Джек Лондон - Дочь снегов. Сила сильных
Но Дева была безутешна.
— О Господи! Как подумаю, чем я была и чем стала… А кто виноват?.. Не я… нет, не я, говорю вам! — крикнула она с внезапным ожесточением. — Как я родилась, я вас спрашиваю? Кто был мой отец? Старый пьяница, алкоголик. А моя мать? Из Уайтчэпеля, скажете? Кто дал хоть сент на меня или на мое воспитание? Кто позаботился обо мне хоть на грош, спрашиваю вас? Кто?
Корлис испытал вдруг глубокое отвращение.
— Придержите язык! — приказал он.
Дева подняла голову, ее распущенные волосы были взлохмачены и торчали во все стороны, точно змеи на голове фурии.
— А кто она? — засмеялась Дева. — Зазнобушка?
Корлис в дикой ярости бросился к ней. Лицо его побледнело, а голос дрожал от бешенства.
Дева сжалась и инстинктивно подняла вверх руки, чтобы защитить лицо.
— Не бейте меня, сэр! — взвизгнула она. — Не бейте!
Вэнс сам испугался своей вспышки и сделал усилие, чтобы овладеть собой.
— Ну, — сказал он спокойно, — одевайтесь и уходите. Все уходите. Марш отсюда.
— Вы не мужчина, слышите? — зарычала Дева, убедившись, что ей не грозят побои.
Но Корлис, не обращая внимания на ее выпады, проводил ее до самой двери.
— Выталкивает женщину! — крикнула она, споткнувшись о порог.
— Спокойно, спокойно, — умиротворяюще бормотал Джек Корнелл.
— Спокойной ночи. Извините, — сказал Вэнс с бледной виноватой улыбкой, когда Бланш проходила мимо него.
— Вы буржуй! Проклятый буржуй — вот кто вы! — крикнула ему Дева, когда он закрывал дверь.
Корлис тупо посмотрел на Дэла Бишопа, потом на дикий беспорядок, царивший на столе. Не говоря ни слова, он подошел к койке и бросился на нее ничком. Бишоп облокотился о стол, попыхивая своей астматической трубкой. Лампа закоптила, замигала и погасла. А он все продолжал сидеть, раз за разом набивая трубку и без конца чиркая спичками.
— Дэл! Вы не спите? — окликнул его наконец Корлис.
Дэл проворчал что-то в ответ.
— Я поступил, как подлец, выбросив их на мороз. Мне стыдно.
— Верно, — подтвердил Дэл.
Долго длилось молчание. Наконец, Дэл выколотил пепел из трубки и встал.
— Спите? — спросил он.
Ответа не последовало. Он тихонько подошел к койке и накрыл инженера одеялом.
Глава XXI
— Так что же все это должно означать? — Корлис лениво потянулся и положил ноги на стол. Разговор не особенно интересовал его, но полковник Тресуэй настойчиво продолжал в серьезном тоне.
— А вот что! Все тот же старый и вечно юный вопрос, который человек бросает в лицо Вселенной. — Полковник порылся между листками своей записной книжки. — Посмотрите, — сказал он, протягивая смятый клочок исписанной бумаги. — Я списал это много лет назад. Послушайте: «Что за чудовищный призрак человек, это порождение праха, то суетливо перебирающий ногами, то одурманенный дремотой! Он убивает, ест, растет, производит себе подобных. Взгляните на его волосы, напоминающие траву, на глаза, которые блестят на его лице. Он создан для того, чтобы до слез пугать детей. Бедняга! Как коротка его жизнь, и сколько тяжелых испытаний ожидает его на пути, а, между тем, грудь его полна грандиозных желаний и фантастических надежд. Окруженный дикой средой, сам дикарь по природе, он бесповоротно осужден на то, чтобы пожирать своих ближних. В нем бесконечно много дерзости, он часто проявляет восхитительную доблесть и умеет быть иногда трогательно ласковым. Он готов без конца спорить о добре и зле и о свойствах божества, он способен ринуться в бой за выеденное яйцо и умереть за идею». И для чего все это? — с жаром спросил он, роняя бумажку. — Эти муки и бесплодные усилия, на которые обречено дитя праха?
Корлис только зевнул в ответ. Он провел целый день в странствиях по тропе и мечтал лишь о том, как бы поскорее лечь спать.
— Вот я, например, полковник Тресуэй, не слишком старый и довольно хорошо сохранившийся человек; занимаю определенное положение в обществе и имею приличный текущий счет в банке. Спрашивается, для чего мне еще надрываться? А между тем, я живу в тяжелых условиях и работаю с нелепым усердием, достойным какого-нибудь желторотого юнца. А для чего, скажите на милость? Ведь не могу же я есть, курить и спать больше, чем это требуется для удовлетворения моих потребностей, да, кроме того, в этой дыре, которую люди называют Аляской, нельзя даже как следует поесть и поспать, не говоря уже о том, чтобы раздобыть хорошие папиросы.
— Но вас удерживает здесь именно напряженность и интенсивность этой жизни.
— Философия Фроны, — усмехнулся полковник.
— И наша с вами.
— И того порождения праха, о котором я только что читал вам.
— И ее вдохновляет глубокое чувство, которого вы не принимаете в расчет, чувство долга, любви к расе и к Богу.
— А награда? — спросил Тресуэй.
— Наградой является каждый глоток воздуха, который проникает в ваши легкие. Мотылек живет только один час.
— Я не могу принять этого.
— Кровь и пот! Кровь и пот! Помните, как вы твердили эти слова после свалки в казино и устами вашими говорила истина?
— Опять философия Фроны.
— И моя, и ваша.
Полковник пожал плечами и после небольшой паузы сознался:
— Как я ни стараюсь сделать из себя пессимиста, ничего не выходит. Все мы получаем свои награды, и я даже больше многих других. «Чего ради?» — спросил я. И вот ответ: раз мы не можем постигнуть конечной цели, будем довольствоваться той, которую видим непосредственно перед собой. А потому да здравствует лозунг: как можно больше радостей здесь и теперь же.
— Вот это уже совсем по-гедонистски.
— И вполне рационально. Я решил не терять даром времени. Я имею возможность кормить и одевать двадцать человек. Но ведь есть и спать я могу только за одного. Ergo, почему бы мне не заботиться о двоих?
Корлис спустил ноги и выпрямился на стуле.
— Другими словами?
— Я собираюсь жениться и поразить общество. Общество любит сенсации. Это служит ему некоторой наградой за косность.
— Я могу подумать только об одной женщине, — сказал неуверенно Корлис, протягивая руку.
Тресуэй медленно пожал ее.
— Да, это она.
Корлис, растерявшись, выпалил ему в лицо:
— А Сэн Винсент?
— Это ваша забота, а не моя.
— Значит, Люсиль?..
— Конечно, нет. Она разыграла маленькую комедию собственного сочинения в духе Дон-Кихота, и разыграла великолепно.
— Я… я не понимаю. — Корлис удивленно поднял брови.
Тресуэй снисходительно улыбнулся.
— Вам и незачем понимать. Весь вопрос в том, согласны ли вы быть шафером?
— Разумеется. Но какой длинный и замысловатый путь вы избрали, чтобы подойти к этому. Это не похоже на вас.
— Ну, с ней дело наладилось быстрее, — заявил полковник, гордо покручивая усы.
Начальник Северо-западной конной стражи в силу своего служебного положения имеет право заключать в случае необходимости браки и совершать правосудие. Поэтому полковник Тресуэй не замедлил навестить капитана Александра, и тот после его ухода записал себе, что завтрашнее утро у него занято. Затем новоявленный жених отправился с визитом к Фроне. Люсиль не просила об этом, поспешил он объяснить девушке, но у нее совсем нет знакомых среди местных дам, а, кроме того, он (полковник) знает, кого Люсиль охотно пригласила бы, если бы осмелилась сделать это. Поэтому он берет все под свою личную ответственность. Он знает, что этот сюрприз доставит ей огромную радость.
Это неожиданное заявление поразило Фрону. Всего несколько дней назад Люсиль просила ее уступить ей Сэн Винсента, а теперь речь шла о полковнике Тресуэе. Правда, она сразу почувствовала тогда какую-то фальшь, но теперь фальшь эта как будто удваивалась. Может быть, Люсиль просто-напросто корыстная, бессердечная женщина? Эти мысли быстро проносились в голове Фроны, в то время как полковник с беспокойством следил за выражением ее лица. Она знала, что не должна медлить с ответом, но невольное восхищение перед его мужеством заставило ее отвлечься на минуту. Однако, послушавшись голоса сердца, она согласилась.
Встретившись на следующий день в приемной капитана Александра, все четверо почувствовали себя довольно натянуто и неловко. Веяло каким-то унынием и холодом. Люсиль, казалось, готова была расплакаться и проявляла совершенно не свойственную ей подавленность, а Фрона, несмотря на все старания, не могла вызвать в себе прежней симпатии к ней и победить холодность, которая разделяла их теперь неосязаемой преградой. Ее настроение передалось Вэнсу, и он тоже стал как-то сдержан и сух.
Сам же полковник Тресуэй, казалось, сбросил с плеч двадцать лет, и разница в годах между женихом и невестой, до этого момента сильно смущавшая Фрону, теперь совершенно перестала существовать в ее глазах. Он прекрасно сохранился, подумала она и по какому-то таинственному побуждению, почти со страхом, перевела взгляд на Корлиса. Но если жених казался в этот день на двадцать лет моложе, то и Вэнс не отставал от него в этом отношении. Со времени их последней встречи он пожертвовал из-за мороза своими рыжеватыми усами, и его гладко выбритое, дышащее здоровьем и силой лицо выглядело удивительно юным, хотя обнаженная верхняя губа говорила о твердости и силе воли ее обладателя. Черты лица Вэнса приобрели большую чеканность и выразительность, а в глазах, глядевших раньше с мягкой решимостью, теперь отражалась жесткость и суровость, которую порождает борьба — борьба не на живот, а на смерть. Эту печать носят на себе все люди действия, все равно, кто бы они ни были и чем бы ни занимались, — погонщики собак, морские волки или правители государств.
