Грубиянские годы: биография. Том I - Поль Жан

Кнолль, кроме того, пространно настаивал (в письменной форме), чтобы день настройки роялей не прибавляли к сроку исполнения Вальтом нотариальной службы – но это, как ответил Кунольд, разумелось само собой.

Приятно обставленная комната – без дочерей – повсюду, тем не менее, сохраняла красочный пепел женских мотыльковых крыльев, образцы пестрого рукоделия и рабочие инструменты прекрасных пальцев. Фортепиано, можно сказать, было уже настроено, только на один тон выше, – камертон лежал рядом – на клавишах кто-то заранее проставил номера струн – на резонансной деке, рядом со штифтами, обозначил черными чернилами соответствия клавишному алфавиту – позаботился, чтобы в соседних помещениях царила тишина, – и Кунольд время от времени приходил посмотреть, как идут дела, – храня, однако, молчание. Он предложил нотариусу позавтракать. «Если на то будет воля Божья, – подумал Вальт, – завтрак принесет какая-нибудь из дочерей!» Но, увы, появился с подносом морщинистый, почтенного вида слуга, которому явно было больше лет, чем осталось волос на голове, – и вошел он с таким дружелюбным видом, будто сам был хозяином. —

Честный бургомистр Хаслау, позволь мне в эту минуту, когда я получил от тебя по почте следующий нумер, то бишь природную диковину «Большая глотка, или Wydmonder», прервать свой рассказ заверением, что я даже не представляю, как высоко должен тебя вознести – даже если бы ты не был заступником вечно попадающего во всяческие ловушки нотариуса, – хотя бы уже потому, полагаю я, что ты, во-первых, продолжаешь держать у себя очень старого (вероятно, женатого) слугу, а во-вторых, он выглядит вполне довольным.

Оба нотариуса завтракали, а исполнитель завещания что-то говорил, пока мимо дома проходили парадом солдаты караульной службы, с сусальным золотом и гремучим серебром на мундирах, под грохот барабанов, напоминающий не только о шкуре носящего эту шкуру животного, – и никому не оставляли возможности ни для говорения, ни для настройки инструмента. Поскольку за этой колонной последовали еще и английские берейторы со своей музыкой, Кунольд заверил всех, что теперь уж точно никто не сумеет расслышать ни слова, тем более не уловит легчайшее отклонение в музыкальном тоне.

Так и получилось, что вся первая половина дня ушла на безошибочную и без-дочернюю настройку фортепьяно, после чего оба нотариуса перешли ко вкушению пищи, причем каждый из них был очень недоволен: хромающий – тем, что сидел как дурак, не имея ни малейшего повода записать хоть какое-нибудь замечание; а настраивающий – тем, что никого не увидел. Под словом «никого» мужчины (да и женщины тоже) лишь по достижении определенного возраста начинают подразумевать представителей одного с ними пола, а о представителях другого говорят: «не удалось увидеть хотя бы кого-то».

Потом оба нотариуса отправились к книготорговцу Пасфогелю. Рояль в этом доме, пригласившем настройщика, нуждался – как выяснилось позднее – не столько в настройке, сколько в новых струнах. Вместо того чтобы использовать настроечный молоток, Вальту пришлось вертеть настроечным ключом, трудясь во славу ключа музыкального. Принаряженная красивая барышня пятнадцати лет от роду, племянница Пасфогеля, водила по комнате пятилетнего малыша, его сына, одетого в одну рубашонку, и, тихо напевая, пыталась сплести из случайных звуков, производимых настройщиком, тихую танцевальную музыку для этого малолетнего дьяволенка. Контраст между короткой рубашечкой и длинным девичьим платьем-туникой смотрелся очень мило… Внезапно лопнули три струны – а, с, h, – согласно хранящемуся в Хаслау отчету; там, правда, не уточнялось, в каких именно октавах. «Это же буквы из вашей фамилии, господин Харниш, – сказал Пасфогель. – Вы ведь помните музыкальный анекдот про Баха? Теперь вам не хватает только моего “р”!» – «Я настраиваю на “b”, – сказал Вальт, – а в том, что струны порвались, моей вины нет». – Поскольку хромому нотариусу хватило ума понять, что одним настроечным ключом невозможно порвать сразу три струны, он поднялся с места, желая посмотреть, в чем дело, – и вскоре обнаружил место разрыва. «Из Ах получилось Бах! – пошутил книготорговец, чтобы отвлечь нотариуса. – Какие только словесные каламбуры не изобретает случай: ни одна “Библиотека изящных наук” под таким не подпишется и такого не напишет!» Но хромой нотариус заявил, что странный инцидент должен быть запротоколирован; и пока он еще раз осматривал резонансную деку, из резонансного отверстия, прежде скрытого подшивкой упомянутых журналов, выглянула… мышка. «Из-за бумаг всё и получилось», – сказал нотариус, записал это и неодобрительно покачал головой, будто предполагая, что книготорговец нарочно засунул подшивку в резонансную деку. Вальт вдруг спросил, будто очнувшись: «А стоит ли продолжать? Я повсюду вижу следы мышей и не удивлюсь, если все струны одна за другой полопаются». Он бережно отложил в сторону настроечный ключ. Пасфогель хотел было дать волю своей вспыльчивости. Но Вальт обезоружил его, сказав, что хочет сперва настроить инструменты в других городских домах, а под конец вернется к нему, но – с новыми струнами.

Они отправились к господину ван дер Харнишу, который тоже озаботился тем, чтобы его внесли в список. Он заявил, что с часу на час ожидает, когда доставят взятый им напрокат панталон, и задержал у себя обоих нотариусов почти на целый час. Это очень расстроило хромого нотариуса, который к тому же никак не мог взять в толк, почему нотариус-настройщик бросает на принимающего их благородного господина столь любвеобильные взгляды. Вальт объяснил себе промедление тем, что брат по нему очень соскучился, но на самом деле Вульт просто намеревался оторвать кусок побольше от этого дня и от ленточного червя, пожирающего братнино наследство. В конце концов он позволил обоим нотариусам уйти, так и не выполнив дело, ради которого они приходили, – но прежде несколько раз спрашивал, здесь ли они еще, ссылаясь на то, что по причине своей слепоты не слышит их.

Потом они пришли к красивой вдове штандарт-юнкера, которая, взяв пяльцы (она вышивала покров для литавр), уселась так близко к натертому до блеска пианино, что впору было подумать: она пригласила настройщика лишь затем, чтобы настроить его самого в свою пользу. Вальт с таким удовольствием слушал ее речи, что один раз уронил настроечный молоток и два или три раза ошибся с настройкой струн. Когда он уже закончил, вдова показала ему «музыкальное домино» и попросила с его помощью сочинить на пробу какую-нибудь мелодию. Вальт отважился на такую попытку и сыграл с листа свою первую композицию; он был бы не прочь продолжить это занятие – ибо человек никогда не играет охотнее, чем после настройки инструмента, – но хромой нотариус противопоставил его намерению напоминание о клаузуле завещания. Вдова штандарт-юнкера и сама несколько раз ударила на пробу по клавишам – болонка, запрыгнув на клавиатуру, произвела еще четыре аккорда и немного расстроила инструмент. Вальт хотел было исправить содеянное; но хромой нотариус гнал его из этого дома, ссылаясь на клаузулу. Вальт ушел неохотно. Хозяйка была светловолосой вдовой, тридцати лет от роду – то есть на пять или семь лет младше, чем тридцатилетняя старая дева. Нотариус радовался, что струна хоть раз стала для него проволокой, озвучивающей призыв красавицы; «но Боже, – подумал он, – я ведь смогу использовать настройку инструментов и в двойном романе, как прикрытие всяческих случайностей!»

Теперь пришла пора посетить полицейского инспектора Харпрехта, наделенного, как выразился его протоколист, целым стадом дочерей. Харпрехт принял Вальта очень любезно, поспешно стряхнул пыль со старых цимбал и дружелюбно пододвинул их к нему для настройки. Дочерей не было видно. Вальт изумился и с мягкой вежливостью выдохнул протяжное «нет»; объяснив, что, поскольку в шестой клаузуле речь идет исключительно о роялях, он, занявшись сегодня настройкой цимбал – завтра, пообещал Вальт, он охотно этим займется, – согрешил бы против многих еще остающихся в настроечном списке домов (он предъявил список), которые все имеют равные права на осуществляемую им бесплатную настройку. Хромой нотариус тоже подтвердил, что под роялем никак нельзя понимать цимбалы.