от нее захватывало дух. Он сокрушался, что мы редко видимся, и сознавался со всей откровенностью (а это одна из приятнейших его черт), как я ему по душе и как он меня ценит. Я понял: с такой добротой надлежит потягаться. Он спрашивал, что я пишу, я — что он пишет. Каждый из нас сказал другому, что тот большего заслуживает. Съели запеканку с телятиной и ветчиной, Рой объяснил, как смешивать салат, выпили рейнского, причмокивая от удовольствия.
А я все ждал, когда он приступит к делу.
Не мог же я поверить, что в разгар столичного сезона Олрой Кир станет терять время с коллегой, который не пишет рецензий и не пользуется ни малейшим влиянием, и мирно обсуждать Матисса, русский балет и Марселя Пруста. Кроме того, я угадывал за его веселостью некоторую настороженность; не знай я о его процветании, заподозрил бы, что он собрался занять у меня сотню фунтов. Начинало казаться, что ленч так и закончится, а он не найдет возможным высказать то, что хотел. Человек осмотрительный, он, пожалуй, счел, что встречу, первую после долгого перерыва, лучше посвятить восстановлению дружеских отношений, и был готов расценивать этот приятный, основательный ленч как подступы к делу.
— Кофе будем пить в другой комнате? — спросил он.
— Как угодно.
— Думаю, там удобней.
Я последовал за ним в комнату попросторней, с кожаными креслами и громадными диванами; на столах были разложены газеты и журналы. Два пожилых джентльмена вполголоса беседовали в углу и поглядели на нас с неприязнью, что не помешало Рою сердечно с ними поздороваться.
— Приветствую вас, генерал! — воскликнул он, отвешивая поклон.
Остановясь у окна и глядя на оживленную улицу, я пожалел, сколь мало знаю Сент-Джеймс-стрит. К моему стыду, мне даже не было известно название клуба напротив, а справиться у Роя я боялся, поскольку он стал бы презирать меня за незнание того, что известно всякому уважающему себя человеку. Рой спросил, не хочу ли я коньяку к кофе, а когда я отказался, стал уговаривать. Коньяк в этом клубе был знаменитый. Мы сели на диван у элегантного камина и закурили по сигаре.
— Когда Эдвард Дрифилд последний свой раз приезжал в Лондон, я водил его сюда на ленч, — между прочим сказал Рой. — Заставил попробовать наш коньяк, и он пришел в восторг. Я гостил у его вдовы в конце прошлой недели.
— Вот как?
— Она передавала вам наилучшие пожелания.
— Очень мило с ее стороны. Не думал, что она меня помнит.
— О конечно, помнит. Вы ведь были у них на ленче лет шесть назад? Она говорит, старик был очень вам рад.
— Едва ли она была рада.
— Ну, вы не правы. Понятно, ей приходилось блюсти осторожность: старика одолевали желающие поглазеть на него, надо было беречь его силы и следить, чтобы он не перетрудился. Подумайте, это поразительно, что ей удалось сохранить ему жизнь и работоспособность до восьмидесяти четырех лет. Я часто вижусь с нею после его смерти. Ей ужасно одиноко. Как-никак она двадцать пять лет посвятила уходу за ним. Я глубоко ей сочувствую.
— Она еще сравнительно молодая. Ручаюсь, опять выйдет замуж.
— О нет, ни в коем случае. Это будет кошмар!
Наступила небольшая пауза. Мы потягивали коньяк.
— Вы, кажется, остались одним из немногих, кто знал Дрифилда, пока тот был неизвестен. Ведь вы тогда часто с ним встречались?
— Бывало. Но я был почти мальчишка, а он в средних летах. Так что мы не могли стать закадычными приятелями.
— Пусть так, но вы должны же помнить немало такого, что неизвестно другим?
— Допустим.
— Вы не думаете записать свои воспоминания?
— Упаси бог, нет!
— И не думаете, что должны это сделать? Он один из величайших писателей нашего времени. Последний из викторианцев. Фигура колоссальная. У его романов больше перспектив на будущее, чем у всех, что написаны за целое столетие.
— Не знаю. Мне его романы всегда казались довольно нудными.
Рой глянул на меня с усмешкой в глазах.
— Как это на вас похоже! Однако признайтесь, это глас меньшинства. Я перечитывал его романы не единожды, а раз по десять, и, скажу вам, с каждым разом они казались мне прекрасней. Вы читали некрологи?
— Да, некоторые.
— Единство мнений было удивительное. Я прочел их все.
— Если все они одинаковые, зачем же столько их?
Рой миролюбиво пожал своими мощными плечами и не ответил на вопрос.
— По-моему, некролог в литературном приложении «Таймс» был великолепен, старику было б приятно прочесть. Я слышал, ежеквартальники готовят о нем статьи в ближайший номер.
— Все равно я считаю его романы довольно нудными.
