Антон Чехов - Полное собрание сочинений и письма. Письма в 12 томах
157. В. В. БИЛИБИНУ 11 марта 1886 г. Москва. 86, III, 11. Есть надежда, что в грядущие дни я буду по горло занят, а потому отвечаю на Ваше письмо теперь, когда имеется час свободный, уважаемый Виктор Викторович! (Не подумайте, что слово "свободный" относится к Вам: перед ним нет запятой.) Primo... Ваши похождения в драматической цензуре подействовали на меня, как Майн Рид на гимназистов: сегодня я послал туда пьесу в 1 действии. Напрасно Вы хлопотали о том, чтоб мне в "Осколках" прибавили. Если ради 10 р., которые прибавлены Вам, Лейкин будет писать в каждом 2 сценки (для уравнения бюджета), то сколько сценок придется ему написать, если и мне прибавят? Помилуйте! Пожалейте человека! Пальмина я не видел. С невестой разошелся до nec plus ultra. Вчера виделся с ней, поговорил о чёртиках (чёртики из шерсти
{01213}
у нас в Москве модная мебель), пожаловался ей на безденежье, а она рассказала, что ее брат-жидок нарисовал трехрублевку так идеально, что иллюзия получилась полная: горничная подняла и положила в карман. Вот и всё. Больше я Вам не буду о ней писать. Быть может, Вы правы, говоря, что мне рано жениться... Я легкомыслен, несмотря даже на то, что только на один (1) год моложе Вас... Мне до сих пор иногда спится еще гимназия: невыученный урок и боязнь, что учитель вызовет... Стало быть, юн. Как метко попали "Колосья"! Вы грубы! Как раз наоборот... Весь Ваш недостаток - Ваша мягкость, ватность... (от слова "вата" - простите за сравнение). Если Вы не пугаетесь сравнений, то Вы как фельетонист подобны любовнику, к(ото)рому женщина говорит: "Ты нежно берешь... Грубее нужно!" (A propos: женщина та же курица - она любит, чтобы в оный момент ее били). Вы именно нежно берете... За тему - merci Вас. Утилизирую. "Ведьма" в "Новом времени" дала мне около 75 р. - нечто, превышающее месячную ренту с "Осколков". Читаю Дарвина. Какая роскошь! Я его ужасно люблю. "Женитьбу" Стулли не читал... Сей Стулли был учителем истории и географии в моей гимназии и жил на квартире у нас... Коли увидите его, напомните ему жену учителя франц(узского) языка Турнефора, которая (т. е. жена), почувствовав приближение родов, окружила себя свечами. Ваша фамилия напоминает мне степной пожар. Когда-то во времена оны, будучи учеником V класса, я попал в имение графа Платова в Донской области... Управляющий этим именьем Билибин, высокий брюнет, принял меня и угостил обедом. (Помню суп, засыпанный огурцами, начиненными раковой фаршью.) После обеда, по свойственной всем гимназистам благоглупости, я, сытый и обласканный, запрыгал за спиной Билибина и показал ему язык, не соображая того, что он стоял перед зеркалом и видел мой фортель... Час спустя прибежали сказать, что горит степь... Б(илибин) приказал подать коляску, и мы поехали... Не родственник ли он Вам? Если да, то merci за обед... Тем совсем нет. Не знаю, что и делать.
{01214}
В Москве свирепствует тиф (сыпной), унесший в самое короткое время шесть человек из моего выпуска. Боюсь! Ничего не боюсь, а этого тифа боюсь... Словно как будто что-то мистическое... Я знаю, "Ведьма" не в Вашем характере, да и многим она не понравилась... Но что делать! Нет тем, да и чёрт толкает под руку такие штуки писать... Но однако пора спать. Ваш А. Чехов. Отчего Вы первый не напишете Пальмину? Ведь он мертвецки ленив.
158. Н. А. ЛЕЙКИНУ 17 марта 1886 г. Москва. 86, III, 17. Добрейший Николай Александрович! Вчера я был у Гиляя и отнял у него очень миленький рассказ, к(ото)рый он готовил не то в "Развлечение", не то в "Будильник". Рассказ совсем осколочный. Удался и формой и содержанием, так что трудно было удержаться, чтоб не схапать его... Г(иля)ю, хандрящему, он не нравится, потому он и не посылал его Вам... Кстати, прихватил у него мелочишку и стишки. Хотя, если верить одному русскому писателю, и не бывает лишних марок, но тем не менее жертвую одну марку и уворованное посылаю. Сегодня послано Вам заказное письмо, а сей транспорт пойдет с курьерским. Кланяюсь Прасковье Никифоровне и Феде. Жму руку. Ваш А. Чехов. Если цензура не пустит рассказ Г(иля)я, то пришлите мне его обратно. Я помещу его где-нибудь.
{01215}
159. Л. H. ТРЕФОЛЕВУ 20 марта 1886 г. Москва. 86, III, 20. Многоуважаемый и добрейший, как самая добрая маменька, Леонид Николаевич! Пишу под впечатлением Вашего письма и "пука" стихов... Большущее спасибо за то и другое. Письмо вошью в папку автографов, а книгу переплету и сопричислю к сонму литературно-медицинских авторов, нашедших успокоение на моих полках. Теперь о молодых художественных силах. Художники, с к(ото)рыми я имел случай беседовать, все поголовно сочувствуют Вашему сборнику. Потолковав с людьми компетентными, прочитав четьи-минеи и заглянув в книжку Нострадамуса "Микрокозм", я пришел к такому заключению: из сонма художников Вам следует выбрать трех, кои взяли бы на себя труд состряпать художественную часть сборника. Эти трое должны быть ретивы, молоды, знакомы со всеми русскими художниками, быть со вкусом и иметь, кроме вкуса и надежд на будущее, хотя бы маленькую известность в настоящем. Эти трое поездят по Москве, напишут в Питер, скомпонуют собранное и проч. ... Они будут хозяевами и ответственными редакторами художественной части. Я могу порекомендовать Вам этих трех: 1) Янов, Александр Степанович, Зубовский бульв(ар), д. бар(онессы) Шеппинг. Художник-славянофил. Изображает на страх врагам душегрею Марфы Посадницы, чару Ильи Муромца и проч. ... 2) Шехтель, Франц Осипович, Тверская, д. Пороховщикова. Известный виньетист. Когда будете писать ему, то предложите ему сделать для сборника виньетку. Каяться не будете. 3) Чехов, Николай Павлович, мой однофамилец и родной брат, Якиманка, д. Клименкова. Художник по части легкокрылого жанра... Все эти трое составят совет, обсудят дело всесторонне, отыщут причину всех причин, составят список знаменитостей и проч.... Все трое собаку съели и рады служить Вам. Пишите им по письму. Изложите им, в чем дело, поручите триумвирату художественную часть и будьте
{01216}
покойны... Они Вам доставят автографы всех русских художников... Теплые ребята. Пиша каждому из них, не забудьте назвать всех трех названных... В одном из писем к художникам потрудитесь сказать: а) размер сборника, b) на какой бумаге и с) где будет печататься сборник, d) кто будет заведовать печатанием, е) какая сумма ассигнована на издание и f) в каком количестве будет печататься... Знать сие художникам необходимо, чтобы не запеть из разных опер и иметь ясные, определенные рамки... Вот и всё. Кланяюсь. "Павел Иваныч потолстел и всё играет на скрипке". (Зри "Ревизора".) Я завален работой. Строчу в "Осколки", в "Петерб(ургскую) газету" и в "Новое время" по субботам. Первый свободный день отдам сборнику. Если угодно, то перешлите письма художникам через меня. Все - мои приятели. Ваш А. Чехов.
160. Д. В. ГРИГОРОВИЧУ 28 марта 1886 г. Москва. Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый благовеститель, поразило меня, как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел, чтобы благодарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновенные люди глядят на таких избранников, как Вы; можете поэтому судить, что составляет для моего самолюбия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно - гонорар за настоящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил судить, заслужена мной эта высокая награда или нет... Повторяю только, что она меня поразила. Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе
{01218}
несправедливым, крайне мнительным и подозрительным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства... А таких причин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходительно к моему авторству и не переставали дружески советовать мне не менять настоящее дело на бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый "литературный кружок": таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и - пошла писать! Это первая причина... Вторая - я врач и по уши втянулся в свою медицину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне. Пишу всё это для того только, чтобы хотя немного оправдаться перед Вами в своем тяжком грехе. Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а "Егеря", который Вам понравился, я писал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом... Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал. Первое, что толкнуло меня к самокритике, было очень любезное и, насколько я понимаю, искреннее письмо Суворина. Я начал собираться написать что-нибудь путевое, но все-таки веры в собственную литературную путевость у меня не было. Но вот нежданно-негаданно явилось ко мне Ваше письмо. Простите за сравнение, оно подействовало на меня, как губернаторский приказ "выехать из города в 24 часа!", т. е. я вдруг почувствовал обязательную
