Джон Голсуорси - Цветок в пустыне
Такие лица приедаются, думала она. Всегда одно и то же боттичеллиевское выражение!
Вздёрнутый нос,
Цвет глаз голубой!
Рыжая нимфа, в себя не верь
И зря не гордись собой!
Он так привык к Востоку, к черным, томным глазам под чадрой, соблазнительным, скрытым одеждой формам, к женственности, тайне, белым, как жемчуга, зубам – см, в словаре статью "Гурия"! Динни показала зеркалу собственные зубы. На этот счёт она спокойна, – лучшие зубы в семье. И волосы у неё вовсе не рыжие: они, как любила выражаться мисс Бреддон, каштановые. Приятное слово! Жаль, что оно устарело. Разве разглядишь себя, когда на тебе покрытая вышивкой рубашка времён Виктории? Не забыть проделать это завтра перед ванной! Обрадует ли её то, что она увидит? Дай бог! Динни вздохнула, положила зеркало и легла в постель.
III
Уилфрид Дезерт все ещё сохранял за собой квартиру на Корк-стрит. Платил за неё лорд Маллиен, который пользовался ею в тех редких случаях, когда покидал своё сельское уединение. У пэра-отшельника было больше общего с младшим сыном, чем со старшим, членом парламента, хотя это ещё ничего не означало. Тем не менее встречи с Уилфридом он переносил не слишком болезненно. Но, как правило, в квартире обитал только Стэк, вестовой Уилфрида во время войны, питавший к нему ту сфинксообразную привязанность, которая долговечнее, чем любая словесно выраженная преданность. Когда Уилфрид неожиданно возвращался, он заставал квартиру в том же точно виде, в каком оставил, – не более пыльной, не более душной, те же костюмы на тех же плечиках, те же грибы и превосходно прожаренный бифштекс, чтобы утолить первый голод. Дедовская мебель, уставленная и увешанная вывезенными с Востока безделушками, придавала просторной гостиной незыблемо обжитой вид. Диван, стоявший перед камином, встречал Уилфрида так, словно тот никогда не расставался с ним.
На другое утро после встречи с Динни Дезерт лежал на нём и удивлялся, почему кофе бывает по-настоящему вкусным лишь тогда, когда его готовит Стэк. Восток – родина кофе, но турецкий кофе – ритуал, забава и, как всякий ритуал и всякая забава, только щекочет душу. Сегодня третий день пребывания в Лондоне после трёхлетнего отсутствия. За последние два года он прошёл через многое такое, о чём не хочется ни говорить, ни вспоминать – особенно об одном случае, которого он до сих пор не может себе простить, как ни старается умалить его значение. Иными словами, он вернулся, отягощённой тайной. Он привёз также стихи – в достаточном для четвёртой книжки количестве.
Он лежал на диване, раздумывая, не следует ли увеличить скромный сборник, включив в него самое длинное и, по мнению автора, самое лучшее из всего написанного им в стихах – поэму, навеянную тем случаем. Жаль, если она не увидит света. Но… И это «но» было столь основательным, что Уилфрид сто раз был готов разорвать рукопись, уничтожить её так же бесследно, как ему хотелось стереть воспоминание о пережитом. Но… Опять "но"! Поэма была его оправданием – она объясняла, почему он допустил, чтобы с ним случилось то, о чём, как он надеялся, никто не знал. Разорвать её – значит утратить надежду на оправдание: ведь ему уже никогда так полно не выразить всё, что он перечувствовал во время того случая; это значит – утратить лучшего защитника перед собственной совестью и, может быть, единственную возможность избавиться от кошмара: ведь ему иногда казалось, что он не станет вновь безраздельным хозяином собственной души, пока не объявит миру о случившемся.
Он перечитал поэму, решил: "Она куда лучше и глубже путаной поэмы
Лайела", – и без всякой видимой связи стал думать о девушке, которую встретил накануне. Удивительно! Столько лет прошло после свадьбы Майкла, а он все не забыл эту тоненькую, словно прозрачную девочку, похожую на боттичеллиевскую Венеру, ангела или мадонну, что, в общем, одно и то же. Тогда она была очаровательной девочкой! А теперь она очаровательная молодая женщина, полная достоинства, юмора и чуткости. Динни! Черрел! Фамилия пишется Черруэл, это он помнит. Он не прочь показать ей свои стихи: её суждениям можно доверять.
Отчасти из-за того, что думал о ней, отчасти из-за того, что взял такси, он опоздал и столкнулся с Динни у дверей Дюмурье как раз в ту минуту, когда она уже собиралась уйти.
Пожалуй, нет лучше способа узнать истинный характер женщины, чем заставить её одну ждать в общественном месте в час завтрака. Динни встретила его улыбкой:
– А я уже думала, что вы забыли.
– Во всём виновато уличное движение. Как могут философы утверждать, что время тождественно пространству, а пространство – времени? Чтобы это опровергнуть, достаточно двух человек, которые решили позавтракать вместе. От Корк-стрит до Дюмурье – миля. Я положил на неё десять минут и в результате опоздал ещё на десять. Страшно сожалею!
– Мой отец считает, что с тех пор как такси вытеснили кэбы, время нужно рассчитывать с запасом в десять процентов. Вы помните кэбы?
– Ещё бы!
– А я попала в Лондон, когда их уже не было.
– Если этот ресторан вам знаком, показывайте дорогу. Я о нём слышал, но сам здесь не бывал.
– Он помещается в подвале. Кухня – французская.
Они сняли пальто и заняли столик с краю.
– Мне, пожалуйста, поменьше, – попросила Динни. – Ну, скажем, холодного цыплёнка, салат и кофе.
– Что-нибудь со здоровьем?
– Просто привычка к умеренности.
– Ясно. У меня тоже. Вина выпьете?
– Нет, благодарю. Как вы считаете, мало есть – это хороший признак?
– Если это делается не из принципа, – да.
– Вам не нравятся вещи, которые делаются из принципа?
– Я не доверяю людям, которые их делают. Это фарисеи.
– Это чересчур огульно. Вы склонны к обобщениям?
– Я имел в виду тех, кто не ест потому, что видит в еде проявление плотских чувств. Надеюсь, вы так не считаете?
– О нет! – воскликнула Динни. – Я только не люблю чувствовать себя набитой. А чтобы это почувствовать, мне нужно съесть совсем немного. О плоти я мало что знаю, но чувства, по-моему, это хорошая вещь.
– Вероятно, единственная хорошая на свете.
– Поэтому вы и сочиняете стихи? Дезерт усмехнулся:
– Я думаю, у вас они тоже получались бы.
– Стишки – да, стихи – нет.
– Пустыня – вот место для поэзии. Бывали вы в пустыне?
– Нет, но хотела бы.
Она сказала это и сама удивилась своим словам, вспомнив, как отрицательно отнеслась к профессору американцу и его широким бескрайним просторам. Впрочем, трудно представить себе больший контраст, чем Халлорсен и этот смуглый беспокойный молодой человек, который смотрит на неё. Ох, эти глаза! Холодок снова пробежал у неё по спине. Динни разломила булочку и сообщила:
– Вчера я обедала с Майклом и Флёр.
Губы Дезерта искривились.
– Вот как? Когда-то я сходил с ума из-за Флёр. Она – совершенство… в своём роде, правда?
– Да, – согласилась Динни и глазами добавила: "Не надо её унижать!"
– Превосходное оснащение, редкая выдержка!
– Думаю, что вы её не знаете, – заметила девушка, – А я и подавно.
Он наклонился над столом:
– Вы кажетесь мне верным человеком. Откуда это в вас?
– Слово «верность» – наш фамильный девиз. От этого так просто не отделаешься, не так ли?
– Не знаю, – отрезал он. – Я не понимаю, что такое верность. Чему? Кому? В нашем мире нет ничего незыблемого – все относительно. Верность показатель статичности мышления или просто предрассудок. В любом случае она исключает пытливость ума.
– Есть вещи, которые стоят, чтобы им хранили верность. Например, кофе или религия.
Он посмотрел на неё так странно, что Динни почти испугалась.
– Религия? А вы сами веруете?
– В общем, пожалуй, да.
– Что? Вы способны проглотить догмы катехизиса? Считать одну легенду правдивее другой? Предположить, что один набор представлений о непознаваемом представляет собой большую ценность, чем остальные? Религия! Но у вас же есть чувство юмора. Неужели оно покидает вас, как только речь заходит о ней?
– Нет. Я только допускаю, что религия – просто ощущение присутствия всеобъемлющего духа и то этическое кредо, которое помогает служить ему.
– Гм!.. Довольно далеко от общепринятой точки зрения. Откуда же в таком случае вам известно, как лучше всего служить всеобъемлющему духу?
– Это мне подсказывает вера.
– Вот здесь мы и расходимся! – воскликнул Дезерт, и девушке показалось, что в голосе его зазвучало раздражение. – Вспомните, как мы пользуемся силой нашего мышления, нашими умственными способностями! Я беру каждую проблему, как она есть, оцениваю её, делаю вывод и действую. Словом, действую, решив с помощью разума, как лучше действовать.
– Лучше для кого?
– Для меня и для мира в широком смысле слова.
– Кто на первом месте – вы или мир?
– Это одно и то же.
– Всегда ли? Сомневаюсь. Кроме того, всё это предполагает такую длительную оценку, что я даже не представляю себе, как вам удаётся перейти к действию. Этические же нормы, несомненно, являются результатом бесчисленных решений, которые люди, сталкиваясь с одними и теми же проблемами, принимали в прошлом. Почему бы вам не следовать этим этическим нормам?
