Жак Шардон - Эпиталама
— Я думаю, что он сейчас сюда придет, — сказала Одетта, не сводя глаз с ребенка.
— Что это у него в ручке? — спросила Берта, опускаясь на колени возле Мишеля. — Солдатик? Какие у тебя красивые игрушки…
— Ну как, Мишель, ты показал свои игрушки тете Берте? Игрушки, которые тебе принес Дед Мороз.
Малыш снова полез под диван, и оттуда донеслось что-то похожее на рычание.
В гостиную вошел и сел, не произнеся ни слова, господин Катрфаж.
— А мы тут любуемся вашим внуком, — громко сказал Альбер.
— Толстоват только, чересчур толст, — медленно проговорил старик.
— Знаете, меня всегда удивляло, как спокойно дети воспринимают чудеса Деда Мороза, — говорил Альбер, пытаясь привлечь внимание Одетты. — Им объявляют, что какой-то человек принесет им игрушки и опустит их через трубу в камин, и чудо происходит.
Поскольку Одетта по-прежнему, не отрываясь, наблюдала за сыном, Альбер повернулся к госпоже Катрфаж.
— Правда, они привыкли к чудесам. Они живут в своем необычном мире. Например, вот этот вроде бы совершенно обычный, но такой красивый красный цвет приводит их в изумление, — сказал он, подбирая солдатика.
Маленький Мишель, с которого мать не сводила глаз, выполз из своего убежища и ухватил Альбера за ногу.
— Мы должны относиться снисходительно к их выдумкам, — сказал Альбер, осторожно отстраняя ребенка. — Ведь как отражается реальность в их сказочном мире! Чтобы научиться понимать ее, нужны годы и опыт, и все равно взрослые часто ошибаются.
Господин Катрфаж уже давно привык не прислушиваться к разговорам родных, так что его можно было принять за глухого. Он молчаливо соглашался с Альбером, хитро поглядывая на него и улыбаясь долгой, разлитой в морщинках улыбкой, словно ему хотелось сказать какую-то остроту, которая никак не могла слететь с его усталых губ и только отражалась, поблескивая, в глазах за стеклами пенсне.
Альбер выражал мысли с изрядной долей кокетства; своей манерой держаться в обществе он напоминал Берте того молодого человека, с которым она встречалась когда-то у Дюкроке; и теперь у нее опять возникло ощущение, что другие люди не могут в полной мере оценить слова Альбера, что только она одна понимает его.
Когда они выходили от Катрфажей, она взяла Альбера под руку.
— Одетта просто одержима своим ребенком. Я была у них позавчера. С ней можно говорить только о нем.
— Да, докучливая мать…
Берта заметила, что Альбер выглядит рассеянным и каким-то поникшим.
— Хочешь, пройдемся по Тюильри? — спросила она.
Альбер ускорил шаг.
— Уже шесть часов; меня ждет дома Ансена.
— В воскресенье?
— В будни он не всегда свободен. Мне нужно расспросить его об одной вещи; это избавит меня от долгих поисков.
Альбер нашел Ансена в своем кабинете.
— Садись в мое кресло, — сказал он, придвигая стул к украшенному орнаментом и позолотой столу.
Он сел возле Ансена, раскрыл один из кодексов и нахмурил брови.
Так прошел час.
— Здесь так душно, — сказал Альбер. — Воскресенье — день затворников. Пошли пройдемся перед ужином. Ты ужинаешь с нами. Да, Берта знает. А в девять ты пойдешь к Морену.
Он вошел в гостиную, где его ждала Берта.
— Я пригласил Ансена поужинать с нами, — тихо сказал он.
— Сегодня! — разочарованно протянула Берта.
— Он уйдет в девять, — сказал Альбер, подходя к Берте, чтобы поцеловать ее.
— Только у нас ничего нет на ужин, — сказала она, улыбкой отвечая на выражение удовлетворения в глазах Альбера.
Альбер с Ансена прохаживались возле дома. Под фонарями гуляли семейные пары.
Альбер чувствовал, что между ним и его другом появилась некая нарушавшая их былую задушевность недосказанность: с тех пор как он женился, он еще ни разу не говорил с другом откровенно о Берте.
— Понимаешь, старина, — рассуждал он, беря Ансена под руку, — есть все-таки на свете дивные браки. Влюбленные бывают не правы, когда безрассудно связывают свои жизни. Я вот так слепо никогда не был влюблен. Я полюбил девушку за ее реальные достоинства. Время властно только над иллюзиями. Берта — это настоящее чудо. Ты пока еще не можешь оценить ее по достоинству. Она не отличается яркой красотой. Так ведь? Она не принадлежит к числу тех женщин, про которых говорят: «Прекрасная госпожа Пакари». Тем не менее при определенном освещении, особенно в нашей гостиной… ну можно ли мечтать о более очаровательном лице?.. Чтобы понять ее, или, вернее, понять ее душу, нужен неяркий свет, непринужденный интимный разговор…
Ему хотелось показать Ансена, что он не боится говорить с ним откровенно, и поэтому он еще добавил:
— Конечно, может быть, она немного нервная.
Поднимаясь по лестнице, он негромко продолжал:
— Женщины должны привыкнуть к семейной жизни. Они называют чувствительностью беспокойство, которое способно отравить не один час. У них слишком много свободного времени. Блаженны бедняки! Ты заметил, какая странная участь уготована нашим женщинам? В них развивают воображение, сентиментальность, их подготавливают исключительно к любви, как будто больше им ничего не нужно знать в жизни…
Ансена отодвинул стул и сел за стол, продолжая следить взглядом за движениями Берты.
— Вы виделись на днях с Кастанье? — спросил он.
— Мы как раз сегодня днем были в гостях у родителей его жены, — ответил Альбер.
— Он много общается с семейством Ламорлетт. Вы знакомы с госпожою Ламорлетт? — спросил Ансена, обращаясь к Берте.
— Она — глупая женщина, — резко сказал Альбер. — Я очень любил ее первого мужа. Кажется, Ламорлетт тоже развелся, чтобы жениться на ней. И, похоже, новая супружеская пара очень счастлива. Я могу это понять, — продолжал Альберт, наливая себе вина. — Когда люди женятся во второй раз, то они стремятся оберегать свое счастье. Это вопрос самолюбия.
— Чего я не могу понять, — сказал Ансена, — так это как можно вступать в брак с другом детства. Ведь Ламорлетт и его жена вместе выросли. Они были нашими соседями в Сюржере.
— Я бы не стал утверждать так категорично, — сказал Альбер, подумав об Одетте. — Чтобы превратить друга детства в сказочного героя, нужно совсем немного, и, кроме того, обычно думаешь, что ты его хорошо знаешь.
— Подумайте, какой скептик! — воскликнул Ансена, чувствуя, что Берта одобряет его укоризненный тон.
— Это мне напомнило один любопытный случай, — начал Альбер, когда слуга удалился. — Ты помнишь госпожу Дегальзен? Ее муж взял к себе секретарем одного молодого человека по имени Пардо; кажется, он приходился ему двоюродным братом. Пардо помогал Дегальзену в каком-то пустячном деле, кажется, они обсуждали торговый договор. Все это происходило в присутствии госпожи Дегальзен. Юноша тогда показал себя очень деликатным и высоконравственным. Вдобавок возникли некие загадочные обстоятельства, которые обычно способствуют взаимной симпатии. Причем, обрати внимание, речь идет о женщине безупречного поведения. Одним словом, госпожа Дегальзен воспылала страстью к юному Пардо. А я был у нее доверенным лицом и говорил ей, что до сих пор она была совершенно счастлива и без этого молодого Пардо; говорил ей о чувстве стыда, о том, какой может быть скандал, о детях. Примчалась мать Пардо. Госпожа Дегальзен плакала целый день; она признавала, что ее поведение позорно, и все же хотела уехать с новым любовником. Я понял тогда, что те доводы, которые в теории выглядят такими убедительными, будь то выгода, религия, общество, честь, семья, для влюбленного человека почти ничего не значат. Ее муж, человек уравновешенный, дал жене две недели, чтобы она либо забыла о своей страсти, либо навсегда покинула дом.
— Мне просто кажется, что эта женщина не любила своего мужа: такова суть всей этой странной истории, — сказал Ансена, ища одобрения в глазах Берты.
— Это просто чудовищно! — сказала Берта, нервно перекладывая вилку с места на место. — Разве станешь заглядываться на другого мужчину, когда любишь!
— В том-то и дело, — продолжал Альбер, не обращая внимания на слова Берты, — что она любила своего мужа. Но очень скоро любовь превратилась для нее в обузу… Так вот, муж назначил ей срок в две недели. Госпожа Дегальзен уехала к матери. Я пытался сделать все, что было в моих силах. Госпожа Пардо тоже старалась, как могла, удержать сына. Но попытки наши оказались тщетны: их отъезд уже был предрешен. Но вот однажды утром Пардо где-то задержался и позвонил госпоже Дегальзен. Я пришел к ней как раз в этот момент. У меня до сих пор стоит перед глазами госпожа Дегальзен, беседующая по телефону в прихожей. Я спросил ее: «Так, значит, у меня не остается никакой надежды?» Она мне ничего сначала не ответила, а только знаком попросила следовать за ней в столовую; затем она сказала мне… у нее был такой вид… (все-таки странно, как в самые решающие минуты своей жизни люди остаются верны себе). Она сказала мне просто: «Я сейчас, пока разговаривала по телефону с Пардо, все обдумала. Я остаюсь». Понимаете, ее отрезвил телефонный звонок.
